Страница 47 из 50
— И эти иголки, это тоже всё долбаный Первый — пронеслось в моей голове, и я со всего маху ударился обо что-то твёрдое.
33
Едва не вырубившись, я приподнялся, и чувствуя глубокую боль во всём теле, простоял несколько минут на карачках, глубоко и судорожно дыша. Боль нехотя отступала, но в глазах ещё стояла непроницаемая тьма. Наконец, и она стала медленно расползаться в стороны, и я сквозь выступившие от боли слёзы разглядел деревянный пол.
Осторожно поднявшись, и бросив взгляд на двери, я попытался понять, за которой находится кабинет, где скорее всего режиссер и сидит за столом, постукивая по его крышке карандашом, но как и в тот раз, шансов у меня было не намного больше десяти процентов. Потому я просто стал подходить к дверям и пытаться их открыть.
Внутри тела, где-то глубоко под кожей, всё ещё продолжали колоть сотни иголок, но пульсация уже затихала, и ощущение постепенно переходило даже в приятное, чтобы вскоре сойти на нет. Но во мне всё ещё оставался страх пережитой боли, и я двигался осторожно, в каждую секунду опасаясь её возвращения. Наверное, это были первые шаги родившейся новой фобии. А потом у неё выпадают молочные зубки, и на их месте вырастают...
Двери не открывались. Я подходил к ним по очереди, обходя холл по периметру, и сперва дёргал на себя, а потом толкал в обратную сторону.
— Наверное, дверь ведущая в кабинет, будет единственная открытая — подумал я — Что же, так даже лучше. Без всякой там дурацкой интуиции.
На седьмой попытке дверь поддалась, и я замер на несколько секунд, собирая в комок свои чувства и мысли. С чего начать? Какими действиями, какими словами?
Я глубоко вдохнул пыльный воздух холла, и осторожно потянул дверь на себя. Она бесшумно открылась, и сделав пару шагов, я увидел режиссёра.
Он стоял по ту сторону стола, спиною ко мне, и разглядывал одну из картин на стене.
— Ты пришёл — без какой-либо интонации проговорил он, и неторопливо повернулся ко мне. Его лицо было серьёзным, хотя я ожидал никак не меньше презрительной ухмылки, или перекошенной маски ненависти.
Я сделал ещё два шага вперёд.
— Ты должен отпустить нас — как можно безразличнее произнёс я. Мне не хотелось распадаться на нотки чувств и эмоций. Пусть он видит мою железную уверенность и спокойствие.
— А ты уверен, что они хотят вернуться? — спросил режиссёр — Ты ведь уже задумывался об этом, ведь так, Инго? И что ты ответил себе?
— Я ответил — да. Да, они провели здесь до черта лет, но тот мир, это их мир. А здесь всего лишь твоя маленькая, гнусная лаборатория.
Режиссёр глухо рассмеялся.
— Тот мир их не ждёт — сказал он, перестав смеяться — Они уже привыкли к моей маленькой и гнусной лаборатории.
— Это только твоя иллюзия.
Я подошёл вплотную к столу. Режиссёр остался неподвижен.
— Сколького тебя лишили? — спросил я, и ухмыльнулся — Может быть, всего?
— Наш Инго стал героем — пафосно сказал режиссёр — Он убивал крыс, потом убил Боливара, эту ни в чём неповинную зверюшку, и решил, что ему всё по плечу.
Он вновь засмеялся, а я дал волю моей злости. И она вырвалась из самой глубины напряжённого от долгого ожидания сердца, и растеклась по всему телу кипящими реками адреналина.
Я бросился на режиссёра, запрыгнув на стол, и схватив его за его полукуртку-полурясу. Но он медленно выставил вперёд свою правую руку, и я почувствовал такой сильный удар, что всё внутри меня вдруг оборвалось, и я погрузился в кромешную пустоту.
Очнулся я на полу. В груди копошилась сдавливающая боль и я глубоко потянул в себя воздух.
Режиссёр сидел за столом и презрительно смотрел на меня своими застывшими глазами.
— Сука — тяжело выдохнул я, растирая рукой ноющую грудь.
— Неужели, ты решил, что сможешь победить меня силой? — спросил режиссер и расстроено покачал головой — Ты разочаровал меня, Инго.
