Доктор Терн

В недобрый час, посещая семейство Смитов, поселившееся в одном из наших образцовых коттеджей, Дженни познакомилась с доктором Мерчисоном, молодым человеком лет тридцати, состоявшим на службе в этом приходе и потому лечившим всех больных в нашем округе. Эрнст Мерчисон был ширококостный мускулистый шотландец, с резкими крупными чертами лица и глубоко сидящими больными и ясными глазами. Он был не речист, прям и резок до грубости. Но как врач он пользовался заслуженной репутацией, действительно знал и любил свое дело и считался лучшим врачом в Денчестере. На нем-то и остановила выбор моя дочь и одарила той привязанностью и расположением, которых тщетно добивались от нее самые блестящие молодые люди высшего лондонского света.

Случилось это так: в одном из образцовых коттеджей, как я уже говорил, поселилось семейство Смитов. Мистер Смит был композитором, а супруга его, урожденная Сэмюэлс, была та самая маленькая девочка, которую я вылечил от рожистого воспаления после прививки злокачественной лимфы. В некотором роде эта девочка была первым шагом к моему благополучию и благосостоянию, и я невольно питал к ней чувство, похожее на признательность. У Смитов было двое детей – девочка лет четырех и маленький восьмимесячный мальчик. Как-то эти ребятишки подхватили коклюш, и Дженни пошла навестить их и принесла девочке коробку конфет в подарок.

Пока она была там, прибыл доктор Мерчисон. Он приступил к осмотру больных детей, как вдруг ему попалась на глаза лежавшая у кроватки девочки коробочка сластей.

– Это что такое? – резко спросил он.

– Подарок мисс Терн для Тотти! – ответила мать ребенка, указывая глазами на Дженни.

– Тотти не должна кушать сладостей до тех пор, пока не поправится!

Продолжая осмотр, доктор внимательно оглядел ручку девочки и, покачав головой, сказал:

– Я не вижу меток от прививки! Не придаете ей значения? Или просто по небрежности?

Тут миссис Смит, вспыхнув от негодования, рассказала всю свою историю и историю своего братца, который умер от прививки в страшных мучениях, и при этом показала доктору метки на своей толстой руке.

– Хотя я сама и не помню этого, но знаю, что доктор говорил моей матери, чтобы я никогда не давала прививать оспу моим детям.

– Доктор! – гневно воскликнул Мерчисон. – Это был не доктор, а идиот, сударыня, идиот, или, вернее, какой-нибудь политический агитатор, готовый продать свою душу за один избирательный билет!

При этих словах Дженни порывисто поднялась со своего места, и глаза ее вспыхнули негодованием.

– Прошу прощения, что прерываю вас, сэр, – сказала она, – но тот господин, о котором вы выражаетесь так резко, – доктор Терн, мой отец, член парламента от этого города!

Доктор Мерчисон некоторое время смотрел в упор на Дженни, которая в гневе была так хороша, что на нее невольно загляделся бы всякий, затем просто, нимало не смущаясь, ответил:

– В самом деле? Я не интересуюсь политикой и потому не знал об этом.

Это совершенно вывело Дженни из себя и, боясь дать волю своему языку, она повернулась и ушла. Она уже прошла палисадник и собиралась отпереть калитку, когда услышала быстрые и уверенные мужские шаги; обернувшись, она очутилась лицом к лицу с доктором Мерчисоном.

– Я поспешил нагнать вас, мисс Терн, чтобы извиниться перед вами. Я не знал, конечно, кто вы, и не имел намерения оскорбить ваши чувства, но должен вам сказать, что твердо убежден в пользе прививок, и потому выразился несколько резче, чем следовало!

– Другие люди, сэр, также имеют свои убеждения! – возразила Дженни. – И, быть может, не менее твердые, чем ваши.

– Я это знаю, – сказал он, – и даже знаю, чем это рано или поздно кончится. Вы сами все увидите, мисс Терн, если доживете до того времени. Теперь, конечно, нам бесполезно спорить об этом. – И, приподняв шляпу, он еще раз извинился и поспешным шагом вернулся в коттедж.

