Убить завтрашний день

Роберт Рид

Убить завтрашний день

Вообще-то я вдоволь наслушался таинственных голосов и привык к их переменчивым,порой экстравагантным, требованиям. Однако на сей раз голос звучит иначе — четкои совершенно безапелляционно. Я должен подчиниться. Пребывая в своей старойразвалюхе, в окружении жалкого имущества, я получаю инструкции, как стереть слица земли все знакомое и прозаическое. Воспротивиться я не могу, даже дляпроформы. Я выползаю из своей берлоги с отчаянно бьющимся сердцем и отмечаю, чтоменя покидают последние остатки разума.

Я прожил в этом закоулке восемь месяцев, но на прошлое не оглядываюсь. Силойпохвастаться не могу, подметки моих башмаков протерлись, зато я способен пройтинесколько миль без отдыха и нытья. Другие мне под стать: на улице полнобезмолвных пешеходов. Все эти ходячие олицетворения спокойствия и порядкавстревожили бы любого здравомыслящего наблюдателя. Но я почти не замечаю их. Мненужна конкретная улица. Я нахожу ее, сворачиваю налево, прохожу еще милю.Высокие здания сменяются аккуратными домиками рабочего люда. Я принимаюсь читатьномера на почтовых ящиках. Нужный мне дом — угловой; он освещен, входная дверьраспахнута. Я вхожу, не позвонив, с мыслью, что местечко выглядит знакомо,словно я здесь уже бывал или, может, видел этот дом во сне...

Начинается моя новая жизнь.

Я больше других привык к коренным переменам и причудам повседневногосуществования. Сегодняшняя перемена просто более внезапна и четчеоторкестрована, чем прежние. Я не сомневаюсь, что оказался здесь не просто так.Существует какая-то причина и далеко не пустячная, которая будет в свое времяразъяснена. Пока же я купаюсь в удовольствиях: впервые за долгие годы моесуществование приобрело смысл, весомость и, как ни странно, колорит.

На столике стоит вскрытая банка пива. Я беру ее, нюхаю и ставлю обратно, что дляменя не характерно. В углу стоит огромный телевизор; он по-прежнему передаеткартинку спортивного канала, однако никакого действия на экране нет, толькопустой корт и трибуны. Игра отменена. Я почему-то в курсе, что этим видом спортаникто никогда уже не будет заниматься, потому что он прекратил существование.Однако Голос не позволяет чувству утраты завладеть моим сознанием. По егоприказу я валюсь на засаленный диван, слушаю и киваю, уставясь в пустоту.

Мне сказано, что в гараже лежат инструменты. Я перетаскиваю их в гостиную ираскладываю в зависимости от назначения. Потом, вооружившись коротким ржавымломиком, поднимаюсь наверх, нахожу ванную комнату с большой чугунной ванной иначинаю крушить заплесневевшую плитку и штукатурку, обращая в бегстворазбуженных светом тараканов.

Через некоторое время я слышу, как открывается и снова закрывается входнаядверь.

Я спускаюсь вниз, испытывая некоторое любопытство. Меня ждет красивая женщина.Завидев меня, она улыбается. На ней модная одежда, ей примерно столько же лет,сколько мне, однако она менее потрепана жизнью. Ее улыбка говорит о надежде,даже о вдохновении, однако за всем этим скрывается ужас.

Как ее зовут? Мне хотелось бы спросить ее имя, но я молчу. Она тоже неспрашивает, как меня зовут.

Вдвоем мы принимаемся освобождать гостиную от мебели и старого напольногопокрытия. С телевизионного экрана уже исчезла картинка. Я выключаю телевизор изсети, и мы вместе выносим его на обочину. Электроника — важный ресурс. Нашисоседи — такие же случайные пары, как мы, — заняты тем же: стереосистемы,микроволновые печи и телевизоры выстраиваются в пирамиды и накрываются пленкой.Небольшими горками лежит огнестрельное оружие. Примерно в полночь подъезжаетгромадный грузовик. Я как раз вытаскиваю из дома последний обрывок покрытия изадерживаюсь, чтобы поглазеть на детин, грузящих добро в длинный трейлер. Одиниз них мне знаком. Кажется, он был полицейским. Я помню его. Он несколько разпытался меня припугнуть. Сейчас мы с ним равны, вражда стала недопустимойроскошью. Я приветственно машу ему рукой, но он не обращает на меня внимания.

