Мое Королевство

Они охотятся, они хватают тебя — как? где? неважно… а потом тебе удается бежать. И глупый мальчишка Кешка доверчиво отдает тебя прелатам Кораблей. Я не имею права этого писать, но не писать — все равно что плясать с горячей картошкой за пазухой. Хальк пишет сказку про то, как Алиса пишет сказку, как Хальк… если поставить два зеркала друг напротив друга и между ними свечу… Сабина когда-то рассказывала — про зеркальный коридор в бесконечность. Вообще-то я знаю, что это Грин, "Джесси и Моргиана". Да нет, еще раньше, в детстве, у меня была азбука, а на обложке — мишка и кукла, читающие эту же азбуку, на обложке которой… не понять, почему, но влечет! Мы с тобой заблудились между зеркалами. И если я не выдержу, ты, Алиса, откроешь ворота, чтобы впустить — в Мир — свое Слово. В твой Мир. А я? Сквозь зеркальный коридор — в Твой теперешний Мир — свое Слово? Сказки торопятся навстречу? Нет. Они нагоняют одна одну, как Ахиллес черепаху: половина расстояния, половина половины… и никак.

Хальк мыл в прибое ладони. Тер и тер одна о другую. Ладони были шершавыми, в мозолях — то ли о налипшей соли, то ли от меча.

Мой милый, без пяти минут бакалавр филологии, собиратель эйленского фольклора, ты медленно, но верно сходишь с ума.

В той каморке за дубовой дверцей, о которую, вожделея котика, ссадил ногу Лаки Валентинович, эсквайр, хранятся старые щетки… подойти и спросить:

— Уважаемый управляющий. Или, может быть, Хранитель? Где вы прячете некрасивую вздорную женщину Алису? Где начинается зеркальный коридор? Отпустите ее. Вы ведь говорили, что в моих строчках больше чудес, чем в божественных деяниях? Отпустите Алису, и я преподнесу вам все эти чудеса!

…Роза в хрустале была, как кровавая рана. Алиса запнулась об нее взглядом и остановилась. Чудес — не бывает. И упаси нас Господь от таких чудес. Рядом с розой на столешнице лежали общие тетрадки. Так, сказала себе Алиса, спокойно. Она прекрасно помнила каждую. Даже ту, которая сгорела в печке вместе с ядовитым бельтом. Когда она жила в другом мире. В доме Халька. Рукописи не горят?

А все возвращается на круги своя? В жилище мессира Яррана, случайного жениха?

— Феличе! — колокольчик задребезжал, как пьяный, едва не теряя медный язычок, но Алиса этим не удовлетворилась. Прямо-таки заорала: — Феличе!!

Мажордом, как всегда, был где-то рядом. По крайней мере, появился очень быстро. Алиса указала на стол:

— Что это?

— Подарок, с позволения моны.

— Где вы это взяли?!

Еще секунда, и она вцепилась бы в ослепительную сорочку мажордома и начала его трясти. Но только прикусила ладонь.

— Они настоящие, мона.

Феличе взял несколько тетрадей со стола, протянул Алисе. Одна… нет, этой она не помнила. Да и не могло у нее такой быть — не по средствам провинциальной учительнице. Голубой тисненый сафьян, бронзовые накладки уголков, эмалевый медальон-кораблик в середине обложки…

— Чье это?

— Ваше, мона.

Кожа обложки была теплой на ощупь. А внутри — живые гладкие страницы. Совершенно пустые. Оставляющие на пальцах белую пыль от прикосновения.

— Маленькая…

— Вам не понравилось, мона?

— Что вы, Феличе. Очень!

— Тогда напишите что-нибудь. Все равно, что.

Алиса взглянула исподлобья и отчеканила:

— Я никогда и ничего больше не напишу.

Белая башня нависала над долиной, над одетым дюнами берегом. Оттого, что стояла на горушке, казалась еще выше. Вьющаяся среди сосен дорога густо заросла хвойным молодняком, ежевикой и переплетенными травами, ею, видимо, не пользовались очень давно. Кони ступали медленно и осторожно — они запросто могли переломать ноги на такой дороге. Алиса зажмурилась и вцепилась в поводья — она всегда до обморока боялась высоты.

Вблизи было видно, что башня вовсе не белая, а скорее серая, сложенная из булыжников и грубых плит, облизанных огнем. Пристройка к башне, которая только сейчас стала видна из-за старых ракит и тополей, вообще почти сгорела. Копоть покрывала стены, противно пахло мокрой золой. Запахи не успели выветриться, или — держатся годы? Балки обрушились, от дверей и окон остались только проемы. Поверху на карнизе проросли, кивали головками пышные ромашки. А внутри, кроме балок и битого кирпича, ничего не было.

