Страница 14 из 70
Варлен помолчал, исподлобья рассматривая Вийома темными проницательными глазами. Потом сказал, необычно растягивая слова, словно каждый звук застревал в горле:
— Нет, Максим. Не будем тешить себя пустыми иллюзиями. Мы потерпели полное, сокрушительное поражение. Наши мечты, наши надежды, мы сами — все персечеркнуто! Нас, кто еще уцелел, заживо изрубят на куски, наши трупы будут волочить по зловонной уличной грязи. Большинство из тех, кто сражался, убиты, пленников растерзали. И я убежден, даже смертельно раненных прикончат, а если кто-нибудь чудом избежит общей участи и палачи, упившись кровью, пощадят его, то отправят гнить на каторгу! В Кайенну, Ламбессу или Новую Каледонию! И иного не жди, Максим. Нашим врагам страшен даже самый призрак Коммуны, любое напоминание о ней!
Варлен чуть помолчал, с тревогой и жалостью глянув в лицо Мари: может, не стоило говорить при ней такие жестокие слова? И он снова повернулся к Вийому:
— Ну и пусть так! Пусть продажные писаки Версаля осквернят, оплюют наши могилы, правду невозможно навсегда похоронить! Их историки! — с язвительной горечью воскликнул он. — Им требуется одно: лишь бы изрядно платили, лишь бы кидали куски пирога с хозяйского стола! Да, сейчас будет именно так! Но придет, придет же завтрашний день! И тогда люди изобразят нашу борьбу и гибель в ее истинном свете. И скажут, что мы спасли для мира идею грядущей Республики! Что, жертвуя своей жизнью, мы сумели сберечь самые важные человеческие ценности! Утешимся этим, Максим!
Он снова посмотрел на залитое слезами лицо Большой Мари, погладил ее руку.
— Не плачьте, Мари! Думаю, вашему Альфонсу не грозит подобная участь, он не член Коммуны, не подписывал никаких декретов, он — рядовой боец, каких десятки тысяч! Только нужно быть предельно осторожным два-три ближайших дня.
Большая Мари посмотрела на Варлена с благодарностью и вытерла слезы. Делакур сердито теребил свои рыжие вислые усы, а Максим Вийом все еще с надеждой поглядывал на Варлена.
— Но, Эжен! — возразил он, стараясь говорить какможно тверже и увереннее. — Вы обязаны жить. Вы должны постараться сохранить себя во имя предстоящей борьбы. Во имя будущего! В Коммуне вы — единственный! — избраны сразу в трех округах Парижа. Ваша жизнь нужна будущему!
Варлен улыбнулся насильственной улыбкой.
— Дорогие моя, Коммуна не может окончательно погибнуть! Ее мертвецы останутся жить грозными для тиранов тенями… Наверное, мы совершили много ошибок… Не преследовали врагов в дни, когда именно преследование решало победу. К сожалению, я понимаю это слишком поздно, после разгрома!.. И все же есть утешение: наш опыт не пропадет для будущих поколений! Новые герои поднимутся против порабощения, неравенства, зла. Придут более талантливые и дальнозоркие вожди… А мы… мы должны заплатить за свои ошибки. — Он снова горько улыбпулся. — Может быть, это и глупо, Максим, но для меня трусость не совместима с высоким званием члена Коммуны. Я не желаю позорить свое имя перед лицом тружеников Парижа, которые избрали меня в народное правительство. Единственно справедливое! Правительство народа! — Варлен чуть помолчал, выражение боли на секунду исказило его бледное и спокойное лицо. — И вспомните, Максим, Шарля Делеклюза! Он добровольно шагнул навстречу вражеский пулям, когда убедился, что поражение неизбежно! А Рауль Риго? А Дюваль? А Флуранс?.. Риго накануне гибели явился на заседание Коммуны, как на парад, во всей форме, и на вопрос Теофиля Ферре, ради чего он так вырядился, ответил сдержанно и просто: «Раз мы не сумели победить, дорогой Теофиль, нужно хоть умереть прилично!» Это и мое мнение, Максим! Нельзя бросать даже тень трусости…
Не договорив, Варлен устало махнул рукой. С минуту в мансарде стояла полная тишина, только из-за синей занавески доносилось cонноe дыхание девочек. Да где-то неподалеку, за окнами, жалобно мяукала кошка, чудом пережившая осаду.
— Да, вот так, — задумчиво повторил Варлен. — Риго было всего двадцать пять лет, а мне перевалило за тридцать. Я немало пожил. И поверьте, Максим, в последние минуты я ни о чем не стану жалеть! Но до этого мне необходимо кое-что сделать…
Варлен замолчал, молчали и Вийом, и Делэкур. Обернувшись к изображению мадонны, Большая Мари беззвучно шептала молитву.
