Скиталец

Та, к кому страстно манила тебя

Чистой любви мечта,

Та, о ком долго скорбела душа,

Видишь, она твоя!

Та, что другому была отдана,

Забыла обет свой любя,

Та, что давно для земли умерла,

Воскресла вновь для тебя!

Она смолкла, и стон страстного томления прозвучал над толпой. Скиталец увидел, что стоявшие вокруг него люди срывали свои повязки судорожно дрожащими пальцами, только одни жрецы не шевелились, оставаясь распростертыми на земле, хотя и они тоже стонали тихо и протяжно. Между тем Хатхор вновь запела, продолжая закрывать лицо свое рукой. Теперь она пела о том, что все, так страстно ищущие ее, толпящиеся у подножия пилона, забывают, что она должна погибнуть от меча любви, покорившей ее, от любви, смявшей ее подвенечный наряд и цветы. Она пела еще, что любовь и красота живут только в воображении людей, что красота меркнет от первого прикосновения, что она блекнет в ночные часы, гаснет при свете зари, а с рассветом умирает любовь.

Певица смолкла, кругом царило молчание. Вдруг она подалась вперед на самый край пилона, так, что, казалось, должна была упасть, и, протянув вперед руки, как бы желая обнять всех толпившихся внизу, предстала им во всей своей ослепительной красоте, лучезарная и сияющая, торжествующая и манящая.

Скиталец взглянул на нее и тотчас же опустил глаза в землю, как человек, ослепленный ярким лучом полуденного солнца. Ум его помрачился, весь мир перестал существовать для него, в душе воцарился хаос, а в ушах стоял шум безумно кричавшей и волновавшейся толпы.

– Смотрите! Смотрите! – воскликнул один. – Видите вы ее волосы? Они чернее вороньего крыла, а глаза ее темны, как ночь!.. О несравненная!..

– Глядите! Глядите! – кричал другой. – Небо бледнеет перед бирюзой ее глаз! Какая статуя, какой мрамор сравнится с ней в белизне!

– Да, именно такою была та, которую я много лет тому назад назвал своей женою! – шептал третий. – Да, это она, такой она была, когда я в первый раз откинул ее покрывало!

– Видал ли кто такой царственный стан, такое гордое чело? – восхищался четвертый. – Видите эти темные, страстные очи, эту бурю страстей, отраженную в них, видите эти полные губы, этот вызывающий вид?.. Поистине, это богиня, перед которой все должно преклоняться!

– Нет, не такой вижу я ее! – кричал человек, бежавший из пустыни от Апура. – Она бледна и бела, как лилия, стройна, высока и хрупка, как хрустальный сосуд. Как каштаны, темны ее шелковистые кудри, как глаза лани, широко раскрыты прекрасные карие очи ее. Печально смотрят они на меня, молят меня о любви!..

– Я прозрел! – восклицает слепец. – Глаза мои раскрылись при блеске ее красоты. Я вижу высокий пилон, вижу яркое солнце. Любовь коснулась моих очей, и они прозрели, но в моих глазах у нее не один облик, а множество обликов самых различных. Это сама красота! Язык не в силах передать ее. Дайте мне умереть. Дайте умереть, так как я прозрел и видел воплощение красоты, и теперь знаю, чего напрасно ищут все люди по свету, из-за чего мы умираем, чего жаждем и что надеемся найти в смерти, – это тот же идеал вечной красоты.

ГЛАВА XIV. Стражи-охранители священных врат

Шум и гомон толпы то рос, то замирал, эти люди взывали к разным женщинам, умершим или живым, которых они некогда любили; некоторые хранили безмолвие, точно оцепенев при виде этой красоты. Скиталец же только раз взглянул на Хатхор, затем опустил глаза на землю и теперь стоял, закрыв лицо руками. Он один из всех старался собраться с мыслями и дать себе отчет в том, что происходило в его душе, остальные же всецело поддались безумию страсти или были поражены, как громом, чудесной красотой этой женщины.

Что же он такое видел? Неужели ту, которую он искал всю свою жизнь, искал на морях и на суше, сам не зная, чего он искал; то, чего жаждал он всю жизнь, и теперь еще томимый голодом по неизвестному, по тому идеалу красоты, которому нет воплощения. Он явился сюда – и неужели, неужели, неужели он нашел наконец удовлетворение всему?

