Служители вашей радости

Конечно, нередко может показаться, что священник — сеятель Слова — защищает проигранное дело; что он идет от неудачи к неудаче, подобно тому, что мы слышим в Послании Павла о том, как он из одной отчаянной ситуации попадал в другую.

Но, так же как, несмотря на собственную слабость и на все испытания, Павел испытывал недоуменное восхищение Благостью Бога, исполнявшего оптимизма, неколебимой надежды и радости прямо посреди следующих одна за другой катастроф, так и священник может посреди всякого рода разочарований испытать глубокую радость от знания, что люди где-то в самой сердцевине своего существа живут его бедным служением, что весь мир живет именно этим. И что, невзирая на посев, иногда не оставляющий надежд, жатва Господня растет и зреет вопреки всему.

Признать близость Бога

В образе сеятеля Евангелие дает нам образ священника во всей хрупкости и величии его служения. Потому он является драгоценнейшим указателем на пути, на который сейчас вступает наш друг (рукополагаемый сегодня). В то же время он есть слово поощрения для всех нас, живущих в эпоху отказа от веры: потому это слово учит нас узнавать близость Бога в самом этом противостоянии и радоваться, зная, что, несмотря ни на что, благодаря нашей вере и нашей молитве, как бы они ни были ничтожны, жатва Божия в мире все растет, и невидимое сильнее того, что шумно и бросается в глаза. Но оно же и есть слово-предостережение, которое должно заставить нас задуматься.

Потому что было бы слишком просто прочитать это Евангелие, довольствуясь тщательным разделением: мы, те, кто с Богом, — с одной стороны, а с другой — «другие», те, кто мешает Слову возрастать. Кто же эти «другие»? Мы вынуждены честно спросить себя, не относимся ли в очень большой степени к их числу и мы? Нам придется поразмышлять, чтобы понять, не из тех ли мы, о ком Иисус говорит как о не имеющих глубины, как о тех, кто подобен камню, на котором ничто не может пустить корни. Не из тех ли мы, кого Иисус называет флюгерами, кто неспособен оставаться на месте и дает течению времени себя унести, кто всегда зависим от общего мнения, от массы, кто спрашивает вечно, как «люди делают», что они «говорят» или «думают»; тех, кто не смог признать, что Истина превыше всего этого и ради нее стоит противостоять общему мнению? Не относимся ли мы к тем, в ком Слово заглушается терниями забот или удовольствий? А может быть, мы из тех, о ком Иисус говорит, что Слово не может в них проникнуть, потому что сатана уносит его; то есть из тех, кто больше не настроен «на одну волну» с Богом из-за того, что шум стал слишком оглушительным, чтобы можно было вслушаться в вечность, говорящую в безмолвии; и. кто в грохоте современного мира больше не в состоянии открыть слух Божественной вечности? Поэтому не должны ли мы всерьез задуматься о риске попасть в число людей, о ком Иисус говорит, что они прожили, не принеся плода, напрасно? Но плод зреет, говорит Господь, благодаря терпению остающихся на месте, какие бы ветры ни бушевали вокруг.

