Инспектор и ночь

Следя за движениями человека в фуражке с белыми кантами, Клод сразу понял, что тот знает своё дело. Комиссар распорядился в первую очередь, чтобы отъехали назад все, кто выстроился в «арьергарде». Эту операцию нужно начать с боковых улиц, другого выхода не было. Клод с самого начала понял, что, вертясь на перекрёстке, полицейские порядка не наведут. Этот же сразу сообразил, как надо поступить.

Когда стало несколько свободнее на левой части полотна Барбеса, комиссар пустил по нему машины с Кюстина, которые запрудили площадь. Потом снова остановил всё движение, подождал, пока расчистится правая сторона полотна Орнано, и дал путь колонне, застрявшей на Барбесе.

Клод первым проскочил площадь. Бульвар впереди был свободен более чем на триста метров. Нужно было использовать удобный момент, прежде чем образуется очередной затор. Шофёр включил третью скорость, и через минуту опасный перекрёсток остался позади. «Если бы можно было так доехать до Маркаде…» — подумал Клод, хотя и знал, что это невозможно. Пробка, наверно, будет сказываться ещё на протяжении многих километров. Достаточно было движению остановиться где-нибудь на пять минут, как на три квартала вокруг всё путалось. Затор ширился, подобно расходящимся по воде кругам от брошенного камня. А когда потоки автомобилей, наконец, преодолевали затор, их останавливали побочные пробки, которые они сами же образовывали. Клод уже видел, как впереди сгущается поток машин. Он сбавил скорость, выбрал позицию поудобнее и в свою очередь остановился. Бегло оглядев перекрёсток, он понял, что движение не прекратилось, просто оно достигло предела плотности. Не придётся ждать целую вечность.

Клод с неприязнью глядел на скопище блестящих лимузинов. Больше всего было чёрных «ситроенов». Блестящие и чёрные, они казались ему крупными неуклюжими тараканами, заполнившими грязный угол. Он вдруг снова ощутил ту мучительную пустоту, которую хотел вытравить из груди, но она вместо этого ширилась и охватывала всё его существо.

Это чувство Клод часто испытывал после истории с Жаклин. Оно пришло не сразу. Сначала была мука, а потом пришла пустота.

Жаклин работала в Монопри, где Клод покупал продукты. Она запомнила его по неизменным словам:

— Колбаса и брынза…

Когда не было большой очереди, Жаклин находила время, чтобы с улыбкой сказать ему:

— Господи, и что это вы делаете? Вы испортите себе желудок этой вечной сухомяткой.

— А что же мне делать? — отвечал Клод. — Будь у меня дома такая красавица, как вы, я бы…

— Почему же её у вас нет, что вам мешает?

На этом разговор, как правило, кончался. Люди ждали, и Жаклин было не до разговоров.

Но однажды магазин оказался пуст, и Клод получил возможность ответить:

— Красивые девушки, вроде вас, ищут мужчин с деньгами.

— Это глупости. Их выдумывают те, на кого женщины не обращают внимания.

— Такие, как я.

Она посмотрела на него. У Клода было гладкое лицо, мягкие задумчивые глаза, и он очень походил на мальчишку. Только на большого мальчишку в форменной шофёрской фуражке.

— Не знаю, — Жаклин улыбнулась. — Если бы такой как вы, пригласил меня в кино, то я вряд ли бы отказалась.

Вечером они впервые пошли в кино. А потом ходили бессчётное число раз. Садились на балконе в углу, держались за руки и целовались. Клод не запомнил ничего из этих фильмов. Он помнил только тепло округлого плеча под мягким свитером, прохладу гладкой щеки, которая прижималась к его щеке, обрывки ничего не значащих и всё же незабываемых фраз.

Клод уже не обедал на остановке, держа на коленях раскрытую сумку, а ел с Жаклин бутерброды в бистро на углу. Бутерброды обходились несколько дороже, но зато он мог весь обеденный перерыв проводить с Жаклин. Они имели целый час на то, чтобы смотреть друг на друга и говорить о самых различных вещах, но чаще всего о квартире.

Сначала они решили временно поселиться у Клода. Но, увидев его тёмную комнатушку, Жаклин опустила глаза и разочарованно прошептала:

— Но здесь совсем, как в могиле…

— Я ведь тебе говорил, что здесь плохо, — смущённо ответил Клод.

