Страница 7 из 70
— Х-хорошо. П-помогите мне встать, друг! Но вы сами ранены, у вас шея в крови.
— Пустое! Пуля только царапнула. Я ведь, Эжен, хитрый! Я постарался упасть секундой раньше. И потом: на мне все заживает, как на бездомной собаке. И все же кровь придется стереть, Эжен. Не нужно, чтобы мои синички и Большая Мари видели эту царапипу. Это не больно, я только здорово ушибся о дерево, когда упал… А у вас, дружище Эжен, тоже рана?
— Ударило чем-то по голове. Снаряд разбил стену над баррикадой, как раз надо мной.
— Ну, Большая Мари перевяжет! Бог мой, Эжен, вы поистине сумасшедший! На мундире галуны командира легиона! А это еще что?! Красный шарф члена Коммуны, золотые кисти? Просто чудо, что вас до сих пор не ухлопали! И как вы, Эжен, добрались сюда при ваших галунах и шарфе? Да и как вы оказались на Монмартре, ведь вы сражались где-то в Бельвиле?
— Галуны? — переспросил Варлен, не поняв сути вопроса и морщась от вновь вспыхнувшей боли в голове. — Галупы?.. Так ведь я… Сначала я командовал Шестым, а позже Одиннадцатым легионом. Помнится, стрелял по красным штанам из-за баррикады. Сначала на Фонтэн-о-Руа, потом на Рампонно. Там-то меня и ударило по голове. А патроны кончились. Я бросил бесполезный карабин и отполз в переулок. Смутно помню, ехала какая-то фура, крытая брезентом. Возчик соскочил и погрузил меня, словно мешок с зерном. А ехал сюда, на Монмартр. Мне все равно куда. Домой, на Лакруа, я не мог бы добраться…
— Н-нда, Эжен! — ухмыльнулся Делакур. — Вы и правда родились с серебряным франком во рту! А кто он был, ваш фургонщик?
— Право, не знаю. Мы не разговаривали. Он торопился: с бульвара Клиньянкур наступали версальцы.
— Умный парень. А ну-ка, Эжен, лягте, уткнитесь лицом в траву. Притворитесь мертвым. Это обманет кого угодно, убитые валяются повсюду… А я вернусь через пять — десять минут. Не сразу-то найдешь нужное. Там, внизу, я видел на одном субъекте приличный, хотя и поношенный сюртук. Надеюсь, это вас не особенно покоробит?
Он, Альфонс Делакур, находил в себе силы шутить в подобные минуты! Нет, Эжен, такой народ трудно запугать или окончательно поработить!
Ободряюще похлопав Варлена по плечу, Делакур на четвереньках, а кое-где и ползком опять спустился под обрыв, откуда десять минут назад выкарабкался с таким трудом.
Через четверть часа он вернулся, растолкал снова впавшего в забытье Варлена. Насильно содрал с него гвардейский мундир с позолоченными галунами и напялил длиннополый черный сюртук, на голову нахлобучил круглую шляпу — такие обычно носят мелкие коммерсанты и провинциальные кюре.
— Вот так, Эжен, вот так! Пришлось «одолжить» одежду… И вы думаете, было легко? Какой-то весьма торопливый попался гражданин, уже начал коченеть. Я у него, кстати, позаимствовал без отдачи и шляпу, и шарф, чтобы закутать вашу знаменитую, известную всем шпикам бороду. Поверните-ка голову! И не шевелитесь, пожалуйста! Ну вот, в сем облачении, Эжен, вас и родная мать ие узнает! Этакий благонамеренный мелкий торговец, рантье или, скажем, бывший чиновник Империи, до крайности изобиженный Коммуной. Да не падайте вы! Повторяю в сотый раз: вам немыслимо оставаться здесь! И потом, вас наверняка ждет Луи! Вы же единственная его опора!
…Ага, вот что мучило в полузабытьи, в полубреду: Луи! Они были неразделимы последние годы, думали и чувствовали одинаково; и часто, глядя на брата, Эжен как бы видел самого себя в чуть искажающем зеркале. Луи по-настоящему талантлив, мечтает стать когда-нибудь историком или писателем и, конечно, стал бы, если бы удержалась народная власть. А что с ним будет теперь?
— Прекрасно, Эжен, прекрасно! — приговаривал Делакур, застегивая на Эжене чужой, чуточку мешковатый на нем сюртук. — Да вы совсем молодцом! Обопритесь на меня покрепче. До моего жилья десять минут ходу, как-нибудь доплетемся. Я на Монмартре знаю всо канавы и дыры в заборах, родился и вырос тут. Ну, готово. Можете идти?