Быть пшеничным зерном Божиим

Есть и другая фраза в Евангелии, которую мы до сих пор оставляли в стороне, очень суровая фраза, находящаяся между самой притчей и ее разъяснением. Иисус говорит ученикам: «Вам дано знать тайны Царства Божия, а прочим в притчах, так что они видя не видят и слыша не разумеют». Довольно мрачные слова. Возникает впечатление, что в действительности сеятель Слова послан, чтобы ничего не достичь, чтобы потерпеть неудачу. На заднем плане как бы проступает здесь участь ветхозаветных пророков, судьба которых и в самом деле была отмечена провалом, поражением, бесполезностью их вмешательства перед лицом сильных мира сего — Иеремии, Исаии, у которого и взяты сами эти слова (Ис 6, 9). Чтобы понять это, нужно перейти от Евангелия от Луки к Евангелию от Иоанна, где есть такой стих: «Если пшеничное зерно, пав в землю, не умрет, то останется одно; а если умрет, то принесет много плода» (Ин 12, 24). А в главе 1 Христос назван Словом, Которое было в начале, Которое пришло в мир, но мир Его не принял; «а тем, которые приняли Его, дал власть быть чадами Божиими» (Ин 1, 12). Христос Сам есть Божественное пшеничное зерно, которое Бог заронил в глыбу этого мира. Христос Сам есть Слово вечной Любви, которое Бог сеет на земле. Он — пшеничное зерно, которому должно было умереть, чтобы принести плод. Когда через несколько минут мы будем совершать Евхаристию, мы будем держать в руках Хлеб Божий: Хлеб, Который есть Христос, Сам Господь; плод, который смерть умножила стократ, плод, ставший Хлебом всего мира. Так, для нас Евхаристический Хлеб — это знак Креста и в то же время знак великой и радостной жатвы Божией: он обращает наш взгляд назад, ко Кресту, к умершему пшеничному зерну. Но он обращает его и вперед, к Божественному брачному пиру, в котором будут участвовать многие народы, пришедшие с Востока и Запада, с Севера и Юга (см. Мф 8, 11); да, этот брачный пир уже начался здесь, в совершении святой Евхаристии, где людям всех рас и сословий дана благодать быть радостными сотрапезниками Божиими.

Самое прекрасное и самое благородное служение для священника — это возможность стать служителем священной Трапезы, возможность пресуществлять и раздавать этот Хлеб Единства. Для него этот Хлеб тоже будет иметь двойное значение. Прежде всего, он будет напоминать ему о Кресте: в конечном счете, он и сам должен так или иначе стать пшеничным зерном Божиим; он не может довольствоваться произнесением слов или совершением внешних жестов; он должен отдать часть своей крови. Его судьба связана с Богом. О том, что это означает, мы слышали из Послания: это означает всевозможное противостояние и внешние неудачи; это означает также внутреннюю муку от того, что не соответствуешь требованиям, что не оказался на высоте задачи, от сознания, что не являешься на деле этим самым пшеничным зерном, и это, может быть, самое подавляющее и тяжелое — ничтожество того, что тобой сделано в сравнении с величием миссии. Тот, кто осознает это, поймет, почему священник каждый день перед префацией говорит: «Молитесь, братья, чтобы моя и ваша жертва была угодна Богу, Отцу всемогущему». И он оставит праздную болтовню, а вместо нее услышит призыв нести святое Божественное бремя во всей его требовательности.

Но даже для священника пшеничное зерно напоминает не только о Кресте. И для него это знак радости Божией. Быть пшеничным зерном, служителем пшеничного зерна, Которое есть Сам Иисус Христос: вот что способно сделать человека счастливым в самой глубине его сердца. Благодать торжествует именно там, где слабость, как мы уже слышали из Послания Павла, который во всех бедствиях испытывает переполняющую его радость Божию. Не без смущения и благодарности священник обнаруживает, что его ничтожное слово вновь вызвало улыбку на устах людей, пришедших к последним часам своей жизни; видит, как благодаря его слову люди обретают в океане абсурда смысл, позволяющий им жить; и как люди с его помощью открывают славу Божию. Он видит, как Бог через него, столь слабого, совершает великие вещи, и счастлив оттого, что Бог удостаивает его, столь незначительного, такого сочувствия. И испытывая это, он одновременно понимает, что радостный брачный пир Божий, что этот плод, стократ умноженный, сам есть не только обетование будущего, но что это будущее — уже здесь, среди нас, в Хлебе, Который ему доверено освящать и раздавать. И он знает, что быть священником — это величайшее требование, но вместе с тем и самый большой дар, какой только может быть.

Так мы понимаем, для чего Церковь вкладывает сегодня в уста священника после святого Причастия молитву, которую он каждый день читает в бревиарии, молитву ветхозаветного псалмопевца: «Пойду я к жертвеннику Божию, к Богу радости и веселия моего» (Пс 42, 4). Попросим Бога, чтобы он ниспосылал в нашей жизни, всякий раз, как это необходимо, отблеск этой радости; чтобы он даровал священнику, впервые приближающемуся сегодня к алтарю Божию, глубокое и чистое сияние этой радости. Да озаряет она его и тогда, когда он в последний раз приблизится к алтарю вечности, где Бог, как мы веруем, будет радостью нашей вечной жизни и нескончаемой молодости.