Страница 7 из 38
Но что прибегать к мифам и воображать невидимого обитателя, когда Зикали, Тот-Кому-Не-Следовало-Родиться, был жителем этой подобной могиле пропасти. Конечно, он был олицетворенной Трагедией и его седая голова была увенчана «неисповедимыми преступлениями». Многих этот отвратительный карлик довел до гибели и многих еще обречет на смерть, из года в год оплетая врагов своей паутиной. И все же этот грешник только мстил, только воздавал за перенесенные страдания; жены и дети его были убиты, племя его раздавлено жестокой пятой Чаки, и он поставил своей жизненной целью сокрушить ненавистную ему династию. Даже для Зикали можно было найти оправдание.
Размышляя таким образом, я шел вверх по ущелью. За мной следовал мой верный Ханс, еще более, чем я, подавленный окружающей обстановкой.
– Баас, – сказал он вдруг глухим шепотом, – баас, не кажется ли вам, что Открывающий Пути и есть Хоу-Хоу, съежившийся от старости до размеров карлика, или что в него переселился дух Хоу-Хоу?
– Нет, не думаю, – ответил я, – потому что у Зикали пальцы как у всех людей, но думаю, что он один может указать, где найти Хоу-Хоу – он или никто.
– Тогда, баас, я буду надеяться, что и он это позабыл или что Хоу-Хоу отошел на небо, где костры горят без дров. Потому что, баас, мне очень не хочется повстречаться с Хоу-Хоу; от одной мысли о нем у меня холодеет в животе.
– Да, ты охотнее поехал бы в Дурбан и повстречался там с бутылкой джина, которая согрела бы тебе внутренности, Ханс, а также и голову, и отправила бы тебя на недельку в царство хмеля, – заметил я к случаю.
Тут мы повернули за угол и подошли к краалю старого Зикали. Как всегда, оказалось, что он меня ждал, ибо на страже стоял его высокий телохранитель, который отдал мне честь поднятием копья. Мне думается, Зикали рассылал по окрестностям разведчиков: он всегда был прекрасно осведомлен, когда, откуда и зачем прихожу я к нему.
– Отец Духов ожидает тебя, инкоси Макумазан, – сказал телохранитель. – Он приглашает желтого человека, носящего имя Свет-Во-Мраке, сопровождать тебя, и примет вас немедленно.
Я кивнул головой в знак согласия, и человек повел меня к воротам в ограде, окружавшей большую хижину Зикали. Он тронул их древком копья, и они отворились, словно сами собой. Мы вошли во двор. Из мрака выскочила какая-то тень, закрыла за нами ворота и исчезла. Перед дверьми хижины, скорчившись у костра, сидел карлик. Он укутался в каросс. Его большая голова с висящими по обеим сторонам седыми космами волос – совсем как изображение Хоу-Хоу – наклонена была вперед; огонь, на который он пристально смотрел, отражался в его впалых глазах. С полминуты колдун не замечал нашего присутствия. Наконец, не подымая глаз, он заговорил глухим, ему одному свойственным голосом.
– Почему ты всегда так поздно приходишь, Макумазан, когда солнце уже покинуло хижину и становится холодно в тени. Ты знаешь, я не переношу холода, как и все старики, и я хотел даже не принимать тебя.
– Я не мог прийти раньше, Зикали, – ответил я.
– Ты должен был подождать до утра; или, может быть, ты боялся, что я умру за ночь – но я этого не сделаю. Я проживу еще много ночей, Макумазан. Итак, ты здесь, маленький белый скиталец, непоседливый, точно блоха.
– Да, я здесь, – ответил я в раздражении, – у тебя, Зикали, сидящего на одном месте, словно жаба на камне.
– Хо-хо-хо! – засмеялся карлик тем глухим, отзывающимся в скалах хохотом, от которого меня всегда пробирал мороз по коже. – Хо-хо-хо! Как легко тебя раздразнить. Сдерживай свою злобу, чтобы она не понесла тебя, как твои быки на днях под грозой. Что нужно тебе? Ты всегда приходишь, когда тебе что-нибудь нужно от того, кого ты назвал однажды старым мошенником. Значит, я сижу на месте, как жаба на камне? Откуда ты знаешь? Разве блуждает только тело? Разве дух не может блуждать далеко-далеко – даже на всевышнем небе и в той подземной стране, где, говорят, можно снова встретить умерших? Прекрасно, чего же тебе надобно? Стой, я сам скажу тебе, Макумазан, о ты, который так дурно объясняешься, воображая, что говоришь по-зулусски не хуже туземца. Чтобы говорить на этом языке, надо думать на нем, а не на вашей глупой тарабарщине, на которой нет слов для многих понятий. Человек, мои снадобья!
