Страница 21 из 38
Теперь представим себе, что некоторым последователям Симона удалось скрыться от римлян. И вот один из них, через два–три дня после его смерти, говорит: «Воистину, Симон был Мессией». Другие непременно удивятся и спросят: «Да что ты несешь? О чем ты? Римляне поймали его. Они его казнили. Разумеется, он не был Мессией. Каждый знает, что Мессия должен разгромить язычников, восстановить Храм и дать всему миру Божью справедливость. А что мы видим? Его одолели язычники, Храм лежит в руинах, а Божьей справедливости в мире не сыскать. У нас есть только справедливость по–римски — сколько хочешь». Допустим, первый на это возражает: «О нет, понимаешь, я думаю, Симон был воздвигнут из мертвых». Его собеседники, вероятно, скажут: «Странно это слышать. Что ты имеешь в виду? Об этом ничего не сказано в Писании. Что ты хотел сказать?» Первый начинает объяснять свою позицию друзьям (и здесь его аргументы повторяют линию мысли слишком многочисленных исследователей Нового Завета за последние сто лет): «О нет, разумеется, я не говорю, что он восстал в теле, а его могила осталась пустой. Я говорил лишь о том, что чувствую его присутствие. Я ощущаю, что дело, за которое он сражался, продолжается. Я чувствую, что Бог простил нас за то, что мы бросились бежать, оставив Симона в руках врагов». Далее, если друзья отнесутся к нему по–доброму, они скорее всего скажут: «Милый друг, нам кажется, ты сегодня слишком долго сидел под жарким солнцем». Или они могут сказать: «Похоже, это интересные духовные переживания. Как ты знаешь, мы, иудеи, по обычаям поем псалмы, читаем пророков и произносим особые молитвы, когда переживаем нечто подобное. Почему бы и тебе так не делать? И почему ты настаиваешь на том, что Симон воскрес из мертвых? Это же, очевидно, вовсе не так: он мертв и лежит в могиле, и раз он оттуда не восстал, значит, он и не был Мессией — и не является Мессией сейчас».
Как можно понять, после казни Иисуса из Назарета никто не смог бы сказать через два–три дня, через три недели или три года, что Иисус — Мессия, если бы не произошло нечто необычное: событие, которое убедило учеников в том, что Бог его оправдал, — нечто большее, чем просто уход на небо, где он пребывает в славе. Так ученики могли думать про мучеников — иудеи умели говорить о таких вещах. И ученики, несомненно, верили, что он будет воздвигнут из мертвых в будущем. Но они никак не могли бы сказать, что это уже произошло.
И если последователи Иисуса захотели бы продолжать начатое им мессианское движение после того, как для Иисуса все закончилось неудачей, то есть смертью, у них оставалась такая возможность: найти нового Мессию. В I веке у иудеев такое бывало.
Когда предполагаемого Мессию убивали, движение возглавлял новый Мессия — часто брат, племянник, сын или родственник первого. Иаков, брат Господень, был важнейшим лидером первой церкви. Человек молитвы и серьезный учитель, он был окружен почетом. Причем его уважали не только христиане, но и иудейские власти. Все знали, что он — брат Иисуса. Но никому в голову никогда не приходило, что Иаков — Мессия. Именно это должно было бы случиться согласно естественному ходу событий, если бы христиане не держались убеждения, что сам Иисус был Мессией. А верить в это относительно человека, который был казнен на кресте, можно только в том случае, если он был воздвигнут из мертвых.
И последнее, что можно сказать о шестой особенности веры христиан в воскресение: поскольку первые христиане верили в то, что Иисус есть Мессия, очень скоро у них появилась вера в то, что Иисус есть Господь, — а потому кесарь таковым не является. Уже у Павла мы видим, что воскресение Иисуса — и будущее воскресение всех его последователей — вынуждает христиан хранить верность иному Царю и иному Господину. Слова о воскресении не были — и не должны быть — словами о смысле смерти. Это не значит — как иногда считают, — что некоторые люди интерпретируют «смерть» как «воскресение». Слово «воскресение» говорит о ниспровержении смерти, а оно, в свою очередь, ниспровергает власть тех, кто правит другими с помощью смерти. Хотя эти слова могут вызвать презрительные насмешки у некоторых современных исследователей, можно утверждать: именно тех, кто верил в телесное воскресение, бросали на съедение львам и сжигали живьем на протяжении трех следующих столетий. Вера в воскресение никогда не поддерживала существовавшего положения вещей и не порождала респектабельных христиан. Иногда эта вера действует таким образом, скажем, в некоторых частях Великобритании или Северной Америки, где она включена в «консервативный» набор мнений, направленных на поддержание статус–кво в политике или богословии. Но она никогда не действовала таким образом в мире иудеев и первых христиан. Именно гностики превратили слова о воскресении в слова о приватной духовности и дуалистической космологии. И именно гностики не подвергались преследованиям. А христиане переживали одну волну гонений за другой. Вера в воскресение требовала публичного заявления о своей верности Иисусу, что бросало вызов иным общественным конструкциям реальности, иным силам — и политическим, и духовным.
