Страница 33 из 70
Задача конференции весьма ограниченна, предстоит составить и утвердить повестку работы Первого конгресса Интернационала, который намечено созвать в будущем году. Но им, пролетариям разных стран, так важно познакомиться поближе, обменяться опытом борьбы с фабрикантами и торгашами, захватившими власть на всех континентах. Поди-ка, и не осталось на земном шаре места, где самой победной музыкой не является золотой звон доллара, соверена и франка!
„А мы, рабочие… ведь, несмотря на то что изъясняемся на разных языках, думаем мы одинаково, ибо все мы — люди одной судьбы“. Во всех странах и на всех материках пролетарии одинаково бьются в тисках нужды и бесправия, их жены и дочери преждевременно старятся, а дети чахнут и мрут от недоедания и болезней в приютах и больницах для бедных, а то и прямо на улицах. У голода и нищеты во всем мире — одно обличье, одна внешность, одна суть. И лишь Международное Товарищество Рабочих, именуемое ныне Интернационалом, может дать труженикам возможность борьбы за лучшую власть.
Варлен задумался о докторе Марксе. До знакомства с ним Эжен был чрезвычайно, крайне предубежден против него, так как именно он, Маркс, осмелился выступить с резкой, разящей критикой книги Жозефа Прудона „философия нищеты“, которую все — и Толен, и Бурдон, и Лимузен, и Фрибур — почитают подлинным откровением, современным евангелием трудящихся. И хотя „Нищета философии“ Маркса написана еще при жизни учителя, восемнадцать лет назад, хотя она написана Марксом по-французски и впервые издана в Париже, Варлен принципиально не читал и не брал эту критическую книжицу в руки, так оскорбительна и даже кощунственна казалась ему сама дерзость осуждения учения Прудона, всю жизнь призывавшего людей не к восстаниям и революциям, а к мирному переустройству общества.
И вот… Пусть единомышленники назовут Эжена отступником, но он вынужден признать, что Маркс поразил его своим анализом событий, которые до сего времени представлялись хаотическим нагромождением фактов, лишенным всякой внутренней логики развития. Варлен полагал, что нет объективных законов, управляющих жизнью общества, а Маркс увидел эти законы, вытекающие, по его мнению, из самой сущности взаимоотношений людей. Он подкреплял свои суждения множеством примеров из жизни и данными статистики. Эти примеры и цифры, взятые, кстати сказать, и из французской действительности, оказались весьма убедительны.
Глядя в проницательные глаза доктора Маркса, ов заново перебирал в памяти все, что слышал о жизни этого человека, о его изгнании из родной Пруссии дo обвинению в так называемой „государственной измене и оскорблении его величества“ — удел многих подлинных революционеров! — о лишении прусского гражданства, о высылке из Парижа и Брюсселя по требованию той же Пруссии, не желавшей оставить „преступника“ Маркса в покое даже в изгнании; о тюрьме Амиго в Бельгии, куда он был заключен в сорок восьмом году, о неимоверно трудных условиях существования его семьи. Уже здесь, в Лондоне, Варлену рассказывали, что в доме доктора философии часто не оказывается денег на покупку самого необходимого, на пищу, на лекарства для болеющих детей. Годовалую Франциску похоронили на кладбище для бедных, а деньги на гробик мать заняла у одного из французских эмигрантов; двух сыновей, крошку Гвидо-Фонсика и любимца Эдгара, похоронили… Во всех несчастьях, обрушившихся на семью Маркса, повинна прежде всего крайняя нужда, та же самая нужда, что преследует повсюду и простых тружеников, — такое не может не вызвать искреннего и глубокого сочувствия.
После пяти дней работы, несмотря на споры и расхождения по ряду вопросов, повестка конгресса выработана и утверждена. Следует мимоходом отметить, что делегаты всех стран горячо и озабоченно говорили о женском и детском труде. Как и в Париже, женская доля повсюду тяжелее доли мужчины: помимо многочасовой работы на ткацких в прядильных фабриках, в прачечных, швейных и всяческих ремесленных мастерских хрупкие женские плечи несут на себе основную тяжесть забот о семье. Слабая, больная или беременная женщина вынуждена продолжать работу, и сразу же после родов, истощенная болями и кормлением ребенка, она снова возвращается к машине, станку или корыту. Иначе, без ее заработка, невозможно прокормить семью. А детский труд—варварство, изуверство!
