Страница 11 из 19
— А вот если бы вы, Александр Юрьевич, написали, что Денон победил, — начал Кешка сварливо.
— То под яблоней лежал бы ты. Я вам защиты показывал? Показывал. А вы?
Рыцаря вздохнули. Пашка укрыл лице за полотенцем.
— Барон, вставайте, — объявил ему Хальк, откладывая тетрадку. — Вас ждут великие дела.
Мессир управляющий, сидя на подоконнике своего кабинета, наблюдал за происходящим со смятенным лицом.
Противник был безоружен. Ну разве можно считать серьезным оружием и оружием вообще деревянный клинок в отведенной чуть в сторону руке? Парень шел по ристалищу — так, словно бы погулять вышел. Всех доспехов — кольчужка и кожаная с воронеными накладками перчатка. Ветер трепал светлые волосы. Ярран ощутил ужас. Тяжелый, душный, как в ночном кошмаре, страх. Вот сейчас, не дожидаясь сигнала герольдов, Рыцарь Совы двинет коня… и все. Схватки не будет. Какая тут схватка, это же убийство чистой воды. Или это преступник? Был же когда-то закон, благородный, красивый обычай Последнего Боя, когда победившего безоговорочно и свято ждало помилование… Правда, касался обычай только дворян, а по виду этого сумасшедшего к благородному сословию причислит только брат по разуму…
— Дурак, — пробормотал Ярран сквозь зубы. Почему-то испытывая странную, щемящую жалость.
— Святой, — возразил оруженосец.
У щитов, ограждавших ристалище, на мгновение мелькнула худая, ссутуленная фигура Феличе, Ярран увидел его лицо — замершее, словно в ожидании непоправимого. Труба пропела, сумасшедший с деревянным клинком остановился, вскинул голову, ловя глазами вынырнувшее из-за туч солнце. Потом Ярран увидел, как надвинулась на стоящего здоровенная махина закованного в броню рыцарского коня… и тут случилось странное.
Потом, перебирая в памяти подробности этого дня, Ярран готов был поклясться, что тогда, на очень короткий миг, дерево в руках у пешего сверкнуло тусклой сталью. И ему казалось, что если спросить у Феличе, то узнает все наверняка, но спросить Ярран отчего-то стыдился. Он помнил: Рыцарь Совы упал. Грянулся так, что ристалище загудело. Сразу стало тесно и суетно от набежавших мнишек, которым рыцарь, живой, кстати, и здоровый, принялся отвешивать комплименты. Трибуны орали. Победитель стоял посреди перепаханного конскими копытами поля, озабоченно разглядывая щербатины на деревянном лезвии клинка.
— Вот она, сила слова, — пробормотал Феличе, выбираясь из давки. Для этого потребовалось здорово поработать локтями и глоткой: простолюдины, которых, в силу разных причин, на трибуны не пускали, облепили щиты плотной упрямой толпой. Феличе шипел, отпуская тычки и ругательства, в лицо ему дышали перегаром и кислой капустой, и все то время, покуда он прокладывал себе путь на свободу, его не покидало ощущение нереальности происходящего. Того, что он видел, просто не могло быть. Не потому, что чудеса и Божий промысел этому миру противопоказаны и не бывают, а просто… просто это вещи иного порядка. То, что не вписывается в здешнее мироустройство. Мелькнула шальная мысль: началось. Мелькнула и пропала. Феличе толкнули в спину, и он, поглощенный размышлениями, ничком полетел в мокрые подорожники. А когда поднялся и выбрался к трибунам, на ристалище все уже было убрано и творилось то, чего ради, собственно, собиралась сюда вся женская половина Эрлирангорда.
Выбирали королеву турнира.
Не считая себя особым ценителем женской красоты, подходящих кандидатур Феличе не видел. Ну, разве что вон та, в левой ложе… под вуалью, такой густой, что это позволяло надеяться на некоторую смазливость черт. Или вот эта, в эдерских шелках… пожалуй, да… но красотка замужем, крылья чепца торчат, как крепостные стены, поди подступись… Победителя турнира можно было только пожалеть.