— Что это? — спросила Алиса, опершись на руку Феличе и соскальзывая с седла.

— Церковь, мона. И маяк.

— Как это?

— Это еще до Одинокого Бога, мона. Вы слышали про Корабельщика?

Алиса неуверенно улыбнулась. Да, когда-то они с сестрой Сабиной придумали такую сказку. Не записали даже. Про запретное море и уплывшие в неизвестность корабли. И про человека, который однажды вернулся. Вот что напомнила ей подаренная Феличе тетрадь… Сон, книжный рынок, фолиант, который она взяла в руки, едва не уронив от тяжести… узоры и музыка, дорога в другие миры… Книга… выпуклый кораблик на бархатной синей обложке.

— Это сказка.

— Идемте, мона, — он повел ее внутрь, аккуратно огибая кучи мусора. Алиса подняла голову: в башне не было перекрытий, она уходила вверх, сужаясь в перспективу, лестница вилась над головой — ажурная спираль в небо. В маяке — должен быть фонарь…

— Там каменная плита… была. На ней зажигали огонь.

— А теперь?

— Корабли почти не ходят. Волей Господней.

Его лицо зло дернулось. Впрочем, полумрак — может, кажется.

Они остановились возле мраморной чаши. К чаше вели ступеньки, в чашу набились земля и мусор, прошлогодние листья плавали по черной от грязи воде.

— Это не сказка, мона. Помните? "Каждый человек — это корабль."

Он свел над чашей ладони. Алисе показалось, он держит большой малиновый елочный шар. Такой, где дом и зима внутри, и если качнуть — пойдет снег… Нет, не так. Малиновые волны, и на них кораблик…

— Бери, не бойся.

Алиса взяла свет в ладони. Это только сон, подумала она. Мажордомы такого не умеют. Такого не бывает.

"Эта сказка, шарик хрустальный…" У нее в ладони лежала брошка — алый стеклянный кораблик с серебряной искрой внутри, с тысячей искорок от упавшего сквозь отсутствующую крышу луча.

— Все равно… я без него, без Халька, ничего не напишу, — произнесла Алиса упрямо. — Никому это не нужно.

Феличе сгорбился:

— Хорошо. Все будет, как ты захочешь. Я, Хранитель Кораблей, даю тебе в том свое слово.

…Алиса ходила по большому круглому покою, от стены к стене, как запертая внутри себя кошка. Она не помнила, как здесь оказалась, и покоя этого прежде никогда не видела, да и разглядывать не хотела. Хорошо, что мебели мало, не наткнешься. И где-то на краешке сознания плавало изумление — покой огромный, на всю круглую башню, а потолок беленый и низкий. Впрочем, вскоре это тоже перестало ее занимать. В покое было окно. Возможно, не единственное, но это выделялось для Алисы — под окном стоял широкий стол с пачкой пергаменов, чернильницей и очиненными перьями. И кто-то — или что-то — очень настойчиво подталкивало ее писать. Наклонившись, Алиса вывела фразу: "По покою металась, все больше уставая, большая кошка", — но фраза поразила ее банальностью и была вычеркнута. Пергамен полетел в угол. Возможно, он очень драгоценный и за него можно купить две тягловые лошади и козу, но Алису никто не ограничивал. Швыряйся хоть до посинения. Все равно, глянув через минуту, найдешь на столе новую ровную стопку, перья очинены, а на концы насажены металлические оголовья. "Потрясатель копья, потрясатель пера…" — пробормотала Алиса, глотая слезы. Кошка рвалась наружу из глубины вод.

Минуло какое-то время. Она поняла, что сидит на высоком готическом стуле, между спиной и жесткой спинкой аккуратно вдвинута подушечка, а у левого локтя дымится чашка с горячим какао.

"Зеленый попугай сидел в клетке, — нацарапала Алиса. — Попугай большой, а клетка средняя, и непоместившийся хвост свисает наружу…" Этот попугай материализовался в голове, среди нарисованных прутьев — живой попугай. Неясно было, пугаться или смеяться, она резко перечеркнула написанное, и пергамен — разве такое возможно? — разорвался, повис клочьями плоти. Потом настала ночь. Во всяком случае, свечка светила прямо в глаза, шарик желтой волшебной пыльцы… а голова лежала в высоких подушках или на чьих-то коленях… рядом сидел с тетрадкой Феличе… да, она вспомнила! Ее тетрадка с корабликом. Она же осталась… там… у человека, про которого ей доказали, какая он сволочь. У нее же нет поводов не верить. "Сомнения порождают ересь, а ересь должна быть…"