К этой теме Эжен вернется позже, постарается написать несколько статей или, может быть, книгу, а пока хочется глубже вдуматься в слова Маркса, потому что его идеи и утверждения во многом чрезвычайно расходятся с учением покойного учителя. До сих пор Эжен был твердо убежден, что именно Прудон наиболее человечен, а сейчас, сознаться, его уверенность поколеблена. Признаваться ему в этом горько, ведь каждая душевная потеря неизбежно и глубоко ранит!
Итак, доктор философии Маркс. Вот один вечер, проведенный Эженом и его друзьями в Лондоне. И вот первая приветственная фраза, которой встретил их Маркс.
— А, знаменитые парижские апостолы Пьера-Жозефа Прудона! — с иронической усмешкой воскликнул он, пожимая им руки. — Рад видеть! Я имел честь лично знать вашего покойного пророка! В сорок четвертом в Париже мы нередко скрещивали в спорах безжалостные шпаги! К великому огорчению, те схватки не принесли Прудону пользы! Судя по всему, он так и почил под знаменами мира с буржуазией! Какая потрясающая наивность, какая слепота! Да разве… — И, внимательно оглядев собеседников, Маркс перебил сам себя: — Судя по выражению ваших лиц, друзья, вы категорически не согласны со мной. Что ж, значит, предстоит побеседовать по душам!
Тот серьезный и весьма важный для Варлена разговор состоялся уже к концу конференции. В большом Сент-Мартинс-холле отмечали годовщину Интернационала: его создание провозглашено ровно год назад в стенах этого зала.
Вечер проходил удивительпо тепло и непринужденно, многие англичане и обжившиеся в Лондоне эмигранты с материка явились на вечер с женами ж детьми, — женские голоса и девичий смех напоминали о домашнем уюте. Возникало впечатление, что в ярко освещенном зале собралась иа торжественный праздник одна большая и дружная семья.
Невысокая сцена украшена зелеными гирляндами и венками ярко-краевых гвоздик, полотнищами, лентам» и флагами того же цвета, символами революции и республики не только во Франции, а во всем мире. Да, тревожный и в то же время зовущий на борьбу цвет революции — цвет пролитой угнетенными крови!
Эжен не мог подавить мальчишески-восторженного чувства, когда председатель Генерального Совета, английский рабочий-сапожник Джордж Оджер открыл вечер и, подхваченная сотнями голосов, в зале могучим прибоем забушевала «Марсельеза» — интернациональный гимн свободы. Эжен чувствовал, что глаза его влажны. К счастью, в зале все находились в таком же состоянии, никто не заметил его волнения.
Затем выступали многие, кого он видел на конференции, выступали и французы, Малон и Фрибур. Вспоминали прошлые революции, говорили о гражданской войне и Америке, об отмене крепостного права в России, о все продолжающейся преступной французской экспедиции в Мексику, о борьбе фениев Ирландии против владычества Англии. Раскаленная речами память возвращала к войнам в Китае, Индокитае и Африке, к Крымской войне с Россией, к организованной Луи-Наполеоном интервенции в Италии для удушения Римской республики. Поминали тысячи и тысячи французских и английских парней, погибших вдали от родины за чужие интересы.
Трудно описать душевное состояние Варлена в те часы, но, возможно, для выражения подобных чувств и не найдешь слов ни в одном человеческом языке. Конечно, всем сердцем он привязан к родине, к Франции, здесь его корни и истоки! Ее история, обагренная кровью лучших ее сыновей, оживала и словно бы вставала в нем на дыбы! После «Марсельезы» хор и оркестр земляков Маркса, немецких изгнанников, исполнил «Крест над ручьем» и «Вахту на Рейне», итальянские изгои играли «Гвардейский вальс».
Но нет, не общим весельем, радостью и надеждой врезался Варлену в память тот вечер. Он ждал обещанного Марксом разговора как возможности заступиться за того кто сам, из могилы, не может произнести в свою защиту ни одного слова. Варлену представлялось, что французские прудонисты сумеют опровергнуть доктора Маркса, что глубочайшая человечность и миролюбие их учителя никем и ничем не могут быть побеждены.