Кровавый орел

– А есть другое объяснение?

Фолькер вскочил и, опираясь руками о стол, наклонился к Фабелю.

– Мы просто не знаем, можно ли вам доверять, – сказал он. – Вполне вероятно, что в вашем дражайшем уголовном розыске сидит стукачок. И вероятно, именно он заложил Клугманна, которого я в свое время завербовал лично. Клугманн был чертовски хороший сотрудник и замечательный человек… и вот он убит. Спрашивается, по чьей вине?

Фабель, в свою очередь, тоже встал.

– Вы тут туман напускаете, Фолькер. Норовите уйти от прямых ответов.

– Нет, это вы туман напускаете! Любите, значит, факты? А разве не факт, что Клугманн погиб из-за утечки информации? Его продал украинцам кто-то из работников гамбургской полиции. И скорее всего далеко не рядовой сотрудник – возможно, криминалькомиссар, а то и выше!

Фабель ответил не сразу. Ему понадобилась секунда-другая, чтобы преодолеть растущую в нем бессмысленную ярость и перестроиться на более конструктивный разговор.

– Вы хотите сказать, что относительно Витренко вы помалкивали исключительно из боязни утечки информации за пределы управления полиции? Позвольте вам не поверить.

– А вы спросите Ван Хайдена. Он в курсе того, что кто-то из высокопоставленных полицейских снабжает Витренко информацией, которая помогает срывать операции и сделки конкурирующих преступных групп. Пример: контакты с колумбийцами, которые закончились смертью Улугбая.

– Вы же сказали, что украинцам соответствующую информацию передал Клугманн…

– Да, верно. Мы полагаем, за это его и убили. Но у Клугманна давно было чувство, что его украинский «друг», Вадим, почему-то отходит от него. Разумеется, работа под прикрытием делает человека параноиком, ему постоянно мерещится самое худшее, однако Клугманн всерьез беспокоился, что у украинцев появились какие-то подозрения относительно него.

Фабель ничего не сказал, но ему неожиданно вспомнился истеричный страх Сони, когда его команда нагрянула на квартиру Клугманна в поисках хозяина. Да и сам Клугманн после своего исчезновения где-то тщательно прятался – и явно не от полиции. Увы, кто-то его все-таки нашел, и дело закончилось трупом в бассейне…

Заметив, что его слова подействовали на Фабеля и заставили задуматься, Фолькер немного успокоился и опять сел. Фабель последовал его примеру.

– Я помню, герр гаупткомиссар, – куда менее агрессивным тоном продолжил Фолькер, – как резко отрицательно вы отнеслись к тому, что мы через Клугманна передали украинцам информацию, которая помогла им прикончить Улугбая. На самом деле все было не так. Мы не настолько глупы и жестоки, как вы считаете. Клугманн вполне сознательно сообщил украинцам лишь часть того, что нам было известно. Мы тщательно дозировали, что им говорить, а что – нет. И украинцы не смогли бы уничтожить Улугбая с такой легкостью, не имей они дополнительных источников информации. Кто-то выдал им то, что мы скрывали от них, а заодно и Клугманна засветил – рассказал, что его «тайные контакты» с наркомафией и его шумное увольнение из полиции были частью нашей операции по внедрению своего человека в преступный мир.

– Вы утверждаете, что Клугманн убит полицейским или полицейскими? – спросила Мария Клее, опередив Фабеля, на губы которого просился тот же вопрос.

Фолькер пожал плечами:

– Кто именно стрелял – не знаю. Но кто-то из коллег его подставил и был как минимум косвенным виновником его гибели. Тот, кто его продал, вне сомнения, получил за это хорошее вознаграждение и мог даже лично убить Клугманна, лишь бы спрятать концы в воду и сберечь свою шкуру. Но вряд ли понадобилось пачкать собственные руки. Достаточно было сообщить банде Витренко, что Клугманн подставной, а уж украинцы сами подсуетились немедленно убрать его.

– Шеф, Ханзи… – тихо сказал Вернер Мейер за спиной Фабеля. Тот резко вскинулся.

– Проклятие! – сказал он. – Ты прав, Вернер. Мы допрашивали информатора в управлении полиции. И засветили его. Черт вас побери, Фолькер! Если бы мы знали о предателе в полиции раньше, мы бы не притащили сюда свидетеля, мы все сделали бы по-тихому… Нам и в голову не приходило, что привезти свидетеля в управление – все равно что смертный приговор ему подписать. – Фабель повернулся к Вернеру: – Найдите Ханзи и позаботьтесь о его безопасности.

