Страница 50 из 61
Хаджит поймал Эдвину за плечи:
— Тихо, лапушка. Нам впервой, что ли?
— Не думаю, — ответил за Аррайду ушастый Тьермэйлин, — чтоб сразу уж вся Империя.
Ведьма прожгла его взглядом, что аптекарь вынес стоически, с непроницаемым выражением на лице.
— Так ты знал, зараза ушастая? — рявкнул Черрим.
— Догадывался, — фыркнул Лин и демонстративно оборотился к бойцовому котищу спиной.
Уршилаку. Посвящение
Отряд разбил лагерь в даэдрических руинах Ассурнабиташпи, размазав перед этим по стенке пару дремор — зловредных божков в кроваво-черных доспехах и с такого же колера оружием, заводящихся в местах, покинутых людьми. Гуаров расседлали и оставили пастись во внутреннем дворе под охраной пары воинов; установили дозор на титанических башнях, возвышающихся над бывшим храмом. Расчистили колодец в главном зале, где сквозь прорехи в крыше сеялись солнечные лучи, освещая словно скрученный руками гиганта серо-розовый камень стен с узором-улиткой, квадратные опорные колонны и квадратный зубчатый пояс антаблемента над ними. Сверху равнодушно взирало на суету стоящее на возвышении каменное божество.
Путешественники вылили из бурдюков протухшую воду и вдосталь наглотались свежей.
— Здесь идет водяная жила, — пояснил проводник, — в самом становище колодец чистый, а ниже можно поить животных…
— Так где же Уршилаки? — Черрим почесал затылок, глядя на одинаковые серые холмы, над которыми вился, дергая тонким хвостом, скальный наездник.
— За холмом, там, полумили не будет, — указал Ханнат, — здесь невозможно заблудиться. С башен можно рассмотреть… в хорошую погоду, — проводник с сомнением взглянул на мутнеющее небо.
Аррайда благодарно кивнула. Не верилось, что уже позади шестидневный путь по дикой местности, безлюдной, гористой, рассеченной фоядой Бан-Дад до самого моря — до берега Шигората, даэдры-насмешника, Безумного бога, не раз бросавшего вызов Альмсиви — за все время путникам встретилась лишь одинокая, наглухо запертая башенка велоти — предков данмеров, пришедших из-за моря.
Путь сквозь негостеприимный край, удлиняемый постоянными стычками с моровыми тварями, наполненный ревом кагути и клекотом скальных наездников, атакующих сверху с завидным постоянством. Напряженное внимание по сторонам. Магический поиск сущности и чужого колдовства. Ветер, несущий с Красной Горы облака серо-розовой пыли, выжимающей кашель из горла и слезы из глаз, забивающейся во все складки и хрустящей на зубах. Постоянная смена бредущих по гребням дозорных.
Аррайда не отказала себе искупаться и поплавать в Море Призраков. Очень соленая и очень холодная вода показалась восхитительной после бесконечного пути, когда, вонь пота, дыма и пряной гуарьей шкуры казалось, навсегда въелась в кожу.
Ночь отряд провел у разожженного в руинах костра. Путников никто не потревожил.
Утром наемница рассталась с полюбившимся эбонитом, сказав на недоуменные вопросы, что если она придет в незнакомое племя вооруженная, полностью закованная в невероятно прочную, завороженную броню, да еще и в закрытом шлеме — вряд ли кто поверит, что пришла она с миром. Что пойдет пока одна, даже не обсуждалось. Все это было говорено и переговорено в пути. Как и то, что ждать Аррайду отряд будет сутки, прежде чем кидаться на поиски. Если пепельноземцы проявят враждебность — она постарается бросить в небо огненным заклинанием. А там уж как повезет.
— Что, так и пойдешь "здравствуйте, это я"?
— У тебя есть план лучше?
Плана лучше у Черрима не было.
— Ну, пусть хоть Ханнат тебя проводит.
— Его отец покинул род, и Ханнату не стоит там показываться.
Поскрипев, котище подобрал подруге кольчугу и подкольчужник из запасных. Часть дорогих и легких подарков были сложены в суму-невидимку. И Аррайда, оставляя следы на пепле между валунами, время от времени поглядывая на небо, бодро зашагала в сторону холмов, за которым пряталось стойбище.