На седьмую, и последнюю, особенность представлений христиан о воскресении на фоне представлений иудеев указал мне Джон Доминик Кроссан, который использовал для этого выражение «эсхатология сотрудничества». Воскресение Иисуса означало для первых христиан не только то, что Бог начал давно ожидаемое дело нового творения, но и то, что Он включил их самих, Духом Иисуса, в ряд тех, кто помогает Ему осуществить это дело. Теперь, после Пасхи, новое творение не просто реальность, которую христиане надеются получить. Но это дело, которому они призваны содействовать. Это — необъятная тема, но у нас здесь нет возможности в нее углубиться.
Четыре удивительные характеристики евангельских повествований о воскресении
Я достаточно подробно рассмотрел «особенности» христианских представлений о воскресении на фоне иудаизма отчасти потому, что, как я мог убедиться, о них знают сравнительно мало, а отчасти потому, что они важны для понимания самих повествований о воскресении. Теперь мы рассмотрим рассказы евангелистов, в которых мы увидим четыре удивительные характеристики, которые также нередко остаются незамеченными.
Во–первых, если мы прочтем повествования евангелистов, мы можем заметить, что в них странным образом отсутствует Писание. Когда мы читаем в евангелиях описание последних дней Иисуса — о его аресте, суде, распятии, — там мы практически везде находим всевозможные пересечения с Ветхим Заветом, цитаты, аллюзии. Материалы из Псалтири, Исайи, Даниила, Захарии и прочих книг вплетены в саму структуру повествований. Если же мы перейдем к идущим следом историям о воскресении, то удивимся: куда же делись все эти аллюзии и переклички? Их совсем нет. Иоанн рассказывает нам о двух учениках, пришедших к гробнице, что они «еще не знали Писания, что надлежит Ему воскреснуть из мертвых», — но не сообщает нам, о каком месте Писания он говорит. У Луки Иисус толкует Писания двум ученикам по дороге в Эммаус, но и в этой истории нет ни одной цитаты или упоминания о конкретных текстах. И это тем удивительнее, что начиная с Павла (например, 1 Кор 15) мы можем видеть, что сложная герменевтика нескольких библейских текстов уже тесно вплетена в богословие первых христиан. Но в евангельских повествованиях мы не найдем упоминания о конкретных отрывках и вряд ли даже уловим отголоски Ветхого Завета.
Кто–то, думаю, может дать такое объяснение: христиане, записавшие эти повествования во втором поколении, потрудились очистить их ото всех библейских аллюзий и отголосков. Но это неубедительно, учитывая, что мы имеем четыре независимых пересказа истории разными словами и разными способами. Гораздо правдоподобнее думать, что эти истории, хотя они и были записаны позже, отражают самые ранние и неразработанные версии рассказов очевидцев, которые еще только начинали задумываться о том, было ли событие воскресения исполнением Писания или нет. Они спешили как можно быстрее пересказать своим друзьям, соседям и родным то, что увидели и услышали. Поэтому для меня эта характеристика указывает на то, что такие истории, хотя и были записаны позже, восходят к самой ранней устной традиции, которая зафиксировала их в таком виде. Когда подобные истории пересказывают другим (и поверьте, если вы пережили бы нечто подобное, вы снова и снова об этом сообщали бы людям), они очень быстро обретают застывшую форму: так, если вы два–три раза расскажете какую–то забавную историю, окажется, что далее вы будете пересказывать ее одним и тем же способом. Хотя позднее разные евангелисты слегка отредактировали эти рассказы, они по–прежнему отражают четыре самые ранние версии рассказа об этих событиях.