Страница 57 из 79
Вспомним, о чем мы недавно говорили: либеральное богословие прошлого века с его отрицанием телесного воскресения вступило в союз с саддукеями, чтобы держать Бога подальше от мира, и таким образом лишило себя возможности создать богословское обоснование работы для нового Божьего мира, для Царства, которое должно утвердиться и на земле, как на небе. В этом есть грустная ирония: либерализм «социального Евангелия» в то же время охотно принимал модернистское отрицание вмешательства Бога в историю, хотя именно Божественное вмешательство должно было бы стать его основой. Сегодняшние преемники либеральных богословов хотят оттеснить Библию на периферию, утверждая, что она поддерживает рабство и прочие дурные явления, потому что им не нравятся некоторые вещи в Писании, скажем, этика сексуальных отношений. Но когда христианин отодвигает от себя Библию, он вступает в союз с языческой империей, потому что теряет источник критики угнетения с позиции Царства. Саддукеи не знали ни Писания, ни силы Божьей; именно потому они отрицали воскресение и поддерживали Рим.[224]
К этому надо добавить третий пункт: консервативное богословие, во многом полярное либеральному, позиции которого особенно сильны в США, также укрепляет господство западного мира. Холодная война позволила Америке изображать из себя Божий ответ опасности коммунизма. Многие консервативные церкви и сегодня верят в такой догмат: что хорошо для Америки, то хорошо и для Бога. А потому, если США нужно производить больше автомобилей, это радует Бога, несмотря на усиление кислотных дождей, а если кто–то говорит о загрязнении среды или недоволен тем, что президент не подписал Киотский протокол, значит он борется против христианства или проповедует некий «крещеный неосоциализм», как обо мне отозвался один оппонент. Как мы уже отмечали, неистовая вера в то, что христиане будут восхищены на небеса, поддерживает эти соображения: грядет Армагеддон, поэтому кого должно волновать состояние планеты? Грустная ирония заключается в том, что именно те церкви, которые наиболее ревностно борются с преподаванием Дарвина в школах, своей общественной позицией сильнее всего поддерживают экономический дарвинизм, идею выживания самых приспособленных в сфере всемирного рынка и военной мощи.
А в частности (и это мой четвертый пункт), сильная вера в телесное воскресение консервативных христиан всего мира, а особенно Америки, оторвана от библейского контекста и помещена в совершенно иной контекст, где воскресение играет прямо противоположную роль. Для многих современных консервативных христиан вера в телесное воскресение Иисуса означает веру в сверхъестественное действие Бога в мире, что оправдывает деление всего существующего на «высокое» и «низкое», то есть дуализм, где «сверхъестественное» представляет подлинную реальность, а «естественное», то, что «от мира сего», — незначительно и недостойно серьезного внимания. Они полагают, что такая вера ортодоксальна, в отличие от веры либерального модернизма, но в результате мы видим консервативный модернизм — сам модернизм (то есть отделение небес от земли) сохранился и даже окреп. С точки зрения консерватизма значимо лишь сверхъестественное спасение, якобы возвещенное в Евангелии, но не спасение мира. И любая попытка борьбы за справедливость на земле, как на небе, осуждается как проявление порочного либерализма, отрицающего сверхъестественное. Но это совершенно неверное представление о воскресении. В течение нескольких последних лет мне нередко приходилось отстаивать ортодоксальный взгляд на Пасху, и я мог убедиться в том, что многие либералы отрицают не само воскресение, но эскапизм и консервативную социальную позицию тех, кто, по мнению либералов, верит в воскресение. Такое причудливое искажение Евангелия, увы, встречается не только у фундаменталистов Северной Америки.
Таким образом, оба полюса так называемой христианской культуры — где одни отрицают воскресение и тем самым рубят ветвь, из которой развивается христианское движение за справедливость, а другие его проповедуют, но одновременно презирая наш мир, — нашли весомые основания не вмешиваться в существующее положение вещей и предоставить мир самому себе, а это, разумеется, означает, что в нем побеждают самые сильные. Это нечто вроде социального дарвинизма. Мы должны помнить, к чему это привело сто лет назад, когда напыщенные проповедники в Великобритании и Германии утверждали, что несколько настоящих войн сделают человечество сильнее и закаленнее и что, быть может, на то есть Божья воля. Мы говорим о Божьем будущем, но при этом не вправе забывать о трагических уроках прошлого.
Парадигма, представленная в данной книге, решительно отвергает обе эти позиции. Подлинно библейское богословие может напугать как тех, кто считает Библию бесполезной или даже вредной для нравственной политики, так и тех, кто полагает, что серьезное отношение к Писанию требует консерватизма как в политике, так и в богословии. Истина далека от обеих таких позиций, о чем красноречиво свидетельствуют проповеди Иисуса о Царстве, не говоря уже о Его смерти в связи с притязаниями на царский титул. Его воскресение и связанное с этим обетование о новом Божьем мире создают основу для программы изменений, а также силы для ее осуществления. И для того кто верит в Евангелие, просто нет иной альтернативы, кроме такого пути.
И когда вам скажут, что в любом случае мы практически бессильны что–либо изменить, надо знать правильный ответ. Представьте себе, некий человек утверждает, причем справедливо, что Бог сделает его святым в полной мере, когда произойдет общее воскресение, и что он никогда не достигнет совершенства до того момента, — а затем делает совершенно неверный вывод: поэтому сегодня нет никакого смысла даже пытаться жить святой жизнью. Что бы вы ему ответили? Вы привели бы ему доводы из эсхатологии инаугурации. Вы бы сказали, что новая жизнь Духа и послушания Господу Иисусу Христу ведет к радикальному изменению поведения в нынешней жизни, и это предвосхищает жизнь грядущую, хотя мы прекрасно понимаем, что никогда не достигнем совершенства и полноты до момента нашего воскресения. Этому учит глава 6 Послания к Римлянам. А теперь попробуйте приложить тот же принцип к главе 8 того же послания! Что вы ответите человеку, который утверждает — и верно, — что мир никогда не станет справедливым и не наполнится правдой до момента нового творения, а затем делает отсюда ложный вывод: а потому не стоит бороться за справедливость (или за экологическое благополучие — это другая важнейшая тема, которую мы опустили за неимением места) до последнего момента. Ответ очевиден: мы сошлемся на эсхатологию инаугурации, на радикальное изменение нашего коллективного поведения как человеческой семьи, которое предвосхищает последний день, когда Бог станет всем во всем, хотя мы прекрасно понимаем, что до того момента мир не узнает совершенной гармонии.
Таким образом, перед нами стоит нелегкая задача. Воскресение Иисуса указывает на нее и дает силы для ее выполнения. Когда мы придем в себя от изумления, что нам открыта столь великая надежда, мы должны приступить к работе, где потребуется молитва и мудрость.
224
Слово «саддукей» использовалось как наименование интеллектуального движения в немецком Просвещении, которое, следуя по стопам Спинозы, вело к атеизму, позволявшему человеку делать все, что он хочет. Об этом см. Jonathan I. Israel, Radical Enlightenment, Philosophy and the Making of Modernity 1650–1750 (Oxford: Oxford University Press, 2001), 154, 367 и др.