Студия "Боливар"

Надо же, заблудиться на дороге! Это даже звучит смешно. Другое дело заблудиться в лесу, где ни черта не видно. Но на дороге! Дорога — это такая прямая, которая ведет всего в двух направлениях. Есть выражение — заблудиться в трех соснах. Какие нахер три, я заблудился в двух.

— Хрен с тобой, золотая рыбка — я сплюнул. Во рту был мерзкий послервотный привкус — Пойду направо. Все равно ведь где-то эта сучья дорога пересечется с какой-нибудь другой.

Я задумчиво зашагал вправо. Потом, решив отвлечься от мыслей, стал прислушиваться к звукам. Прислушивался минут пять, пока до меня не дошло, что звуков нет вообще. Вокруг стояла неестественная тишина. Ни птиц, ни кузнечиков, не говоря уже о шуме машин. Мне стало как-то не по себе. Причем резко. В самый тот миг, когда я осознал, что нихрена не слышу, по моему телу пробежала цунами мурашек, и сердце бешено заколотилось. Я читал в одном умном журнале, что это древний инстинкт. В дикой природе полная тишина наступает, когда где-то поблизости крадется хищник. Первыми замолкают птицы, с высоких деревьев они раньше других замечают крадущегося зверя. Вслед за ними, один за другим, словно по цепочке, замолкают все остальные «не хищники». В тишине легче расслышать поступь охотника.

Я почувствовал себя добычей. Воображение с удовольствием нарисовало страшного, дикого зверя, идущего вслед за мной в лесополосе. Конечно, я понимал, что это полный бред, но чтобы победить страх, нужно время. Нужно подождать пока логика одержит верх над разбушевавшимися чувствами. Прошло несколько минут, прежде чем я убедил себя, причем, не прибегая к особому обману, что в наших краях давным-давно уже нет никаких диких хищников, что они вообще остались только в заповедниках, а не здесь, в двух-трех километрах от города.

Сама местность решила помочь мне в борьбе со страхом. Лесополосы закончились, и  моему взору предстали луга, протянувшиеся до холмов, находившихся в километрах семи от дороги. Причем и с одной, и с другой стороны холмы были абсолютно одинаковой высоты, а в однообразно — зеленых лугах помимо невысокой травы не было ни одного цветка, ни одного куста. Как будто, всегда такая щедрая природа решила попридержаться, устав от своей щедрости.

Зато местность просматривалась теперь просто отлично, хищнику негде было устроить засаду, и страх полностью отступил. Но основная проблема никуда не исчезла. Дорога шла вперед абсолютно прямо, и вдалеке незамысловато упиралась в горизонт. Оставалось идти по ней, надеясь на то, что когда-нибудь она пересечется с какой-нибудь трассой, по которой хотя бы изредка проезжают машины, либо на то, что я повстречаю кого-нибудь, кто объяснит мне, где я мать его нахожусь, и даже может быть, что, в конце концов, происходит.

Но я все шел и шел, а вокруг ничего не менялось. Луга, холмы, дорога, и еще — постоянная, абсолютная  тишина. Если в начале она меня лишь напугала, то теперь начинала еще и сводить с ума. Прошло часа три. Я шел. Время от времени, то с одной стороны, то с другой, снова начинались лесополосы. А потом появилась птица.

Наверное, я о чем-то задумался, и не заметил, как она приблизилась. Я только громко вскрикнул, когда она с лету ударила меня клювом в лоб. Все произошло неожиданно. Я вскинул руки, закрывая лицо, и уже сквозь них попытался разглядеть, что это было, чёрт его дери. Метрах в трех над собой я увидел маленькую птичку, которая висела на одном месте, неистово размахивая крыльями. Потом она вдруг резко прижала их к своему тельцу и вновь ринулась на меня. На этот раз удар клюва пришелся на запястье левой руки. Я попытался отбить птицу, но промахнулся. Этот бешеный воробей снова завис метрах в трех над моею головою.

— Ты чё, сука?! — сдавленно крикнул я, ошарашенный происходящим.

Птица больше не атаковала, наверное, сообразив, что я принял защитную стойку, и при атаке могу схватить ее рукой. Прошло минуты три. Я, как сдающийся фашист, стоял с поднятыми руками, а она, быстро маша крылышками, кружила надо мною. Одною рукою я потрогал лоб. Из ранки сочилась кровь. Я медленно присел на корточки, и, не опуская рук, стал глазами искать камень или палку. Как эта мелкая тварь заметила, что я на секунду выпустил ее из вида? Видимо у нее отличное зрение. Она спикировала прямо в ухо, в тот момент, когда я слегка повернул голову вправо. Боль была ощутимой, если учитывать, что я вдобавок, сжатой в кулак ладонью левой руки, въехал себе в то место, куда эта птица меня клюнула, пытаясь её прибить. Было и больно и обидно одновременно. Птица, удовлетворенная этой атакой, села на ветку одного из деревьев в лесополосе, появившейся минут пять назад справа, и стала рассматривать меня, любуясь моим поражением.