— М-могу…
— Ни в коем случае не спускайте шарф и не трогайте шляпу! Ваши глазищи и борода сразу привлекают внимание… Подождите-ка, я постараюсь найти или выломать для вас палку! Вот будто бы нечто подходящее! Хотя и не полагалось бы ломать муниципальное имущество, но… Держите!
Варлен взял планку, отодранную Альфонсом от спинки садовой скамейки, нащупал конец, который показался удобнее.
— Ну как, дружище? Поможет?
— Да! П-поможет!
— Тогда тронулись! Наше счастье, что доблестные победители заняты тем, что вдребезги разносят сейчас кабачки и кафе, привечавшие и кормившие нашего брата в дни осады. Откуда знают, вы спросите? Ха! Да версальских осведомителей — и наемных, и добровольных — повсюду полно! К тому же в разгромленных-то кабачках за выпитое можно ни одного сантима не платить. Хозяина к стенке, выколачивай днище винной бочки и пей-гуляй, душа нараспашку… Ну, полагаю, так будет только нынешний вечер. В старину, пишут, благородные рыцари давали ландскнехтам на разграбление завоеванного города три дня. Но у нас так не пройдет, время не то! Поверьте, завтра же генералы зажмут солдатню в железные рукавицы!.. Ох и какие же сукины сыны эти наши знаменитые вояки, увешанные звездами и крестами до самого пупа! Все же поразительно, Эжен: как истинные французы могли вместе с пруссаками пировать в Золотой галерее Версаля, празднуя провозглашение яростного врага Франции, Вильгельма, императором объединенной Германии?! Невероятно! И это произошло на нашей земле, в сердце Франции! Ну и позорище!.. Однако я разболтался, ждал, пока утихнет шум на рю Розье. Пошли, дружище!
Со времен первой, прусской, осады газовые фонари на улицах Парижа не горели, и сейчас спасительная тьма укрывала беглецов. Но догоравшая на холме ветряная мельница нет-нет, вспышками, да освещала улицы, разгромленные баррикады, распластанные на них тела, разбитые снарядами дома.
— В тени держитесь, Эжен, в тени! — вполголоса командовал Делакур. — И сильнее опирайтесь на палку, черт побери, и горбитесь побольше, будто вы — старец восьмидесяти лет! Вот так, вот так!.. Только самообладание и хитрость могут спасти нам жизнь. Лишь бы не напороться на жандармский или красноштанный патруль!.. Однако погодите-ка, постойте минутку, миленький мой! Что завалялось у вас в карманах штанов, старина Эжен? Любая мелочь может оказаться уликой!
Они остановились на углу улицы Розье, и Эжен ощупал карманы брюк.
— Вот кошелек, там ключи от мастерской и деньги. А это, должно быть, пропуск на Вандомскую площадь в день свержения наполеоновской колонны. И еще какой-то пропуск, кажется зеленый, да? Я плохо вижу. Значит, это для членов Коммуны: право прохода в любое время суток при запрете уличного движения.
— Ничего себе! Да как вы до сих пор живы, Эжен?! Давайте сюда! — Делакур выхватил из рук Варлена пропуска, изорвал в клочки и швырнул в сторону. — А записная книжка? А мандат члена Коммуны? А карточка Интернационала? Где?
И, словно очнувшись, Варлен рванулся было назад, но Делакур цепко ухватил его за рукав.
— Стойте вы, сумасшедший! Куда? Документы остались там… в кармане мундира.
И вы намерены вернуться? Воистину сумасшедший! Они же в вашем кармане равносильны смертному приговору! Забудьте о них, дружище! Будущая, грядущая Коммуна выдаст нам новые мандаты и пропуска… А часы? Те, именные, которые мы поднесли вам за первую победную забастовку? Они где? На их крышке Бурдой выгравировал ваше имя!
Варлен с усилием выпрямился, нащупал в кармане часы — они были на месте, при нем. Он так берег эту не слишком-то дорогую серебряную луковичку, память о первой победе. Наедине любил иногда перечитать: «Варлену — в знак признательности от рабочих-переплетчиков. Сентябрь 1864 г.».
И сейчас в ответ Делакуру буркнул глухо и твердо:
— Нет, Альфонс! Этого я никогда не выкину!
И что-то и голосе товарища тронуло Делакура до глубины души, он молча и с силой обнял Варлена за плечи.
— Ну, ладно! Только отдайте пока мне. Я верну их нам позже.
Они медленно брели, иногда спираясь друг на друга, оба почти без сил. Натыкались в темноте на трупы. Отдыхали, прислонившись к стенам домов и заборам.