Вот, пошел, заткнув деревянный клинок за пояс, с золотым узким венцом в руках. Дурачок… За что, значится, боролись, на то и напоролись. Отсюда, снизу, Феличе было отлично видать Яррана. Хозяин был бледный, как вуалька на королевином венце. Оно и понятно. Феличе хмыкнул. Не каждый день у тебя на глазах творится чудо. Причем чудо такое, о котором ты сам наяву грезишь и не знаешь, как осуществить. А тут приходит какой-то сопляк…
О, нашел. Похоже, с верноподданническими инстинктами у него все в порядке. Жаль. Феличе увидел, как парень остановился перед трибуной, на которой в высоком кресле, в окружении дам сидела мона Сабина. Постоял, задумчиво глядя, как оседает на гладком золоте водяная морось, пошел по ступеням.
Не может быть. Не здесь! Феличе в ярости рванул воротник. Казалось, сквозь мутное небо, сквозь пелену дождя и напряженное молчание трибун проступают — лиловые по белому, необратимые, как молитва, косые летящие строчки чужого почерка, и вслед им меняется мир, оплывает свечой, превращается в невозможную сказку. Только потому, что кто-то верит. И твердо знает, что будет так. И творящейся перемены не отследить и не вспомнить, потому что вот, минута ушла, и невозможное уже есть…
У Сабины вытянулось лицо. Побелели щеки, и веснушки, столь тщательно выводимые огуречным соком, проступили пугающей рыжиной. Победитель обогнул ее, курятник фрейлин, и там, далеко, в глубине трибуны, Феличе увидел вдруг женскую фигурку в поношенном сером платье с чрезмерно длинными рукавами и чепце. Восприятие мира сместилось, и лицо приблизилось. Так ясно, как это никогда не бывает наяву, Феличе увидел длинные янтарины глаз и великоватый, закушенный рот…
— Алиса! — закричал он и ломанулся сквозь толпу.
Время дрогнуло и потекло.
Над ристалищем, дрожащая и сияющая, вставала в сером небе радуга…
Глава 5.
Перед рассветом прошел дождь. Со стрехи в забытую на перилах веранды чашку срывались тяжелые капли. В чашке плавала сморщенная вишня: вчера опять пили чай. Хальк пальцем подцепил вишенку, сунул в рот и остолбенел. Вывернув из-за угла, по огибающей дом веранде плыла, будто крейсер, дева. Утренний ветерок взвевал упругие шелка открытого платья, шевелил медные локоны, играл муаровым шарфом соломенной шляпки, которую дева несла в руке. Вторую руку отягчал букетище огромных, как капуста, бело-розовых пионов. Только по этим пионам, собственноручно ободранным в хозяйском палисаднике, Хальк и догадался, что это Ирочка.
— Это вы мне их подсунули? Ой, доброе утро, Саша.
Если бы у Халька была шляпа, он бы ее стянул.
— Будем считать, что мы помирились, — Ирочка мило порозовела. — Через четверть часа я жду вас у центральной клумбы.
Хальк ужаснулся. Видимо, подумал он, управляющий подсчитал убытки вкупе с пионами и желает получить сатисфакцию у этой самой клумбы. Но оказалось, что у клумбы через четверть часа произойдет построение наиболее активных участников позавчерашнего турнира, премированных поездкой в город. Поездку вызвался обеспечить управляющий, а они, как педагоги…
— А за дитями кто будет смотреть?
— Ваш заместитель.
Заместитель этот, черный лицом и молчаливый, рисовался в дальнем конце веранды. Понимал важность момента, стервец.
…А на каждом эклере было по клубничине. Невоспитанный Лаки тут же цопнул ягоду и возмутился, почему одну положили, а не десяток. Феликс улыбнулся и снисходительно заметил, что фрукты будут в конце. Пусть уж Лаки потерпит. Тем более, что сейчас принесут горячий бульон с гренками, шоколадные блинчики, взбитые сливки, мороженое и фруктовую воду. Ирочка забеспокоилась. А "наиболее активные участники турнира" повеселели и принялись занимать места. В общем, банкет удался.
Вышли осоловевшие, щурясь на полуденное солнце. Над черепичными крышами колебался воздух.
— Поедем домой? — надевая шляпку, спросила Ирочка.
Дети нестройно загалдели.
— Кататься, — улыбнулся Феличе. — Праздновать — так праздновать.
Они опять набились в длинную, оттенка слоновой кости «каталину», понеслись, хохоча и падая друг на друга, когда улица ныряла вниз. Было странно точно заново узнавать знакомые улицы, вспоминать названия, угадывать, какой дом, какое дерево бросится сейчас навстречу, и сидят ли страждущие кошаки в подворотне Заревой Брамы, откуда ощутимо потягивает валерьянкой…