Некоторое время Дженни была очень сердита на доктора Мерчисона, но затем рассудила, что все же он извинился перед ней и, кроме того, сделал свое обидное замечание под влиянием невежества и предрассудков, а потому заслуживает сожаления. Затем она вспомнила, что, возмущенная его словами, даже забыла ответить на его извинения. В конце концов после нескольких случайных встреч с ним моя дочь пригласила его на чашку чая.

Я не стану останавливаться на подробностях этого злополучного романа. Несмотря на то что я был решительно против ухаживания доктора Мерчисона, должен сказать, что этот молодой человек при внешней грубости и резкости обращения имел доброе сердце, нежные чувства и честный, справедливый взгляд на жизнь.

Дженни серьезно привязалась к нему.

В конце концов он сделал ей предложение, и в одно прекрасное утро – я как сейчас помню, что это был первый день Рождества – они вошли ко мне в библиотеку, где я работал, и объявили, что любят друг друга и желали бы вступить в брак.

Мерчисон сразу приступил к делу, которое он изложил предельно просто, в двух словах, открыто и мужественно. Он сказал, что вполне сознает всю затруднительность своего положения, так как Дженни богата, а он не имеет ничего, кроме заработка, но все же он просит моего согласия на их брак, изъявляя полную готовность подчиниться любому благоразумному требованию с моей стороны.

Для меня это сватовство было большим ударом.

Я надеялся выдать дочь замуж за пэра Англии – и вдруг вижу ее невестой какого-то деревенского костоправа. Все мои надежды на блестящее будущее, на продолжение моего рода в знатной семье разом рухнули. И вот, вместо того, чтобы радоваться тому, что составило бы счастье моего единственного ребенка, я возмутился и вознегодовал. По природе своей отнюдь не горячий и не резкий человек, я на этот раз вышел из себя и наотрез отказал в своем согласии, причем угрожал даже лишить дочь наследства и оставить ее без гроша. Но эта угроза только заставила молодых людей улыбнуться. Тогда я ухватился за другое: вспомнив обещание Дженни отложить на три года брак с человеком, который почему-либо покажется мне нежелательной для нее партией, я напомнил ей об этом обещании и потребовал его исполнения.

К немалому моему удивлению, после короткого совещания вполголоса Дженни и ее жених согласились выполнить мое жестокое требование, заявив, что они готовы расстаться на три года, но что по прошествии этого срока будут считать себя вправе обвенчаться даже без моего согласия. После этого они в моем присутствии поцеловались и простились на три года. И никогда не пытались нарушить данное обещание. Правда, они встретились один раз, но судьба столкнула их случайно.

XI. Появление странного человека

Миновала уже половина назначенного молодым людям срока. Мы с Дженни снова находились в Денчестере; был август. В тот год лето выдалось чрезвычайно холодное; в июле по вечерам приходилось разжигать камин, чтобы согреться. Но в августе наступила чуть ли не тропическая жара. Особенно жаркими были ночи, и даже в тенистом парке Эшфилда было душно. В один из таких вечеров я вышел прогуляться за ограду парка и очутился в большом прекрасном сквере, разбитом на пожертвованном мной акре земли перед школьным зданием, стоявшим как раз напротив задних ворот моего парка. Сквер предназначался для детских игр и прогулок обитателей образцовых коттеджей и всего предместья.

В центре сквера бил фонтан, ниспадающий в просторный мраморный бассейн, а вокруг него, на расстоянии, были расставлены чугунные скамейки. На одной из них я и расположился, прислушиваясь к плеску воды и любуясь пестрой гурьбой ребятишек, игравших на площадке у фонтана.

Вдруг, случайно подняв глаза, я увидел человека, приближающегося к фонтану с противоположной стороны сквера. Он находился более чем в пятидесяти шагах от меня, и потому я не мог разглядеть его лица, но во всей его наружности было нечто такое, что сразу привлекло мое внимание.

Без сомнения, это был бродяга: одежда его была грязная, рваная, поля шляпы наполовину оторваны, из дырявых стоптанных сапог торчали пальцы. Незнакомец продвигался вперед медленным шагом, вытянув вперед шею и не отрывая взгляда от воды; время от времени он поднимал исхудалую руку и нетерпеливым движением почесывал лицо и голову.