Змеиная гора

Забавляло только то, что валенки, раскупленные прошлой зимой, были наречены людской молвой в мою честь «коварьки». А это бренд, сам по себе стоящий немало. Войлочные сапоги считались моим изобретением, и ворчание восточных купцов о том, что подобная обувь им давно известна, не находила поддержки. Коварь был авторитетом, к которому можно обратиться за помощью, за разъяснением, за работой или защитой. Самоуверенные бояре, окруженные многочисленной неплохо вооруженной свитой, порой наезжали с намерением вернуть своих людей, но почти всегда получали от ворот поворот. По моим законам, а точнее пока что только понятиям, к которым все привыкли очень быстро, всякий беглый, если он только не преступник, что еще требовалось доказать, пришедший на гостиный двор и высказавший просьбу о работе в крепости, получал защиту и мог надеяться на выкуп. Я давно столкнулся с необходимостью создать более точный и тщательно прописанный свод собственных законов и правил, но все как-то руки не доходили. В крепости действительно существовали понятия, причем мною же самим попираемые в особых случаях, но большинство работников и жителей такие условия существования вполне устраивали. Все же более мягкие и более чем демократичные, нежели те, что видели крепостные у княжеской знати да бояр. Служба безопасности плотно опекала всех новых людей до тех пор, пока не убеждалась в их благонадежности, и только тогда определялся статус пришельца.

Спустившись к пристани, на сухую верфь, я заглянул в плотницкие цеха, где пара оставшихся как бы сверхурочно за какую-то провинность молодых мастеров доделывали работу.

– Доброго дня, мастер, – проговорили оба плотника чуть ли не хором, отложив топоры, демонстрируя мне пустые руки.

– Успеете до осени сделать лодку? Много ли еще работы? – спросил я, ответив коротким кивком на их приветствие.

– Делаем на совесть, мастер, как и было велено, с тройной прочностью. Доски шьем еловыми корнями, гвоздями, самой отборной древесины не жалеем. Добрая будет ладья. Вот только не возьмем в толк, мастер, как же мачту крепить? Ни заруба нет, ни подложки.

– Мачта и весла этой ладье не требуются. Сама по воде пойдет, и по течению скорей парусной, и против течения, как ни одна ладья еще не хаживала.

Услышав мои слова, тот плотник, что был помоложе, отпрянул и перекрестился, а более старший лишь довольно ухмыльнулся, уже зная, на что способен Коварь.

С того момента, как в моем цеху появилась новая, значительно усовершенствованная версия токарного станка по металлу, я смог изготовить прототип паровой машины для маленькой лодки и отдал ее в пользование разведчикам, предварительно потратив уйму времени на обучение. Для большой лодки уже был готов мощный паровой двигатель, на производство которого я потратил почти всю прошлую весну и лето. Израсходовал самое лучше железо и медь, но ни секунды не сомневался в том, что подобное изобретение себя оправдает. Используя реку как транспортную артерию, я смогу в короткие сроки сам отправиться в дальние земли, по Волге, к Каспию или к Москве и Переславлю-Залесскому для решения торговых вопросов, доставки грузов, а случись что, так и для военного десанта. С медлительностью и тщательностью корабельных мастеров я уже и не надеялся в этом году испытать паровой двигатель на воде. Тем более что уйма времени уйдет на отладку систем управления, покраску, оборудование, гидроизоляцию. В будущем эта лодка станет грозным оружием, и тогда мои владения расширятся еще больше.

Проводив меня долгим взглядом, мастера вновь принялись за работу, о чем-то тихо перешептываясь. Нетрудно было догадаться, что молодой спрашивает у старшего, как Коварь собрался двигать огроменную лодку без бурлаков и без паруса. На что тот, умудренный опытом, ему ответит уклончиво, но с гордостью, что, дескать, как повелит Коварь, только слово скажет, так и вода в реке вспять пойдет.

Я уже и не утруждаю себя разжевыванием подробностей даже для мастеров. Они привыкли не задавать вопросов, исполняют, что велено, получают свой доход, бед не знают, вот и работают под присмотром самых толковых и преданных мне людей, не засоряя себе голову смутными догадками о злом или добром колдовстве своего благодетеля. Большая загруженность многочисленными делами выработала во мне особый стиль поведения на людях.