Из хижины вынырнула чья-то фигура, поставила перед карликом мешок из кошачьей шкуры и удалилась опять. Зикали опустил в мешок свои когтевидные пальцы, вытащил несколько пожелтевших от старости костей, небрежно кинул их перед собой на землю и только тогда взглянул на них.
– Ха! – сказал он. – Я вижу что-то насчет скота; да, тебе нужны быки, леченные, не дикие, и ты надеешься достать их здесь. Какой же ты принес мне подарок? Фунт сладкого заморского табака? – (Табак я действительно принес, но только четвертинку, а не фунт.) – Теперь – прав я насчет быков?
– Да, – сказал я в изумлении.
– Это тебя удивляет? Хорошо, я тебя объясню, откуда старый мошенник знает все, что тебе нужно. Ведь у тебя двух волов убило молнией. Естественно, что ты желаешь раздобыть новых, тем более что оставшиеся, – тут он бросил взгляд на кости, – ранены градом и больны – кажется, красной водянкой. Да, старому мошеннику нетрудно догадаться, что ты хочешь достать быков. Только глупые зулусы объясняют такие догадки колдовством. А табак ты мне всегда приносишь. Опять – никакого колдовства.
– Никакого, Зикали. Но как ты узнал, что молния убила волов?
– Как узнал я, что молния убила твоих дышловых волов, Капитана и Немца? Разве ты не великий человек, о котором все говорят? Перед грозой ты встретил толпу свадебных гостей, а потом нашел одного из них мертвым. Кстати, он умер не от молнии и не от града. Молния его оглушила, а умер он ночью от холода. Ведь ты любопытный, тебе, верно, хотелось это узнать. Конечно, кафры все мне сказали. Опять – никакого волшебства… Вот как мы, знахари, достигаем славы – надо только уметь видеть и слышать. К старости, Макумазан, ты можешь стать искусным знахарем – говорят, по ночам ты занимаешься нашим ремеслом.
Посмеиваясь надо мной таким образом, колдун сгреб кости, взглянул на них и сказал:
– Что напоминают мне эти вещицы? (Это, Макумазан, орудия моего ремесла; ими мы, знахари, отвлекаем внимание приходящих дураков, чтобы легче было читать в их сердцах). Они напоминают мне нагромождение скал, горный склон – смотри! – вот тут, посредине, яма, словно зев пещеры. Ты укрылся от бури в пещере. О да! Как ловко я это угадал! Никакого волшебства – простая догадка! Но что же ты увидел в пещере? Что-нибудь необычное, должно быть. Этого кости мне не скажут. Я должен догадаться как-нибудь иначе. Постараюсь угадать, чтобы преподать большому мудрецу урок нашего искусства – показать, как мы, пройдохи, знахари, морочим дураков. Но, может быть, ты сам скажешь мне, Макумазан?
– Не скажу, – обрезал я, понимая, что старый карлик издевается надо мной.
– Что же, догадаюсь сам. Подойди сюда, ты, желтая мартышка. Садись между мной и костром, чтобы свет проходил насквозь, – я буду читать, что происходит в твоей крепкой голове. О Свет-Во-Мраке, пролей луч света в мою темноту.
Ханс неохотно подошел и сел на корточки, тщательно избегая касаться колдовских костей. Свою изодранную шляпу он прижал к животу, словно защищаясь от сверлящего взгляда Зикали, под которым он беспокойно ерзал и даже покраснел сквозь морщины, как молодая женщина под испытывающим взглядом будущего супруга, желающего удостовериться, годится ли она ему в жены.
– Хо-хо! Мне кажется, что ты и до грозы знал эту пещеру – впрочем, это понятно, иначе как бы вы нашли ее впопыхах – и она имеет какое-то отношение к бушменам, как все пещеры этой страны.
Что оказалось в пещере – вот в чем вопрос. Не говори, я сам узнаю. Странно, мне пришла в голову мысль о картинах. Впрочем, ничего странного – бушмены часто разрисовывают стены пещер. Не кивай головой, желтый человечек, это слишком облегчает задачу. Смотри мне в глаза и ни о чем не думай. Много картин и одна главная, да. К ней трудно пробраться… даже опасно… Твое собственное изображение, сделанное бушменом давно-давно, когда ты был молод и красив, желтый человек?