— И довольно обо мне! — резко и словно обретая в сказанном прежние силу и убежденность, продолжал Варлен. — Согласитесь, Максим, жизнь отдельных борцов не имеет решающего значения в истории…
— А вечный узник Огюст Бланки?! — с жаром перебил Вийом, весь подавшись вперед. — Разве для большинства из нас ничего не значил его личный пример? Подумайте только! Страшные казематы тюрем на Корсике, на острове Бель-Иль, в крепости Сен-Мишель! Почти три десятка лет в тюрьмах! Приговорен к смерти! Разве пример его жизни не вдохновлял нас? Вспомните, Эжен, его призывы: «Народ не может более довольствоваться обглоданными костями!», «У кого меч, у того и хлеб!» Помните?! Разве вы не то же самое исповедовали…
Но, останавливая страстную, горячечную речь Вийома, Варлен протестующе поднял руку:
— Да, да, Максим, вы в чем-то правы! Но не забывайте и того, друг мой, что ни угрозы казнью, ни самые страшные тюрьмы ни разу не поставили Луи-Огюста Бланки перед узурпаторами на колени! «Вечный инсургент» никогда не унижался до просьб о снисхождении, о пощаде! И именно в этом сила его нравственного примера и для нас, и для тех, кто придет следом…
На этот раз перебил собеседника Вийом:
— Пусть так, дорогой Эжен! Но когда того требовали интересы дела, Бланки не считал унизительным для себя скрываться от шпиков и жандармов Империи! Да, да! Напоминаю, Эжен: в январе прошлого года Бланки тайком приезжал сюда, в Париж, на похороны нашего друга Виктора Нуара, убитого принцем Пьером Бонапартом! Так? Если бы в тот день началась революция, он был бы нам необходим. И он не стеснялся прятаться… Меняется обстановка — нужно менять и тактику…
Варлен с непонятной усмешкой посмотрел на Вийома.
— Видимо, Максим, Галилея вы предпочитаете Джордано Бруно? Отречением спасти себе жизнь?
— Да! — почти крикнул Вийом, приподнимаясь, — В драке живая собака полезнее мертвого льва! И вовсе не отречение, а здравый смысл!
И снова Варлен непонятно усмехнулся.
— Не надо обижать ни львов, ни собак, Максим! — И, словно испугавшись прозвучавшего в его словах укора, заторопился. — Но погодите, Максим! Здесь не время и не место для теоретических споров. Мы служили Коммуне верой и правдой, каждым днем и каждой секундой своей жизни! И потерпели поражение, возможно, лишь, вследствие собственных ошибок! А идея Коммуны, независимо от того, живы мы с вами или погибнем, бессмертна, жива! Она так же неизбежна, как восход солнца после тьмы, после ночи. Я не знаю, сколько дней или часов отделяет меня от смерти, но надеюсь, что и этим я часами я послужу будущей — и верю! — всемирной Коммуне…
— Не торопитесь с осуждением, Эжен, — мягко возразил Вийом. — Я тоже готов на самопожертвование, как вы!.. Но не вижу в нем смысла для успеха грядущей революции!
— Повторяю: не будем об этом! — настойчиво попросил Варлен. — Просто мне необходимо еще кое с кем встретиться… Расскажите-ка лучше, что видели и слышали, что вам известно? Благодаря этой регалии, — Вар-лен небрежно тронул повязку на рукаве Вийома, — вы, вероятно, видели многое, чего не могли видеть мы… Кстати, где вы сражались последнее время, Максим? И кого встречали из наших? Кто еще жив?
Вийом устало потер ладонью лоб.
— Где?.. Латинский квартал. Баррикады на площади Сен-Мишель, у Сорбонны, у Пантеона. — И, словно позабыв о только что прерванном споре, Вийом замолчал с застывшим, остановившимся взглядом. — О, я повидал столько ужасного, Эжен! Сотни людей, согнанных в помпезные залы Люксембургского дворца в ожидании так называемого суда. Тупая, бесчеловечная жестокость и жандармов, и мелких судейских чиновников, и судей трибунала. Крики и рыдания женщин. Лица тех, кого уводили «в хвост» — так называется там очередь на расстрел! Я просто чудом избежал гибели! Меня отпустили, поверили, что я врач, и приказали немедленно отправляться в один из их госпиталей! Служить им! Понимаете? И я не пошел, конечно!.. На Сен-Мишель я видел расстрелянных федератов, им в разбитые губы воткнули горлышки пустых бутылок, обкуренные трубки. Я видел мальчишку лет семи, которого на моих глазах изрубили шашками, заметив, что он украдкой выбрасывает в водосточный люк патроны от карабина, — видно, остались у отца или брага…