Русь. Том I

Владимир, растерянно водивший по сторонам глазами, наконец, повернувшись к Валентину, махнул рукой с видом человека, которому совсем закружили голову, и сказал:

— Прямо, черт ее, что…

— Нет, хорошо; молодой энергии много, — сказал Валентин, сидя несколько раскинувшись в кресле и переводя глаза с одного оратора на другого. — Вот никак не могу убедить Петрушу выступить. Его участие необходимо.

— Что же определение цели Общества-то? Скоро мы до него доберемся? Или попрежнему будем ерунду молоть, — сказал раздраженно плешивый дворянин.

— Подождите вы тут с своим определением, — с досадой отозвался дворянин в куцем пиджачке, игравший роль церемониймейстера и пристроившийся уже к секретарям, после того как Щербаков оттеснил его своим стулом от председателя.

В конце заседания оказалось, что главного вопроса, о целях, разрешить не успели.

Когда заседание закрылось с тем, чтобы вопрос был перенесен на следующее заседание, то все как-то нехотя стали подниматься с мест и, разминая ноги, разговаривали и делились впечатлениями. И как только отошли от стола с сукном и махрами, так опять стали тихими и корректными людьми. Даже Щербаков, наступив на ногу Федюкову, тут же вежливо, почти с некоторым испугом за свою неловкость, извинился перед ним.

— Нет, это только в анекдотах рассказывать про этот народ, — говорили одни.

— Да, с такой публикой трудновато что-нибудь сделать, — говорили другие, — сами же установили порядок и не подчиняются.

— И не подчинимся, — сказал Авенир.

Павел Иванович, увидев, что уже все начинают расходиться, сказал:

— Объявляю заседание закрытым. Следующее заседание — 30 мая, в котором выяснится групповой состав Общества.

Он, нахмурившись, поклонился и отошел от стола, наткнувшись на кресло.

XLII

Чего больше всего боялась баронесса Нина Черкасская, то и случилось: Валентин не собрался вовремя уехать на свой Урал. И когда она была у Тутолминых, на другой день после заседания Общества, она вдруг с ужасом узнала, что профессор Андрей Аполлонович вернулся из Москвы.

— Вы теперь поняли, что этот ужасный человек со мной сделал?… Он собирался через неделю по приезде ко мне уехать на Урал. Он собирается уже второй месяц…Что?…

Павел Иванович, нахмурившись и закинув голову несколько назад, продолжительно посмотрел на баронессу с своего кресла, где он просматривал газету.

— Но, милая моя, ты сама же говорила, что любишь его и нашла наконец свое счастье, — возразила Ольга Петровна.

— Да, я люблю его и нашла наконец свое счастье, — но ведь два сразу… Куда я их дену? Я теперь даже боюсь туда ехать. Павел Иванович, вы — юрист, скажите мне что-нибудь… впрочем, нет, не говорите, я ничего не запомню, все перепутаю, и это еще больше взволнует меня. И, главное, что же дальше?… Так они и будут двое жить у меня?

— У тебя действительно какая-то путаная голова, милый друг, — сказала Ольга Петровна, — останься с тем, кого ты больше любишь. И мой совет, — принимая в соображение твои некоторые свойства, — брать Валентина. Потому что профессор — всегда профессор. Я помню, он просидел со мной целый вечер, я примеривала при нем платье, и он… остался самим собой.

— Ну да, да… — сказала баронесса, откинув голову, как при упоминании о такой вещи, которую она сама хорошо знает. — Но я сама не могу разобраться… С Андреем Аполлоновичем меня связывает высшее, единство душ, как он говорит сам. Но Валентин… ты права, он больше подходит для меня. В философии я ничего не понимаю. В этом высшем тоже ничего не понимаю. Ты видишь эти платья с вырезами… Это я делала, чтобы вызвать в нем хоть что-нибудь… (я говорю о профессоре). Но ведь я же женщина! ты поймешь меня, Ольга… Я хочу сказать, что я имела основание на такой поступок… (я говорю о Валентине).

