Вынос кумиров

От Бога идут лучи, соделывающие светлыми всех человеков; и как Давид в одном псалме называет людей (всех) «сынами Божиими», так в Новом Завете упоминается, что все люди суть «священники». Богоусыновленность человечества и священство мира есть самая дорогая часть религии; потому я и в «religio», что через сыновность и священство нахожусь in religione, «в соединении, связи» с Богом. Какая же это есть моя «религия», когда я только смерд, чисто светская вещь, какая-то рациональная, гладкая; а непостижимость существа и связь с Богом, «religio», начинается лишь с каноника, одетого придуманнее и избраннее, чем ап. Петр, Моисей и Авраам. Я сказал, что монотеизм потянул бы одежды со всего католического священства; обратно: насколько оно существует — оно потянуло сияние с Бога, а затем и красоту, святость с мира, с человечества. Человек остался нагим, санкюлотом, без связи с Богом. Что такое Бог в отличие от человека? что такое божественное? Опять прибегаю к языку крупных слов, чтобы сделать мысль свою понятнее. Бог — магия, божественное — магично; а человеческое — просто. Конечно, «магии», т. е. языческого понятия, я не хочу приписать нашему Богу; моя мысль состоит в том, что сверхъестественное и естественное разделяют и очерчивают божеское и человеческое. Вот эту-то долю «сверхъестественного», «магического» и приписало себе духовенство (католическое и всякое христианское). Незаметно в веках (для себя незаметно) оно стало как малые маги, как помогающие маги около великого мага-Бога, естественно, по этой концепции несколько беспомощного. Часть Его существа и свойств они перенесли на себя; они отколупнули что-то от Бога. «Бога» стало меньше в мире от патеров. Но сия «магия» не истинная, и сколько ни стало «богов», «кумиров» перед человечеством, «вера в единого Бога» в человечестве стала с тех пор неудержимо гаснуть. Все ее ищут, но нигде не находят. Пелена тумана протянулась по небесному; солнца стало не видно; на земле сделалось темно.

Все поступки Франции против католицизма, как и Италии, конечно, грубы, плоски, безвкусны. Эти полицейские сержанты, конвоирующие монахинь, — отвратительны. Но есть, всегда есть «raison d’être»[5] и в грубом. Есть «идея волоса» (мелкого, пошлого), как говорил Платон. Конечно, католическое духовенство уже самогипнотизировалось в веках, в тысячу лет; оно немножечко «почувствовало себя Богом» и ведет себя гордо и смело, «царственно» — соответственно этому самовнушению. Французские полицейские ведут себя замечательно не «царственно». Но ведь в этом и состояла самая суть явления, что, чем более навивалось священство и царственная красота на духовенство, тем более это священство и величие свивалось с людей «не духовных», пока оно очутилось простым «санкюлотом», «варваром». Когда этот процесс дошел до конца, санкюлот и начал поступать со священниками по-«санкюлотски», ничего в них не замечая, просто — ничего не чувствуя. Они сдернули красоту с мира. Дивиться ли, что мир стал безобразен? На кого им жаловаться?! Они сами выделали себе палача, беспощадного, потому что он глух ко всему святому, священному.

Вот почему, так сказать, «безбожие» светских государств Европы — не вечное. Они только отдохнут от «богов» и возвратятся к Богу (Единому); но к «католичеству» уже никогда не вернутся, не вернутся вообще к «магическому» на земле и в человеке. Что такое «кафоличность»? Универсальность. Образуют ли «тело церковное» народы? На прямой этот вопрос все скажут — «да»! Но вот проверка этой кафоличности. Известно, что папа, раньше чем изибраться кардиналами, выбирался народом — да, прямо чернью! криками горожан римских! Вот если бы вместо «завтраков бедным» папа сказал: «я в союзе с народом и хочу быть любимым от народа пастырем, а ради этого распускаю дипломатическую канцелярию — и пусть меня по-прежнему, по-древнему выбирает добрый римский народ». Тогда в демократизм его можно было бы серьезно поверить. Скажут: «невозможно, трудно», но «разве есть что невозможного для Бога»? На то есть «магическое» в истории, «сверхъестественное». Если бы Лев XIII, распустив или понизив коллегию кардиналов, «непогрешимо ex cathedra» изрек: «преемник мне да будет избран добрыми римлянами, моими возлюбленными детьми», то он тотчас же от ложной и иллюзионной магии, поднявшейся до неба, и перешел бы в настоящее «священство», не большое, не высокое, но подлинное. «На всех людей падает по лучу от Бога, а на меня — два луча». Это вовсе не то что сказать «на меня падают все лучи от Бога, а на человечество — ни одного».