– Будет сделано, шеф!

Вернер вскочил и вышел из кабинета. Мария пересела на его место, поближе к Фабелю.

– Значит, вы утаивали некоторые факты от меня потому, что боялись предателя в полиции? – спросил Фабель Фолькера.

Тот тяжело вздохнул.

– Я ничего от вас не утаивал… Если вы действительно считаете, что за изуверскими убийствами стоит Витренко, я готов сделать для вас все, что в моих силах. После гибели Клугманна у нас, честно говоря, пропала охота в какой-либо форме сотрудничать с Витренко… – Фолькер помолчал, затем неожиданно сказал: – Вы крепко не любите меня, да, Фабель?

– Я вас просто не знаю. Поэтому я не могу любить или не любить вас.

Фолькер хохотнул:

– Похоже, вы не ко мне плохо относитесь, а ко всему тому, что я представляю.

– Да, к вашей организации я не горю любовью.

– Любопытное у вас представление, Фабель! В ваших глазах наша разведка недалеко ушла от гестапо. Зато все гамбургские полицейские расхаживают в белых ризах – ангелы во плоти, последний оплот Добра и Чести!.. Позвольте сказать вам несколько отрезвляющих слов. Мне чертовски повезло, что я вообще родился. Если бы «святая гамбургская полиция» довела свое дело до конца, мой отец погиб бы в тюрьме Фульсбюттель. Он был социал-демократом и профсоюзным деятелем. Девятнадцатилетний идеалист. И вполне естественно, однажды ночью в его дверь постучали. За ним пришли не из СС или гестапо; его загребла ваша дражайшая гамбургская полиция. Он угодил в тюрьму Фульсбюттель, которая после войны была классифицирована как концлагерь Фульсбюттель. Что, забыли?

Фабель знал эту мрачную страницу в истории гамбургской полиции. После того как нацисты пришли к власти в марте 1933-го, именно в Гамбурге полиция ретиво взялась за ликвидацию коммунистов и социал-демократов. Уже в сентябре функция политического сыска перешла к СС, но за шесть месяцев того года гамбургская полиция успела печально отличиться и покрыть себя несмываемым позором…

– Ладно, – сказал Фабель, – вы правы. Хотя вряд ли сейчас уместно об этом говорить.

– Уместно! – воскликнул Фолькер. – Вы воображаете, что я пошел работать в БНД из каких-то корыстных побуждений. Чушь! Вы считаете себя защитником закона. А я служу в БНД, чтобы защищать высший закон страны – конституцию. Для меня демократия в Германии – высшая ценность, выстраданная всей нашей горестной историей… Вы знаете, Фабель, кто я по сути? Я пожарный. – Он кивнул в сторону окна. – Там на улицах бродят всякие придурки и неудачники, готовые поиграть со спичками: левые экстремисты, правые экстремисты, исламские фундаменталисты… И моя задача гасить искры, пока они не возгорелись в пламя!

– Ладно, ладно, – смутился Фабель, – извините, если я задел ваши чувства… Но факт остается фактом – вы утаивали важную для следствия информацию.

– Давайте покончим со взаимными упреками. Постараемся проявить взаимное уважение и не совать друг другу палки в колеса.

Фолькер позвонил секретарю и велел принести документы по делу Витренко. Когда папка оказалась на столе, Фолькер вынул из нее лишь один лист бумаги и протянул его Фабелю – таблицу с названиями фирм, датами и какими-то цифрами.

– И что это значит? – спросил Фабель, передавая листок Марии, которая тоже непонимающе покрутила его в руках.

– Здесь все, что нужно вашим коллегам из отдела корпоративных преступлений. Движение капиталов: кто, когда и сколько взял. Сведения получены легально – на основе судебного разрешения.

В списке, кроме знакомых Фабелю названий «Галиция трейдинг» и «Айтель импортинг», значились и другие.

– Этих данных достаточно, чтобы получить ордер на арест и обыск, – сказал Фолькер. – Если ваши коллеги копнут всерьез, им удастся припереть Айтеля к стене… Что касается Витренко, то тут я, честное слово, ничем помочь не могу. Я понятия не имею, где он сейчас. Однако мы знаем, как выйти на его людей. – Фолькер вынул из папки фотографии двух мужчин и положил их перед Фабелем. Типичные снимки телеобъективом, сделанные группой наблюдения с большого расстояния. Обоим мужчинам под пятьдесят. Один поджарый и скуластый, другой грузноватый. У обоих пугающе холодные глаза матерых вояк.