— А какое основание ты имела, когда бросила барона для профессора?

— Ну, милая моя, это так давно было, что я тут уже ничего не помню. И там все как-то перепуталось, так что я даже не знаю, кто бросил.

Павел Иванович, сидевший за газетой между двумя подругами, то поднимал газету в уровень с головой и, нахмурившись, начинал читать, то опять опускал и продолжительно смотрел на баронессу, потом на жену.

— Но сейчас-то путаница в том, что тут никто никого не бросил, — сказала баронесса, в волнении пересаживаясь в кресло и оправляя складки платья. — С Андреем Аполлоновичем у меня высшее, единство душ. И он говорит, что человек не может жить без этого высшего, иначе он превратится в животное. Ты видишь, как все сплелось, — сказала баронесса, безнадежно разводя руками, — с профессором без Валентина я засну, умру от скуки, а с Валентином без профессора превращусь в животное. И потом я просто боюсь связывать себя с ним! Он увезет меня на Урал, заставит нагишом варить уху на берегу какого-то его дурацкого озера, воды которого, между прочим, священны… я не знаю, почему они священны. Одним словом — нет выхода. И это ужасно, ужасно! — сказала баронесса Нина, прижав обе руки со скомканным платочком к груди и подняв глаза к небу.

— Боже мой! Я здесь сижу, а там, может быть, разыгралась уже трагедия. Ты поняла: приезжает человек к себе домой и видит, что там сидит другой человек, совершенно на него не похожий. Что он должен при этом чувствовать?…

— Я не знаю, тебе виднее, что может при этом почувствовать профессор.

Баронесса Нина несколько времени с каким-то затруднением мысли смотрела на Ольгу Петровну, потом, вздохнув, сказала:

— Да, ты права, мне должно быть виднее.

— А для профессора эта история будет неожиданностью… по твоему с ним прошлому?

— Н-нет… не совсем, — нерешительно проговорила баронесса Нина.

— И как же он реагировал на это прежде?

— Видишь ли, тогда это бывало как-то проще: никто не забирался в дом и не жил по целым месяцам в его кабинете. Но ведь ты знаешь Валентина… Ты не была теперь в кабинете профессора? О, значит, ты ничего не знаешь, что такое там творится. Восток!.. Уголок Востока… Это ужасный человек! Для него вообще ничего святого не существует. Нет, если бы я его знала, я никогда бы не пошла на это. Я запретила бы ему подходить ко мне. Но трудно за собой усмотреть. Я даже не помню, когда и как это случилось. Я вообще все забываю. Может быть, я даже и запретила ему подходить ко мне… Ради бога, лошадей мне скорее, — сказала баронесса, вставая в величайшем волнении. — Я тебя извещу тотчас же, как приеду. — И она стала торопливо собирать разбросанные по всем столикам свои перчатки, шляпку и вуалетку с мелкими мушками.

— Меня успокаивает только то, что профессор склонен к размышлению и не сделает необдуманного ужасного поступка. Вот иногда и высшее на что-нибудь может годиться. А в данном случае я на это только и рассчитываю. Но все-таки страшно, страшно… — прибавила она, поднеся пальчики к вискам и с ужасом глядя на Ольгу Петровну испуганными глазами. — Вдруг, несмотря на высшее, в нем проснется зверь?… Ну, я еду. Помолитесь обо мне. В трудные минуты я никогда не забывала о боге. И, должно быть, это он спасал меня столько раз из всех моих запутанных и ужасных историй.

Она торопливо надела перед зеркалом шляпу, спустила вуалетку до губ, потом, порывисто обняв подругу, дала Павлу Ивановичу поцеловать руку и, закивав головой, пошла было в переднюю, но сейчас же повернулась опять.

— Павел Иванович, вы — юрист, успокойте меня ради бога, скажите, что ничего страшного произойти не может.