Инспектор и ночь

— Погодите! — говорю я ему. — Голова пухнет от всего. Раз ад, почему же вы не поставили точку?

— Разве это зависело от меня? В этом доме решающее слово принадлежало одному Маринову… Он терроризировал нас всех.

— А кто ж из вас сумел поставить точку?

— Не знаю. Только не я.

— Допустим что не вы. Но тогда кто же?

— Не знаю. Во всяком случае не я. А за Димова не могу ручаться.

Шагая по улице под моросящим дождём, я с тоской представляю себе, как моя порция баранины покрывается слоем жира. Потом примиряюсь и начинаю смотреть на вещи философски. Во-первых, горячая пища вредна, во-вторых, я уже так отвык от неё, что случись мне её попробовать, я, наверно, с отвращением отвернусь. Поэтому железо должно быть горячим, если хочешь его ковать. Эта мысль придаёт мне бодрости, и я ускоряю шаг.

Димова я застаю одного в конторе. Это уже плюс. Ни от чего так не простужаешься, как от допросов под открытым небом. Вспотеешь, прохватит сквозняком — и вот тебе озноб, бред…

— Хочу вас обрадовать, — приветствую я Димова, который едва кивает в ответ. — Мы нашли то, что вы искали!

При этом я весело размахиваю письмами и доносами, найденными в тайнике, устроенном в мифологической ноге. Димов почему-то не бросается мне на шею — он становится ещё мрачней.

— Вы что, не рады? — продолжаю я. — Что ж, такова жизнь. Хочешь доставить человеку радость, а вместо этого. Ну, хоть развлеку вас новостью, что ваше алиби оказалось фальшивым, господин тайный агент!

— Я не был тайным агентом, — почти апатично произносит Димов.

— А доносы? Вы, наверно, припоминаете, что, кроме ваших любовных писем, там были и доносы.

Для пущей наглядности я снова помахиваю документами.

— Вы сами знаете их содержание, — мёртвым голосом отвечает Димов. — Мелкие, совсем пустяковые сведения, которые давал полиции не только я и которые сам Маринов заставлял меня собирать о клиентах.

— Почему же вы так боялись, что мы обнаружим эти пустяки?

— Из страха потерять адвокатское место.

— Что же, мотив серьёзный…

— Но, согласитесь, недостаточный для того, чтобы совершить убийство… В сущности, я впервые испугался, что документы эти найдут, только после смерти Маринова. Пока же этот подлец был жив, я вообще не думал об этом. Просто понимал, что ему самому было выгодно как можно дольше шантажировать меня.

— А что он требовал, шантажируя?

Подперев голову рукой, Димов уставился неподвижным взглядом в исцарапанную, забрызганную чернилами крышку письменного стола.

— Самых разных услуг. Командовал мною, будто я был у него на побегушках. Гонял по таможням… Заставлял продавать заграничные вещи… Требовал, чтоб я его знакомил с девушками… пока не отправился ко всем чертям.

— Ну, ну, полегче — всё-таки покойник. Давайте переменим тему. Итак, в тот вечер, когда ваш приятель отправился, как вы выразились, ко всем чертям, вы находились не в Ямболе, а в Софии. А если точнее?

— Дома.

— А почему вы солгали… простите, отклонились от истины?

— Чтобы избежать тех самых допросов, которым вы меня подвергаете.

— Легкомысленно. Судьбы всё равно не избежать. Но хватит избитых афоризмов! Что именно вы делали дома? Пили коньяк с Мариновым?

— Никакого коньяка я не пил.

— Значит, он пил, а вы наливали?

— Не был я у Маринова, я вам уже сказал. У Маринова была женщина.

— Женщина? Это слишком общо.

— Я не могу точно утверждать, но, когда я возвращался домой, мне показалось, что я слышу голос этой маленькой дурочки — Жанны.

Жанна. Временно зачёркнутый пункт разработанного мною плана. Пора снова возвратиться к нему — больше нельзя откладывать. Я начисто выбрасываю из головы всякие воспоминания о баранине и опять отправляюсь в путь. Шагаю по улице под дождём — и мысли шагают со мною рядом. Кое-какие версии отпадают, кое-какие проясняются. В голове становится просторней. Я раздумываю над последней возможностью: выпить чашку кофе в «Кознице». Заглядываю внутрь через стекло. Очередь перед автоматом небольшая. Времени, видимо, потеряю немного. Это окончательно решает вопрос.