Начинается дождь. Я не спеша возвращаюсь в дом. Крупные холодные капли падаютмне на затылок, и меня настигает усталость, внезапная и неодолимая, от которойтрясутся ноги и сбивается дыхание.

Голос уже сказал, что при необходимости мы можем спать. Мы с женщиной идемнаверх и, не раздеваясь, ложимся в одну постель. Нагота разрешена, как и многоедругое, — это мы слышали. Но, лежа рядом с женщиной, я чувствую ее ужас: ведь ягрязный, небритый, весь в ссадинах и саже. Я принимаю решение ограничиться сном.

— Спокойной ночи, — шепчу я.

Она не плачет, но в ее вымученных словах «Спокойной ночи!» я угадываюсдерживаемые слезы. Была ли она в прошлой жизни замужем? Я не заметил на ее рукекольца, однако она похожа на человека, который не мыслит своего существованиябез супружества. Она не спит больше часа, но старается не шевелиться, видно,привыкла к прежней жизни и пытается отыскать хоть какой-то смысл в творящихся сней и вокруг нее непонятных событиях.

Мне жаль ее.

Но сам я, скорее, приветствую перемены. Подо мной мягкая кровать и более илименее чистые простыни. Я тоже не засыпаю, но от удовольствия, а не от тоски: яслушаю, как шлепает по крыше дождь, и вспоминаю свою хижину из ящиков. Умершегопрошлого мне совершенно не жаль.

Поразительно, но во сне я вижу траву.

А еще — питекантропа.

Нет, такое обозначение не годится. Правильнее назвать его «гоминидом». Эта тварьидет под ярким тропическим солнцем по своим нехитрым делам. Насколько я понимаю,это самец. Я гляжу на него в упор, но из будущего, и чувствую, как на менянакатывают волны веселья. Передо мной — предок рода человеческого, голый итрогательный; он не замечает меня, знай себе бредет, удаляясь и исчезая из виду.Я сумел пронзить взором время, ничего не изменив. Разве не умная я обезьяна?

Недостаточно умная, одергивает меня Голос. Он произносит свою отповедь тихо,почти шепотом.

Мы разделяем обязанности: каждый делает то, что может. Я посильнее женщины,поэтому мое дело — отделить ванну от стены, вытащить в коридор и спихнуть внизпо истертым дощатым ступенькам. Женщина тем временем в десятый раз прибирается вгостиной, закрывает окна фольгой и обрабатывает углы хлоркой, от которой и такуже невозможно дышать.

Тем временем грузовики всех размеров начинают подвозить новое оборудование.Термостаты и фильтры поступают, по моему мнению, с местных складов. Болеесложная аппаратура появится позже. В самый темный из углов перетаскиваются флягис густой прозрачной жидкостью. От нас не требуют абсолютной чистоты, однакоженщина очень старается навести в комнате хирургическую стерильность в надежде,что Голос оценит ее усилия.

Она первой нарушает молчание.

— Голос звучит из будущего.

В этом нет сомнений.

— Из далекого будущего, — уточняет она.

Мне нечего ей возразить, и я соглашаюсь.

— А это утроба, — говорит она, указывая на ванну. — Здесь родится будущее.

Голос, судя по всему, говорит разным людям разное. Лично я полагал, что ваннапредставляет собой камеру выращивания, хотя не знал, как выращивается будущее.

Обхватив меня за пояс, она говорит:

— Оно будет нам как родное дитя.

Я утвердительно мычу, однако не во всем с ней согласен.

— Я люблю тебя, — заверяет она меня.

— И я тебя люблю, — вру я. Иллюзия семейного благополучия имеет для неепервостепенную важность.

Известно ли об этом Голосу?

Ночью, в промежутке между работой и забытьём, она приглашает меня на своюполовину кровати. Я давно не практиковался и не могу показывать чудеса, однакоиспытываю удовольствие от ощущения новизны в наших отношениях. Потом мызабираемся под простыни и шепчемся, после чего погружаемся в глубокий сладкийсон. В темноте рождаются грезы.

В моих ночных грезах идет дождь.

Движение, узнаю я, — это материя, над которой поработал хаос. Малейшие измененияветра и влажности приводят к зарождению или затуханию бурь. Ни один механизм иничей мозг не способен уследить за всеми колебаниями, всеми вспышкамивдохновения. Невозможно даже предсказать, какое крохотное событие обеспечитбезоблачный день, а какое изменит одним махом миллионы судеб, внеся незаметнуюдеформацию в фундамент мироздания...