Страница 11 из 11
Так мало стука! Голос!..
Черт возьми, она уже слышит его голос! Ромкин голос! И он зовет ее по имени, именно так зовет, как делал это обычно.
– Сашуня! Сашуня, открой, малыш!
Ухватившись одной рукой за сердце, которое то останавливалось, то принималось колотиться с удвоенной силой, она медленно двинулась в сенцы. Свет решила не включать. Привидения, как известно, боятся света. Если она его включит, то все исчезнет: и стук, и голос. Она лучше так, в темноте. Она же его не боится! Это же не чье-нибудь, это же Ромкино привидение заявилось к ней поздним вечером. Его-то ей с чего бояться, она же любила его живого, полюбит и…
Дверь-паразитка, будто нарочно, заскрипела так протяжно, что пятками Александра немедленно вросла в пол у порога. Распахивалась нарочно так медленно, будто и не служила им с бабушкой верой и правдой последние десятилетия, будто и не сроднилась с ними всеми своими гвоздями и занозами.
Распахнулась наконец-то! И…
На самой нижней ступеньке, заделанной из самой узкой доски, которая только и смогла найтись у соседа дяди Коли, совершенно живой и здоровый стоял Ромка.
То, что он живой, Александра поняла сразу, невзирая на слабоумие, в котором начала себя подозревать с некоторых пор.
Почему поняла? Да потому что!..
Во-первых, он не просвечивался!
Свет от фонаря, который маятником болтался на ветру, очень отчетливо и очень конкретно высвечивал живую Ромкину плоть, такую же симпатичную и желанную, между прочим.
Во-вторых, от него все так же пахло его любимым одеколоном. А разве привидения пахнут?!
В-третьих, вопреки устоявшимся стереотипам оно или он, теперь уж попробуй разберись, улыбалось ей и откровенно радовалось.
– Привет, маленький мой! – прежним ласковым голосом произнес тот, кто стоял сейчас на пороге и, сделав шаг вперед, протянул вперед руки. – Что-то случилось? Ты чего такая взъерошенная, а?
Она была не просто взъерошенная, она была… она просто уже и не знала, какой именно она была! Может, и правда сумасшедшей?!
Ромка, ее любимый и живее всех живых, вошел в дом. Закрыл за собой дверь, как уже делал это много вечеров подряд. Нащупал в темных сенцах ее спину, слегка погладил, привлек к себе и почти волоком потащил ее в комнату, идти-то самостоятельно она ну никак не могла. Это за один день столько потрясений, кто же выдержит такое?!
Он втащил ее, прислонил к стенке и, придерживая одной рукой, второй нащупав выключатель, включил свет. Александра даже жмуриться не стала, вытаращившись на него во все глаза, насколько, правда, позволяли опухшие от трехчасовых слез веки. Ей так хотелось убедиться, так хотелось увидеть, что он и в самом деле живой, а не плод ее воспалившегося воображения, которое подпалили еще с утра будь-будь!
– Ром… – в горле что-то булькнуло, скрипнуло и застопорилось. Она предприняла вторую попытку. – Ром… Ты…
– Я! А кто же еще! Ты чего, лапунь? Ты чего такая вся? И глаза… Ты ревела, что ли, я не пойму? Э-э-э, да я вижу, дело совершенная дрянь! А ну-ка иди сюда, подруга, и давай рассказывай, что там у тебя стряслось?
Она покорно пошла за ним. Покорно села на диван и так же безропотно привалилась к Ромкиному крепкому плечу. Он заботливо укутал ее в покрывало, которое она измутузила все и измочила слезами, пока шел боевик. Поцеловал в висок, погладил по волосам, слегка приводя их в порядок, и спросил:
– И чего ревела, спрашивается? Расскажешь, нет?
– Ага!
– Что – ага?
– Р-р-расс-скажуу-уу. – и слезы снова хлынули с удвоенной силой, моментально майским ливнем измочив всю рубашку на его плече.
– Так! А ну-ка прекрати! Так никуда не годится!
Его голос сделался чуть строже, но глаза смотрели на нее как-то странно, как-то по-особенному. И не виновато вроде, и в то же время с какой-то затаенной печалью, трусовато мерцающей на самом их дне.
– Александра! Что случилось?!
Ему все же пришлось встать и сходить на кухню за водой, и брызнуть потом в лицо ей почти полстакана, ну не унималась и все тут. Брызнул и тут же перепугался, будто ударить пришлось. Кинулся вытирать ее щеки кончиком скомканного покрывала. Сам вытирает, целует, приговаривает:
– Девочка моя! Ну не могу видеть тебя такой! Ну, что ты, в самом деле, а?! Ну, кто тебя так расстроил, расскажи наконец, я ему башку точно сверну!