Между нею и ним лежала еще непреодолимая преграда – смерть! Неужели ему суждено преодолеть эту преграду и восторжествовать там, где все до него встречали погибель. Или то был обман зрения? И он видел лишь образ, созданный его воображением, видел мимолетное видение, вызванное каким-нибудь тайным колдовством страны воспоминаний?

Он снова взглянул и увидел там, на краю пилона, красавицу девушку с бронзовой урной на голове, он сразу узнал ее. Да, он видел ее такой при дворе царя Тиндара в то время, как он на своей колеснице переезжал через поток Эрота; такою же видел он ее и в своем сне на безмолвном острове.

Он снова вздохнул и снова взглянул на нее, но теперь увидел перед собой прекраснейшую женщину с лицом той же девушки, но ставшим еще прекраснее, хотя печальнее и вместе с тем тронутым явным сознаньем стыда или позора. Такою он видел ее в башнях Трои, куда прокрался в одежде нищего странника из лагеря ахеян; такою видел ее, когда она спасла ему жизнь в Илионе. Да, это была златокудрая Елена.

Между тем чародейка стояла на краю пилона, простирая вперед руки и устремив глаза вдаль с лучезарной, сияющей улыбкой на светлом, прекрасном лице, улыбкой, подобной бесконечной улыбке рассвета. И Скиталец понял, что это и есть воплощение самой красоты, ниспосланной на землю бессмертными богами на усладу и гибель людей.

Там стояла златокудрая, прекрасная Елена, раскрывая свои объятия миру, ослепленному красотой, и в то время, когда люди вблизи едва смели дышать, она призывала всех прийти и взять то, что так ревниво оберегается ото всех на земле, что так недоступно смертным.

Она снова запела и постепенно стала удаляться, пока наконец не скрылась совершенно из глаз людей, и от чудесного видения не осталось ничего, кроме сладких звуков ее постепенно замирающего голоса.

Вскоре все смолкло, и снова безумие овладело людьми. Те, что видели и слышали ее, не помнили себя, а люди вне двора опять устремились на решетку ворот, на каменную стену ограды; женщины же с плачем отчаяния проклинали красоту Хатхор и обвивали руками шеи своих близких. Вскоре почти все, находившиеся во дворе, кинулись к решетчатым воротам внутреннего двора, где стоял алебастровый храм святилища Хатхор. Некоторые бросились на землю и впивались пальцами в прутья решетки или извивались, подобно раненым змеям, на земле в припадке бешеной страсти, другие в безумном порыве устремлялись на ворота, спотыкались о каменья, падали и ползли на руках, затоптанные другими такими же безумцами. Из всех этих людей, проникших во внешний двор и видевших красоту Хатхор или слышавших ее голос, очень немногие возвращались назад; все были заранее обречены на гибель и смерть.

Между тем жрецы сняли повязки со своих глаз и широко распахнули ворота. Всего в нескольких шагах от безумцев заколыхалась, словно от порыва ветра, завеса святилища, так как двери за этой завесой были теперь раскрыты, и сквозь тяжелую тирскую ткань завесы снова доносились томительно сладкие, манящие звуки голоса Хатхор.

– Подходите! Подходите ближе! – взывал старый жрец. – Пусть тот, кто желает овладеть прекрасною Хатхор, подходит ближе!

В первый момент Скиталец готов был кинуться вперед, но в нем страсть еще не успела всецело поработить рассудок, и он укротил свое пылкое, бурно клокотавшее сердце, уступив место другим, чтобы видеть, что будет с ними.

Между тем несчастные безумцы то устремлялись вперед, то отбегали назад под влиянием страсти или страха смерти, пока наконец слепец не пробрался вперед.

– Чего вы боитесь, трусы? – крикнул он. – Я не боюсь ничего! Лучше еще раз взглянуть на лучезарную красоту Хатхор и умереть, чем оставаться живым и не видеть ее более! Ведите меня прямо туда, жрецы, ведите прямо к ней, в худшем случае я могу только умереть!

Жрецы подвели его к самой завесе и сами отступили назад, а он с громким криком рванулся вперед, но тотчас же завертелся, как оторванный лист в осеннюю пору при ветре, и был откинут назад. Опять поднялся он на ноги и снова устремился вперед, и опять был отброшен назад. Он еще повторил свою попытку, раздавая бешеные удары направо и налево своей клюкой. Вдруг послышался глухой звук как бы от расколотого щита, клюка раскололась в щепки, лязг мечей и шум ожесточенной битвы наполнил воздух. Затем все стихло, и слепец упал мертвым на землю, хотя Скиталец не мог заметить на нем ни одной раны.