Кровавый орел

Катер вышел к середине Эльбы и медленно двигался вперед. Анна вертела головой, изображая интерес и восхищение. Однако и дивный пляс огней на волнах, и красоты ночного городского пейзажа проходили мимо ее сознания.

Максвейн между тем действительно остановился, заскрежетала тяжелая якорная цепь. При выключенном моторе стало слышно, как дышит река – тихая симфония звуков. Максвейн выключил все огни.

– Ну, разве не чудесно? – сказал он, показывая руками вокруг себя.

– Чудесно, – кивнула Анна. – Спасибо, что вы меня уговорили.

– Я люблю этот город, я сроднился с ним. Наконец-то я нашел настоящую родину.

– Разве вы не скучаете по Англии? Вам должно не хватать… – А чего, собственно, должно не хватать жителю Британии в Германии? Анна рассмеялась собственному затруднению. – Вам должно не хватать воды и туманов.

Максвейн тоже рассмеялся.

– О, в Гамбурге воды предостаточно. И туманы бывают. Похоже, вы не очень любите Гамбург. Жаль. Я бы хотел показать вам ваш собственный город глазами постороннего, глазами влюбленного в Гамбург. Я уверен, нас бы это сблизило… Но и сейчас я чувствую нашу близость.

Он плутовато взглянул на нее и потянулся поцеловать. На нее пахнуло дорогим одеколоном. Горящие зеленые глаза были совсем близко. Она мягко отстранила его рукой. Как мужчина он ей не нравился и не волновал ее. Однако было дико думать, что этот холеный красавец кого-то убивает и расчленяет или хотя бы опаивает наркотиками и насилует. Зачем? С таким приятным лицом, с такой фигурой и такими манерами он с любой вечеринки должен уходить с новой подружкой. Вот только глаза… да, в глазах, несомненно, что-то было. Что-то недоброе, какая-то холодная рассеянность…

– Я вам неприятен, Сара? – спросил Максвейн.

– Просто я еще плохо вас знаю. Не будем торопить события.

– А что вы хотите про меня узнать? Только спросите, и я все расскажу.

Опять он попробовал ее поцеловать. Анна остановила его еще более решительным жестом.

– Похоже, вы любите воду? – промолвила она, чтобы отвлечь его от любовных поползновений. – Катер у вас давно? Наверное, не первое ваше судно, да?

– О, я с раннего детства обожаю плавать. У отца в Шотландии была небольшая яхта. Я вырос у воды и на воде.

– Вы были близки с отцом?

Максвейн саркастически рассмеялся:

– Никто не был близок с моим отцом. Ледяная, закрытая душа. Я учился в интернате и родителей видел только в каникулы. Отец оставался для меня чужим. Даже когда я во время каникул ходил за ним по пятам, он был такой далекий и недоступный… – Максвейн пожал плечами. – Ладно, чего уж говорить, все в прошлом. Тут, в Германии, я обрел не только родину, но и человека, который заменил мне отца. И здесь я узнал, что есть в жизни связи, которые превосходят родственные. Есть люди, родные по духу. Впрочем, не будем о серьезном… Так вы работаете в турагентстве?

– Да. Скучнейшая работа на планете. Посылаешь семью самодовольных немецких бюргеров на две недели на какие-нибудь Канарские острова, а потом выслушиваешь их возмущенные жалобы, что живущие там испанцы имеют наглость не говорить по-немецки, а баварских колбасок нет в меню гостиничного ресторана…

Мария Клее, прикрыв ладонью трубку телефона, сказала Паулю Линдеманну:

– Командир патрульного катера речной полиции сообщает, что у нас есть возможность элегантно закончить операцию – не спугнув Максвейна.

– Каким образом?

– Максвейн ночью стоит на якоре в центре фарватера и с выключенными огнями. Это запрещено. Патрульный катер и сам стоит с выключенными огнями. Но может в любой момент подойти к Максвейну и отконвоировать к пристани. Протокол, штраф. Романтический вечер псу под хвост. Зато Анну вернем на берег! Как тебе план?

– А ты что сама думаешь?