Недоумевая, почему так пустынно вокруг. И никакой бешеный зверь не пробует напасть.
После того, как фояда вывела к морю, к остову зарывшегося в песок на мелководье разбитого судна, и отряд свернул на восток — стадные атаки моровых тварей прекратились. Как отрезало. И наемница задавалась вопросом, почему чудовища так и лезут на Альдрун и Маар-Ган, но не задевают Уршилаку. Вот только ничего путного придумать не могла. Разве степняков бережет их вера в Нереварина… Объяснение не хуже прочих.
Похоже, она сильно забрала вправо и обходила стойбище по дуге. Шатры не показывались и не показывались. Аррайда призналась себе, что и не торопится их увидеть. Прижаривало, поднимаясь все выше, солнце; между холмами было невероятно тихо. Словно оттеняя тишину, шелестела ветками большая трама да ветер пересыпал песок, и больше ни звука, ни писка, ни шороха скользящего по песку змеиного тела, ни топота лап и хруста раздираемой добычи. Наемнице показалось, она оглохла.
Девушка присела на камень на разломе между прошлым и будущим, заглядевшись на пронзительно синее, невероятное для степи небо. Казалось, вот сейчас она поймает миг, когда все пошло враздрай, когда народы Велоти стали воевать друг с другом — и тогда все сможет изменить.
Камень, словно гуар, млел под ладонью… неровный, шероховатый как губка и теплый… при первом прикосновении могло показаться, что мягкий — возможно из-за того, что мельчайшие частицы под пальцами рассыпались в прах… но это был все-таки камень — острые края царапают кожу…
Очень на него похожая, песня точно родилась из пересвиста ветра, возникла сама собой. Заплескала над степью.
— Поднимись из тьмы, Красная Гора!
Раздвинь темные тучи и зеленые туманы!
Породи землетрясения, раздроби камни!
Покорми ветры огнем!
Прогони племена со своей земли!
Покорми опаленную землю нашими душами!
Было странно, что слова, предначертанные охотнику или воину, выводит тонкий девчоночий голос. Аррайда вспомнила три часа в пыльной и благовонной комнате старого степняка Зайнсубани, спетые им для нее гимны Пепельноземья, и слова всплыли и прозвучали сами:
— Но никогда ты не будешь править мной.
Никогда я не буду дрожать перед твоей мощью.
Никогда не брошу я свой дом и свой очаг.
И мои слезы удобрят почву,
На которой вырастут цветы.
Девочка остановилась перед наемницей, опустив на песок тяжелые кожаные ведра с обвязанными шнурком горловинами.
Худышка. Прямое платье из замши подпоясано узким ремешком. Глаза — один зеленый, второй — коричневый; черная коса; крупные уши с круглыми хрящами. Нвах.
— Ты рабыня? — спросила Аррайда.
Подросток помотал головой. Девочка пахла молоком, и над губами виднелись такие смешные белые усики.
Пересохший рот наполнился слюной.
— Попить дай…
Девочка послушно отцепила от пояса кружку и наполнила молоком из ведра. Наемница жадно отхлебнула. Подумала, что ей нечем отдарить этот королевский подарок.
Подумала еще и вытащила из сумки четвертушку каравая, завернутую в полотно. С усилием разломила надвое. В воздухе смешались ароматы молока и хлеба; сладость степной травы, корица, которой пахла гуарья чешуя… Ребенок недоверчиво принял хлеб, поднес к губам… осторожно надкусил. И раноцветные глаза засияли.
Хлеб… не испеченный из перетертых в муку трамовых корней — настоящий. Пшеничный с тмином и базиликом. Даже превратившись в сухарь, он был вкусен невероятно. И разрешал помнить — не эту унылую степь. И не скрытую дымкой Красную Гору к полудню отсюда.
— Меня Тинувиэль зовут, — пробормотала девочка.
— А меня — Аррайда.
…Наемница бережно забросила в рот последние крошки, допила молоко и, вздохнув, вернула кружку девочке.
— Спасибо.
Тинувиэль, дожевавшая сухарь давным давно, переступила с ноги на ногу и с достоинством кивнула.
— Тебе не страшно ходить одной? — спросила Аррайда.