Русь. Том I

Митенька Воейков, точно из стыда, как перед чем-то низшим и мещански обыкновенным, даже не думал о возможности брака и появления у него детей.

И вот, когда он дошел до великой скуки и тупика безрезультатного одиночества, когда увидел, что разучился подходить к людям и боялся их, теперь он решил, отбросив мировые масштабы, устроить хоть свою собственную-то жизнь, но как следует.

Не откладывая ни на минуту, он хотел начать дело с Митрофана и Настасьи. Но, проходя через сад, встретил там целую ватагу деревенских телят. И, точно обрадовавшись случаю, сейчас же призвал деревенского старосту и составил протокол для присоединения к жалобе.

— Жалобу подаю против своего желания, но это присоединяю с удовольствием, — сказал себе Митенька Воейков. Потом глаза его наткнулись на сломанную парадную дверь и помои на дворе. — Я их сейчас расподдам!.. — сказал Митенька, как обыкновенно говорил в этих случаях. — Позвать ко мне Митрофана!

И когда пришел Митрофан в своей вечно распоясанной фланелевой рубахе и зимней шапке, Митенька, подождав, когда он подойдет вплотную к крыльцу, молча указал ему рукой на сломанную дверь.

Митрофан сначала посмотрел вопросительно на хозяина, потом перевел глаза на дверь.

— Что же ты молчишь? — сказал хозяин.

Митрофан подошел к самой двери, потрогал рукой, поставил ее, как ей надо было бы стоять, если бы у нее были обе петли. Потом, сплюнув, отошел от нее.

Митенька молча, немного иронически наблюдал.

— Ай сломалась? Когда ж это?

— Она уже целый год как сломалась, а ты только сейчас заметил, да и то когда тебе пальцем ткнули. Я все ноги по твоей милости переломал, лазивши через нее, а ты преспокойно целую жизнь можешь ходить мимо и не видеть.

Митрофан опять посмотрел на дверь.

— Надо, видно, будет поправить, — сказал он, продолжая смотреть на дверь.

— А больше ты ничего не видишь?

Митрофан сначала посмотрел на хозяина, потом обвел кругом взглядом, каким считают ворон, и опять взглянул на хозяина.

— А что ж больше?

— Больше ничего?… А это? а это? — крикнул хозяин, тыкая пальцем в одну, то в другую сторону. — По-твоему, и балясник и цветник в нормальном состоянии?

Митрофан только повертывался в своей фланелевой рубахе, справляясь каждый раз с направлением пальца хозяина.

— Да это уж давно так.

— А по-твоему, если давно, так пусть так и будет?

Митрофан на это ничего не ответил, только еще раз обвел глазами.

— Неужели тебе самому-то ни разу в голову не пришло? А ведь ты старший на дворе, тебе поручено все как настоящему человеку.

— А чем же я ненастоящий? — сказал, обидевшись, Митрофан.

— Тем, что настоящий человек глазами смотрит и видит, что нужно сделать. Чтобы этой гнили и старья тут не было! Возьми плотников и, что нужно, сломай, убери и поправь.

— Это можно, — сказал Митрофан. И, подойдя, еще раз зачем-то потрогал дверь и даже попробовал заставить ее стоять. Хозяин смотрел на него, ожидая.

— Тут и дела-то всего на пять минут, — долотом старую петлю поддел да новую прибил, — вот и все.

— Да ты не рассказывай, пожалуйста, а сделай. Другой бы на твоем месте и дверь бы эту давно прибил, и карниз… посмотри, пожалуйста, ведь того и гляди сорвется доска и прихлопнет.

Митрофан поднял вверх голову и долго смотрел на карниз, даже отойдя шага на два.

— Ничего, — сказал он и опять подошел к крыльцу.

— Что это значит — ничего?

— Потерпит еще, — пояснил Митрофан, — у него другой конец крепкий, он на нем держится.

— Дурацкое рассуждение… Значит, и чинить не надо?

— Отчего ж не починить, против этого никто не говорит.

— И, слава богу, уж ты, кажется, давно бы мог починить. А то ты только все ходишь, а что делаешь — никому не известно.

— Как же не известно, — сказал Митрофан, поднимая на хозяина глаза.

— Да так. Ну что ты сейчас делал?

— Ну как что… — ответил Митрофан, почесав большим пальцем сзади повыше поясницы и оглянувшись в сторону сарая, где обыкновенно протекала значительная часть его деятельности.