– Анна не дала знать, что хочет выйти из игры. И до настоящего момента мы не получили никакой стоящей информации, не прозвучало ничего, что могло бы связать его с похищениями или с убийствами. По-моему, операцию надо продолжать. С другой стороны, если он врубит мотор и унесется, патрульный катер может отстать. На радаре Максвейн, конечно, останется виден, но у него будет большая фора во времени. В случае чего мы опоздаем с помощью. Порой решают две-три минуты… Впрочем, Пауль, ты тут командир…

– Скажи патрульному катеру – пусть действуют, пока Максвейн стоит в неположенном месте. Мы сворачиваем операцию.

Украинец докурил сигарету, бросил ее на пол и загасил каблуком.

В темно-желтом конверте оказалась дюжина фотографий. От первых же у Фабеля дыхание в груди сперло. На трех цветных снимках была одна и та же распятая на кровати женщина с распоротой грудью и вывернутыми ребрами. Ее легкие лежали у нее на плечах. Фабель ощутил горький вкус во рту. Как все это знакомо!.. Краем глаза Фабель заметил, что помощница старика нарочито отвернулась, только бы не видеть этих ужасов еще раз.

Украинец махнул рукой: «Смотрите дальше, не задерживайтесь».

– К первым трем снимкам мы скоро вернемся.

На остальных фотографиях были точно так же распотрошенные и распятые афганские женщины всех возрастов. Снимки были сделаны в одном помещении – что-то вроде большого деревянного сарая. На переднем плане каждого – одна убитая; в стороне от нее видны другие изуродованные подобным же образом трупы. На последней фотографии девушка лет пятнадцати-шестнадцати была распята у стены – комки легких над плечами прибиты к дереву. Снимки, кроме первых трех, любительские, без специального освещения – одна вспышка. Но они, как ни странно, производили куда более страшное впечатление, чем профессиональные работы судебного фотографа, на которых из-за великолепного света все казалось немного нереальным – словно это была инсценировка с томатным соком вместо крови.

Фабеля еще раз поразило сходство увиденного с полотнами Марлис Менцель.

Он отложил фотографии и посмотрел на старика.

– Эти снимки из последней деревни, в которой мы побывали, идя по следу Витренко. Как вы понимаете, операция проходила на территории противника. Не стану утомлять вас рассказом о том, что нам пришлось пережить, мотаясь от деревни к деревне, – в любом селении могла ждать роковая засада. Та последняя деревушка казалась такой же тихой и мирной, как и все остальные, где мы могли нарваться на что угодно. Мои разведчики вернулись быстро и с бледными лицами. Мертвый покой не был обманчивым. Все в селении были мертвы. Витренко согнал их в единственное деревянное строение – довольно большой сарай. Мужчин перестреляли выстрелом в голову – связанных и на коленях. Они лежали у ближайшей от входа стены. Были среди них моджахеды или нет – не знаю, деревня выглядела вполне мирной, что, впрочем, ни о чем не говорит. Женщин в сарае было примерно двадцать – всех возрастов, от девочек до бабушек. И все были распяты, у всех были вырваны легкие… Если ад существует, то он должен выглядеть как тот афганский сарай. И если дьявол существует, он точно так же должен оформлять свои злодеяния, как Витренко, – в продуманный натюрморт из человеческого мяса.

– А это все сотворил Витренко? – спросил Фабель.

– Конечно, не лично. Для него характерно творить зло чужими руками. Своего рода талант провоцировать других на полное озверение. Я уверен, что он создал ту кровавую галерею в сарае, не запачкав кровью собственные руки. Эта бойня была явно ритуалом, которому надлежало еще крепче связать головорезов с их вожаком – жрецом, высшим существом.

– Вырывали легкие только у женщин? – впервые подал голос Махмуд, который тоже просмотрел все фотографии.

Украинец кивнул.

– Помню, кто-то из моих ребят сказал, что мужчины этой деревушки умерли более легкой смертью. Мы потом разобрались – ничего подобного! Витренко убил мужчин лишь после того, как они видели дикую смерть своих дочерей, жен и матерей.

Фабель и Махмуд обменялись долгим взглядом.

Все молчали. В тесной будке было тихо.