Нужно отменить «Index librorum»[6] — вот «свобода». Надо отлучить от теперешней церкви всех инициаторов инквизиции, тогда и Франция, и Италия воскликнут: «Мы слышим голос нашего возлюбленного отца!» Вот соединение с человечеством. Не для чего «аллегорически» омывать нищим ноги в такой-то торжественный день в торжественной церемонии: надо просто-напросто в точности начать омывать ноги человечеству. Ибо ноги эти — усталые, ибо ноги эти изъязвленные. Тогда он (Лев XIII) может молиться усерднее Франциска Ассизского; и без дружбы с Либкнехтом народные массы от Лабы до Сены закричат: «Он сошел к нам, он среди нас, он наш». И как для папы ни один блузник не перекрестится и тем гордо и честно выдерживает свою, может быть, минутную природу, убеждение, предрассудок, так папа пусть молится св. Марии с прежним тысячелетним усердием, вовсе не подражая блузнику. А то делаются попытки к какому-то взаимному переодеванию: «я немножко переоденусь блузником, — ну, чуть-чуть, для виду; и пусть обратно блузник читает каждый день по разу Ave Maria, да громко читает, чтобы это короли и министры слышали». Но эта «комедия переодеваний» как бы не перешла, да уж и переходит, в «комедию ошибок».

* * *

Мне хочется вернуться от тяжелых французских событий к более мирной сцене в Вестфалии, переданной московским ученым. Ну а что, если бы пастор, выслушав холодный, но не враждебный ответ старика рабочего, не повернул спину к нему и не пошел «докладывать о виденном» (а в сущности — о «ничего не виденном») берлинскому суперинтенданту, а вместо этого сказал бы: «я не хочу вас учить, но хочу вас увидеть, как брат брата, на полном равенстве», — и вошел туда. Что же бы он там увидел?! Нам недосказан факт, и недосказан в любопытнейшей своей части. Дело в том (и здесь причина всего «разделения сил», «шапки врозь» человечества), что пастор пришел в точности только со своим и только для своего, без малейшего любопытства собственно к человеку, к деревне, куда он пришел. И от этого эгоизма (столь явного) деревня эгоистически отвернулась. Но пусть эгоизм отложен, за околицей деревни пастор оставляет весь ящик наставительных книг и идет туда один как зритель (по проф. Беляеву) «наступающего царства Антихриста». Можно быть уверенным, это слышится из всего тона речи старика представителя, речи сдержанной и представительства скромного, что он вовсе не увидел бы там зрелища буйной и пьяной улицы, парней «под ручку» с пятью-шестью «растерзанными девицами» и вообще не увидел бы довольно знакомых нам картин, пример которых я приведу, ну, хоть из следующей газетной вырезки:

«В день Троицы в нашей местности, в деревне Гречина Гора, собрались по обычаю человек 200 мужиков, баб, парней и девушек. Пелись скабрезные песни, разгул был полный. Пьяные мужики начали установ-лять какие-то межи и подрались. Один молодой парень разделся донага и непозволительно вел себя по отношению к сельским девушкам. Безобразника едва не закололи вилами. А в соседней деревне Стохнове разгулявшиеся парни разломали по дороге изгороди, вынесли из избы квашню с тестом и посадили в нее старика» (из «Биржев. Ведом.», сообщение «Из мест. Жигова», г. Ив-ского).

Такой случай не занесен и не занесет как «знамение пришествия Антихриста» г. Беляев в свою тысячелистную, внимательную книгу. Т. е. почему же не занесет? Обыкновенно, привыкли, так всегда было, и ничего тут нового нет, как есть новое в докладе пастора об отказе принять его Вестфальскою деревнею. Но в деревне явная тишина, спокойствие, благообразие; как и на острове Руно, где без исправника и при одном пасторе, без свидетелей целый год, жители перерезали бы друг друга, заведи они первую же ссору, подними кто-нибудь на кого-нибудь первый руку. Есть такие условия полной свободы и уединения, где или полная тишина, или всеобщее и быстрое каннибальство. Но если на Руно с незапамятных времен, может быть еще до ливонских рыцарей, рыбачили, как рыбачат сейчас, то вероятнее, что там пронеслись века, не возмущенные и легким ветерком «нравов». Во всяком случае там не сердились так сильно, как папа в следующем официальном документе:

5

«смысл» (фр.).

6

Список запрещенных духовной цензурой книг (лат.).