— Нет, ты скажи определенно и ясно.

— Ну, молоток искал, — ответил неохотно Митрофан, все глядя в сторону сарая.

— Вот ты только и делаешь, что ищешь что-нибудь. А ищешь потому, что никогда у тебя ничего не лежит на месте. И во всем у тебя ералаш.

— Да нешто один за всем углядишь!

И Митенька знал, что как только Митрофан садился на этого своего конька, так его уже нельзя было никакими силами свернуть с этой позиции. Так оно и оказалось.

— Вы вот говорите, что я делаю… а тут с одними мужиками жизнь проклянешь: утром опять с луга телят бегал сгонять.

— С мужиками уж конечно! — поспешно сказал Митенька. — Они получат свое. А кроме этого, ты сходи сейчас на деревню и позови ко мне человека три-четыре. Я им прочищу глаза. Скажи, что, мол, хозяин хочет говорить с народом. Понял?

— Да что ж тут понимать.

— У тебя всегда нечего понимать, на поверку выйдет, что так напутаешь все, что сам сатана не разберется.

— Напутаешь потому, что один за всем не углядишь.

— Постой, постой, как это одному? У тебя есть Тит, у тебя есть другие рабочие.

— Что же другие рабочие, нешто это люди? Да я лучше один буду, у меня тогда и порядок и всё, чем с этими…

— То-то вот у тебя и есть порядок, — только и делаешь, что какие-то молотки ищешь.

— Когда ж итить-то, сейчас? — спросил Митрофан, оставиь без возражения последнюю фразу.

— Да, сходи сейчас же. И вот что: грачиные гнезда в березнике тоже — долой. Возьми ребятишек с деревни, и пусть их поскидают. А потом выкопай здесь, перед окнами, ямы для сирени, чтобы прямой линией шли от того места к черному крыльцу.

— От того места? — сказал Митрофан.

— Ну да, только попрямее бери.

— Это можно.

— А для цветника привези телеги три навоза. И главное, чтобы двор весь привести в порядок, убрать всякий хлам.

— Нынче уж не успеешь, — сказал Митрофан, оглянувшись еще раз кругом и подняв глаза на хозяина.

— Я тебя и не заставляю нынче.

— То-то; я к тому говорю, что больно много, кабы одну дверь — это бы тут и толковать не об чем: долотом ковырнул, новую петлю прибил и ладно, а то — где ж столько сразу сделать.

— Да кто тебе говорит — сразу. У тебя почему-то всегда непременно сразу требуется, а я говорю тебе: распредели все и делай постепенно. А эти тряпки и горшки прямо в грязь швырни, чтобы эта дура вперед знала, как всякую дрянь перед окнами развешивать. Я ее сейчас расподдам. — Он повернулся и пошел в дом.

Митрофан еще некоторое время стоял уже один и водил глазами с цветника на грачей, с грачей на балясник, потом, сказавши «где ж это все сразу сделать», — пошел к сараю.

XV

Теперь предстояла схватка с Настасьей. Нужно было сейчас посмотреть, исполнила ли она и как его приказание убирать комнаты. Иметь дело с Настасьей для Дмитрия Ильича было всегда каким-то испытанием. Да и достаточно взглянуть на нее, чтобы понять, что с ней действительно может быть трудно.

Уже наружность Настасьи производила несколько невыгодное впечатление: она была вся толстая, неповоротливая и ровная от плеч до боков. Бросались в глаза из накрученных на голову платков толстое, мясистое лицо и маленькие, сонные, ко всему равнодушные глаза.

Лицо у нее всегда в саже. Руки всегда черные, главным образом потому, что Настасья никогда не прибегает к помощи совков, вилок, щипцов. Она не умеет и не любит пользоваться никакими техническими приспособлениями и всегда все делает руками: уголь в самовар сыплет пригоршнями, мясо ест руками, грязные ведра моет тоже руками.

А так как руки у нее постоянно наведываются к носу, то около этого места у нее всегда какая-то чернота. Руки она моет не тогда, когда они грязны, а тогда, когда их заведено мыть, главным образом перед обедом, как бы грязны они ни были в другое время. Но и тут она относится к этому делу чисто формально: польет на руку, сложенную лодочкой, из корца, потрет одну о другую сухие жесткие ладони и вытрет их о подол.