А она возьми и скажи:
– Ты!
– Я?! Что я?!
И в его глазах снова заметалось странноватое выражение непонятной перепуганной тоски. Не особенно выраженное, вроде как мерцание, но было же, все равно было!
– Ты расстроил, Ромочка! – выдавила она наконец из себя, после того, как проглотила залпом остатки воды из стакана.
– И чем же я тебя смог расстроить? Мы же только вчера, кажется, расстались, и все между нами было не просто хорошо, а отлично просто! Милая, ну что ты?! Что ты выдумываешь?
И опять странность. Говорит, а сам отошел к окну и спиной к ней повернулся. И спина такая напряженная, что рубашка на лопатках натянулась, того и гляди, треснет.
Кстати! Рубашка!
– Ром, а где твоя вчерашняя рубашка, а?
Она некрасиво хлюпнула носом и тут же поморщилась, вот Катька никогда так отвратительно не плачет. У той каждая слеза, что жемчужина! Каждый всхлип, хоть на ноты клади. И лицо у нее при этом такое… Такое лицо… Ну просто усаживай рядом живописца и пускай себе творит. Одним шедевром точно станет больше.
– Рубашка? – кажется, он не понял. Оглянулся на нее от зашторенного окна, интересно, что вообще там можно было рассматривать. – Это которая?
– Вчерашняя, милый! Где твоя вчерашняя рубашка?
– Моя… Вчерашняя рубашка?.. Хм-м, странные вопросы ты мне стала задавать, Санек! Какое это имеет значение, где моя вчерашняя рубашка? В стирке, где же еще!
– Врешь! Все ты врешь, Ромка! – выкрикнула она, почти задохнувшись от новой волны страха, потому что поняла, что он безбожно искажает правду. – Ее нет в твоей стирке! Ее вообще у тебя нет! Так где она?!
И вот тут он разозлился. Она никогда прежде не видела его таким злым. Красивая линия рта, которую она очень любила и втихаря для себя считала безвольной, вытянулась в тонкую жесткую черту. Проведи по ней пальцем – обдерешься! И глаза не лучше – полоснули по ней так, словно она у него не про рубашку спросила, которую утром обнаружила на чужом, как оказалось, трупе. А по меньшей мере… Ну… Даже придумать сложно, что нужно спросить, чтобы заслужить такой вот взгляд. Наверняка что-то про измену Родине.
А потом все вдруг куда-то пропало. И взгляд потеплел, и губы обмякли, и напряжение, чувствовалось, покинуло.
– Далась тебе эта рубашка? – вполне миролюбиво пробормотал Ромка и снова пошел к ней, присел, обнял и потянулся губами к ее рту. – Что тебе в ней, Санек?
– Это важно, Ромочка, поверь! – прошептала Александра, прижимаясь к нему теснее. – Я не спрашиваю, где она…
– Нет, ты именно об этом и спрашивала! – фыркнул он почти весело.
– Да нет же, не в этом дело! Просто я хочу кое в чем разобраться, и для этого мне важно знать… Она у тебя? Только скажи: да или нет, и все!
И она подняла на него опухшие от слез и горя глаза, успев ужаснуться попутно.
Зрелище наверняка было еще то! Хрюша ведь хрюшей! Ресничек не видно, нос пятачком, щеки красные. Странно вообще, что он на нее смотрит, мог бы и не делать этого. А смотрит же! И хорошо, между прочим, смотрит, как и раньше.
– Так да или нет, Ром?
– Нет, малыш! Нет у меня этой рубашки, но я не готов пока рассказать тебе, где она сейчас. – последовал виноватый вздох, и Ромка шепнул ей в самое ухо. – Если честно, то я об этом могу только догадываться. Но это ничего не меняет, потому что я тебя очень сильно люблю, поняла!!!
– Ром, а я знаю, где твоя рубашка. – Александра выпросталась из его рук, выпрямила спину, набрала полную грудь воздуха и… – Она на трупе, Ром!!!
– Что-оо??? – На него даже смотреть не было нужды, и без того было понятно, что он сражен наповал ее заявлением. – На каком трупе?! Ты чего болтаешь?! Ты, вообще, в своем уме?!
Конец ознакомительного фрагмента. Полная версия книги есть на сайте ЛитРес.