В ту минуту ему самому казалось, что начни они свою совместную жизнь здесь, всё распадётся с самого начала. Они решили искать квартиру.

Отец Жаклин сразу согласился на их брак. Он был железнодорожником.

— Железнодорожник или шофёр, — говорил он, — какая разница? Одно и то же. А те, у кого есть деньги, просто шарили в чужих карманах. Чем больше денег, тем больше шарили. Я-то знаю.

Мать ничего не говорила. Клод понимал, что она молчит, потому что несогласна. Порой он даже сочувствовал ей: нелегко, вырастив такую красавицу, отдавать её за шофёра. Клод соглашался, что он не стоит Жаклин, но можно ли отказаться от счастья только потому, что не заслуживаешь его? Нужно только как можно скорее найти квартиру, остальное как-нибудь утрясётся.

Но подыскать квартиру всё не удавалось. Квартиры, конечно, сдавались, но те, что им предлагали, были невероятно дороги.

— Не отчаивайся, — говорила Жаклин. — Поищем ещё немного. В крайнем случае мы можем поселиться и у тебя.

И он успокаивался. Комната, хотя и без окна, на худой конец была выходом из положения.

Потом Жаклин перевели в другой магазин, в центре. Она была хорошей продавщицей и заслуживала повышения. Но теперь они уже не могли обедать вместе, читать объявления о квартирах и говорить о своих делах. Оставались вечера, но пока Жаклин возвращалась из центра, переваливало за восемь. Они ходили в кино или сидели с родителями, потому что каждый день невозможно было ходить в кино. Клода смущали и старики, и разговоры Жаклин:

— Если бы вы только видели, какие нарядные дамы приходят в магазин! Не поверишь, что такие сами могут делать покупки! В норковых шубках, в туфлях из крокодиловой кожи…

— Подумаешь, норка. Ерунда, — бурчал железнодорожник. — Одежда, как я полагаю, должна согревать, а не бросаться в глаза.

— То, что ты думаешь, не имеет значения, — отзывалась мать. — Одежда и твой синий халат — не одно и то же. Если Франция прославилась на весь мир, то как раз благодаря туалетам.

— Ишь ты, — злился отец. — Больно ты знаешь, чем она прославилась. Твои туалеты носят только воры, их только на ворованные деньги и покупают.

— Для тебя все воры, кроме таких оборванцев, как мы.

Клод молчал и неловко вертелся на своём стуле. Ему казалось, что в семейной распре скрыт совсем иной смысл, что всё вертится вокруг него, что старик, в сущности, хотел сказать:

«Не забивай себе голову глупостями, дочка. Знай своё место».

А старуха, в свою очередь, как бы возражала:

«Пусть она идёт своим путём. Больно нужен ей твой шофёр».

Клод украдкой глядел на Жаклин, чтобы понять, улавливает ли она смысл этого диалога. Но Жаклин целиком находилась во власти впечатлений прошедшего дня.

— Перед самым закрытием вошла одна. Если бы ты только видела, мама, как она была одета! Пальто табачного цвета из верблюжьей шерсти, высоко поднятый воротник…

Впереди машины задвигались, но Клод сразу понял, что не сделает более десяти метров. Однако ему не удалось продвинуться вперёд на пять. Едва тронувшись с места, автобус снова встал.

Клод опять стал думать о Жаклин. В сущности, это было излишне. Всё равно ничего не вышло.

Сначала всё шло, как и прежде. Потом свидания стали более редкими. То она была усталой, то должна была пойти куда-то с подругой или остаться в магазине, чтобы отработать сверхурочные часы. Когда они ходили в кино, Жаклин разрешала Клоду держать её за руку, но теперь фильм целиком занимал её внимание. О квартире она почти не спрашивала.

Клод говорил себе, что, возможно, он и дурак, но не настолько, чтобы не понимать, что квартал Опера не то, что окраина. В магазине вертятся богатые пожилые господа, да и молодые тоже, из тех, что не прочь встретиться с хорошенькой продавщицей. Продавщицы в таких магазинах всегда молоды и красивы, а их любовь стоит дешевле любви манекенщицы или артистки кабаре.