Отрывистые, четкие распоряжения. Беспрекословное их исполнение. Максимально короткие сроки – вот главное, что ценилось в окружавших меня многочисленных помощниках, отвечавших за различные участки многоукладной жизни крепости.

Домой возвращаться было легко и спокойно.

Образовавшийся вокруг моего скромного жилища двор жил собственной, не зависимой от меня жизнью. Окружавшие Ярославну няньки да тетки, родня да дворовые люди были, пожалуй, самым консервативным населением крепости. В их сознании ничего толком не изменилось. Я для них был новый хозяин, и любые уверения в том, что все они свободны, что могут выбрать себе дело по душе, не имели ровным счетом никакого успеха. А как появился Димка, так бабки да няньки стали ходить за ним гуртом, зорко приглядывая за наследником, оберегая его от чуждого им мира грохочущих механизмов и гремящего оружия, но не тут-то было – Дмитрий Артурович весь в меня уродился. Беспокойный и непоседливый, он пытливо изучал окружающий мир, невзирая на запреты.

Ярославна стояла под навесом во дворе, собирая на стол ужин, подаваемый тетками да бабками с летней кухни. Аким-калека, бывший во дворе боярина истопником, готовил самовар, подбрасывая сосновые шишки в гудящую топку. Димка сидел за столом, ковыряясь ножом в куске мяса, который поставила перед ним мама.

– Папка пришел! – закричал Димка, увидев меня, и, бросив нож на стол, побежал навстречу.

– Ну, привет, оболтус! Что сегодня учудил, рассказывай. Сам не расскажешь, няньки да бабки мне на ухо нашепчут!

– Я себя хорошо вел! – заявил Димка, чуть картавя, выворачиваясь из моих цепких рук. – Игорешка приходил со мной в прятки поиграть, так я лбом стукнулся, когда под сарай полез. – Сказав это, Димка продемонстрировал мне небольшую ссадину на лбу и задрал штанину, показывая здоровенный синяк на голени. – А это мы с ним потом в «битое поле» играли. Я его по плечу мечом, а он, хитрован, ударил нечестно, когда уже упал, и жикнул по ногам.

– Ну, это не страшно, это тебе урок, чтобы знал, что не всегда в жизни все честно поступают. Игорь, он ведь твой брат, и старше, вот и поучает тебя, чтоб знал больше.

Когда у вдовой Ефросиньи, невестки Еремея родился сын, дед, как и обещал, назвал в честь своего сына Игорем. Ярославна такое родство приняла на удивление спокойно, мало того, сама часто приглашала Ефросинью как лучшую подругу с детишками в наш двор, чтоб Димке одному не скучать, да и ей было бы с кем поболтать. Сам дед Еремей, хоть и стар был уже, держался на вверенной ему должности с завидным упорством. Только благодаря его стараниям я знал все, что творится вокруг крепости на соседних землях.

– Больно было, пап, может, я доспех себе сделаю? Как у тебя – железный.

– Мал ты еще доспехи носить да делать, а вот кольчугу я тебе отдам, чтобы завтра, как на праздник пойдем, было тебе в чем на людях показаться, и пояс, и меч на праздник надеть позволю. Но знай. Если ты доспех наденешь в игре, то и Игорешке, стало быть, придется в брони облачиться.

– Эдак я его вовсе не достану.

– А вот будешь есть хорошо, все, что мама тебе на стол подает, вот тогда сил у тебя и прибавится, а то сидишь, как бирюк, ножом мясо ковыряешь. Его мухи быстрей съедят, чем ты сподобишься. Смотри, Димка, – пригрозил я, – хилым будешь, немощным, коль от каши нос воротишь.

Услышав это, Димка вывернулся и бросился к столу доедать все, что ему дали. А я подошел к Ярославне, крепко поцеловал, бережно погладив уже заметно округлившийся живот.

– Бедокурит небось весь день, пострел? Вон как за лето вымахал.

– Да весь в тебя, шалопай, только и успеваем его то из мастерской твоей выгонять, то из оружейной. Ты бы хоть запоры покрепче там сделал, что ли.