— А, это ты, тварь! — я узнал её — Жаль, что я не прибил тебя еще там, возле остановки.

Это была та самая птица, в которую я бросил камень. Но это ничего не объясняло. Я никогда не слышал о мстящих пернатых, тем более о таких маленьких. Может у нее здесь гнездо, и она боится, что я разорю его? Я медленно опустил руки. Птица осталась сидеть на ветке, продолжая смотреть на меня. Отошел шагов на десять спиною вперед. Птица спокойно наблюдала.

— Ладно, хрен с тобой, живи! — сказал я, и развернувшись, зашагал по дороге. Но уже через пару секунд почувствовал удар острого клюва в затылок. Я с размаху, наотмашь ударил рукой, задев птицу в тот момент, когда она начала взлетать вверх. Птица скользнула вниз примерно на метр, но, очухавшись, стремительно замахала крыльями, пытаясь вновь набрать высоту, но я уже накрывал её ладонью сверху, сжимая пальцы. Через долю секунды она отчаянно дергалась в моем кулаке, голова ее торчала снаружи и она с невообразимой частотой и злостью впивала клюв в мое запястье.

— Ну, что? — процедил я сквозь зубы — Я же тебе сказал, что ты дура.

Птица что-то пискнула в ответ и, напрягая все силы своей тоненькой шеи, вонзила клюв прямо в косточку большого пальца. Я чуть было не разжал ладонь, боль пронзила всю руку, из ранки потекла кровь.

— Ну, все! — закричал я — Сдохни!

И приложив руку с птицей к земле, с радостью наступил кроссовком прямо ей на голову. Раздался хруст. Птица дернулась и затихла. Я поднял ногу. Под ней, на месте головы, лежал двухмерный портрет птички в профиль.

— Сама виновата — сказал я, разжав ладонь — Нехрен было быковать.

Я осмотрел израненную ладонь и запястье. Из некоторых ранок сочилась кровь. В руке пульсировала боль. Подняв руку вверх, чтобы кровь отхлынула от запястья, и боль немного стихла, я побрел по дороге, постоянно осматриваясь вокруг, чтобы ненароком не пропустить птичку размером побольше. Например, с ворону. Как показал поединок с мелкой дурой, встреча с более крупным экземпляром могла доставить мне конкретные неприятности.

5

Прошло ровно пять с половиной часов, после того, как я замочил сумасшедшую птицу. Птиц с таким прибамбахом я в своей жизни еще не встречал. Я слышал про птичий грипп, но птичье бешенство — это уже чересчур. Так, скоро придётся ходить в железных шлемах, в таких, какие носили в средние века рыцари, чтобы тебе ненароком не выклевали глаза.

Еще пять с половиной часов ходьбы, и не одной пересекающейся дороги, ни одного встречного человека. После убийства птицы, я выставил часы на ноль. Мне стало интересно, сколько я здесь прошатаюсь, пока не доберусь до города. С нуля было легче проследить время уходящее на эту идиотскую прогулку. Выставляя часы, я с усмешкой подумал — все люди ведут отсчёт времени от рождества Христова, а я вот, от смерти бешеного воробья. И оно будет идти и идти, пока не закончится своим личным апокалипсисом, разрядкой батареи.

Я присел на дорогу. Нужно было немного отдохнуть. Ноги начинали ныть, особенно икры и ступни. Я снял кроссовки, и сразу стало намного легче.

— Что ж, тридцатиминутный привал не повредит — решил я — Интересно подсчитать, сколько же прошло времени с тех пор, как я вышел от режиссёра? Примерно час я ходил туда сюда по дороге в поисках шоссе и остановки. Потом еще пару-тройку часов я шёл в одном направлении. Потом появилась птица, и после этого, еще пять с половиной часов. Если прибавить время, затраченное на рвоту и на битву с птицей, то получается, что из дома режиссёра я вышел примерно — десять часов назад! В таком случае уже через полчаса-час должно стемнеть. А это значит, что ночь я встречу здесь, далеко от города, на лоне так сказать матушки-природы.