Кофе обжигает, а горячая пища, я говорил уже, не в моих привычках. Дожидаясь, пока он остынет, я, от нечего делать, рассматриваю пару за соседним столиком. Появись эти двое в «Варшаве», они шокировали бы общество. Грубые свитеры, туфли за 15 левов. Диагональные брюки. Бумажная юбчонка. И это в декабре! Что совершенно не мешает им чувствовать себя прекрасно. Парень близко склонился к девушке. Она безотрывно смотрит в его глаза. Каких-нибудь два пальца расстояния отделяют их от поцелуя — и от штрафа за непристойное поведение в общественных местах.

Это напоминает мне другую историю, приключившуюся со мной на морском берегу, под корявым миндальным деревом.

Смена её кончалась. На другой день ей предстояло уезжать. В совместных прогулках, в разговорах о всякой всячине время пролетело незаметно. У меня была последняя возможность затронуть некоторые конкретные темы и особенно одну из них.

Я для храбрости закурил и приготовил мысленно фразу, но вместо этого произнёс:

— Итак, завтра?

— Завтра…

Ночь была светлой. Круглая луна самого что ни на есть банального типа вставала над морем и серебрила его — точь-в-точь, как на почтовых открытках эпохи моего начального образования. Лицо девушки было смутно-белым, что отнюдь не портило его, а губы едва заметно улыбались. Мне показалось, что она смеётся над моей непредприимчивостью. Поэтому я наконец решился преподнести ей небольшой урок.

— Может, женимся? Ты и я. Что ты на это скажешь?

Она засмеялась, но не вслух, а одними губами. И ничего не ответила.

— Если тебе нужно обдумать ответ, лучше не стоит. Не имеет смысла.

На этот раз она громко расхохоталась, но опять ничего не сказала.

— Не вижу абсолютно ничего смешного, — мрачно заметил я.

Тогда она наконец промолвила:

— Я всё думала, скажешь ли ты мне это и если скажешь, то в какой форме. И решила, что именно так. Как будто речь идёт о пустяке: «Может, выпьем бутылку пива?»

— Ладно, допустим, что ты страшно проницательна. Но ты так и не ответила на мой вопрос.

— И не собираюсь, — засмеялась она.

— Правильно. Не надо. Не имеет смысла.

Всё было ясно и без слов. Склонившись ко мне, она неожиданно положила мне руку на плечо. Я попытался было высвободиться — очень нужны мне чьи-то утешения, но рука её ещё крепче обняла меня, и всё смешалось: я почувствовал, как её губы прикоснулись к моим.

— Ты мальчишка. Большой мальчишка, — сказала она потом.

— Хорошенький мальчишка — сорок лет.

— Это ничего не значит. Зрелые люди не принимают серьёзных решений после пяти прогулок у моря…

— Их было не пять, а восемь.

Девушка снова улыбнулась.

— Знаю. Но это ничего не меняет.

Позже, возвращаясь в свой дом отдыха, она как настоящая учительница постаралась мне растолковать, что представляю собою я, словно для меня это было нечто совершенно незнакомое. При этом она внушала мне, что я не имею понятия и о ней, что, возможно, я многое придумал и принимаю необычное решение только потому, что на двадцать дней попал в непривычную обстановку… Или потому, что вообразил, будто она ждёт от меня этих слов, и не захотел её разочаровывать… Или потому, что внезапно почувствовал, как я одинок…

— Но потом ты вернёшься домой, начнёшь работать и, может быть, подумаешь: «К чему всё это было нужно?» Я не хочу, чтобы ты думал, будто я и море подвели тебя…

— Вовсе не собираюсь ничего такого думать. Всё это чистейший вздор.

Обратный путь показался нам слишком коротким. Вот и её дом отдыха — нам пора расставаться. Но из ресторана доносится мелодия, знакомая нам обоим, и девушка говорит:

— Пойдём потанцуем. Ведь последний вечер.

— Именно поэтому мне не хочется его портить.

— Тогда просто посидим…

Юноша и девушка за соседним столиком, наглядевшись друг на друга, встают. Кофе мой давно остыл. Наспех проглотив его, я возвращаюсь к мелким заботам сегодняшнего дня и, в частности, к невыполненному пункту моего плана. Выйдя, нахлобучиваю шляпу на лоб — чтобы поскорей сосредоточиться — и направляюсь к ковчегу мертвеца.