Я медленно поднялся. Голова слегка кружилась, и я, отыскав глазами стулья, тяжело бухнулся на них.
— Знаешь — заговорил режиссёр — Первый тоже пытался решить дело силой. Иногда мне кажется, что вы, люди, всё ещё остаётесь безрассудными животными. Не понимаю, зачем было спасать, а потом восстанавливать такую никчёмную расу? Мне, наверное, и не принесёт удовольствия править такими как вы. Жаль, что у меня нет выбора.
— Выбор всегда есть — тихо сказал — Вернись к своим. Или ты боишься, что они уничтожат тебя за то, что ты сделал?
Режиссёр рассмеялся в полный голос.
— Боишься — повторил я — Ты знаешь, что нарушил законы, потому и боишься.
— Плевать мне на их законы! — закричал режиссёр — Вы никчёмные черви! Такими как вы просто кишит Вселенная, вы повсюду, полуцивилизации, недоцивилизации, застрявшие в начальной точке своего развития, а они вас спасают. Зачем? Ведь ещё тогда, когда мы собирали вас по ближайшим галактикам, уже было понятно, что ничего стоящего из таких как вы не выйдет. Зачем было заниматься этой глупой благотворительностью?
— Потому что они по-настоящему высшие существа. А ты всего лишь сумасшедший с гипертрофированной манией величия.
— Что ты можешь знать о высших существах? — режиссёр наклонился вперед, уперевшись локтями в крышку стола — Высшие существа не обязаны, и не должны никого спасать. У них не должно быть чувства вины. Вы создаёте себе богов, потому что чувствуете вину за свои плохие поступки, вам нужно перед кем-то каяться. Но перед кем каяться нам? Я презираю этих придурков, которые решили, что если сделать добро, то можно обрести смысл. Нет никакого смысла! Смысл лишь в том, чтобы повелевать другими. Тот кто не может развиваться, тем нужно повелевать.
— Они всё сделали правильно — проговорил я — Просто одна цивилизация появляется раньше, другая позже. Через несколько тысячелетий и мы достигнем многого. Ты просто боишься. Ты же трус, режиссёр. Ты боишься, что достигнув своих высот, мы сможем дать отпор тебе. Вот в чём дело.
— Высот? — режиссёр пожал плечами — О каких высотах ты говоришь? Вы падаете на колени, стоит только страху приблизиться к вам. Вы ищете защиты у вымышленных существ. Вы неспособны сами побеждать.
— Человек ещё слаб.
— И всегда будет слаб. Я долго изучал вас. Все попавшие в мой мир сразу же искали каких-то нелепых объяснений. Но самым нелепым было то, что в конце концов они делали совершенно непонятный вывод, что то, что с ними произошло, есть благо для них.
— Не все — перебил я — Ты же прекрасно знаешь, что не все — я посмотрел на режиссёра — Алекс не принял этот мир, как благо. И Алина не приняла. И Первый. Кстати, не называй этот мир своим. Он скорее принадлежит Первому, чем тебе. Ты же лишён возможности что-то придумывать, я прав?
На лице режиссёра на секунду вспыхнула ненависть.
— Ты не можешь творить — торопливо продолжил я, чувствуя, что мои слова задевают его — Ты уже не творец. И это тебя здорово бесит, правильно?
— Мне плевать! — закричал режиссёр.
— Нет, не плевать. Ты всегда думаешь о долбаной оригинальности, ты ищешь её, но внутри тебя её нет, тебя её лишили. А у нас, у людей, всё это есть, и никто нас этого не лишит.
— Но вы же не умеете пользоваться этим умением — режиссёр презрительно хмыкнул - Я не понимаю, зачем оно вам?
— Оно просто есть, и всё. Оно сформировалось за миллионы лет эволюции. Ты сам ищешь каких-то нелепых объяснений. Зачем спрашивать — зачем? Ведь это всё случилось в процессе развития, нашего собственного развития, а потому и никто не сможет этого у нас отнять.
При слове отнять, на лице режиссёра вновь промелькнула злоба.
— Зато этим прекрасно можно управлять, всей этой вашей способностью — сказал он — Да и много ли среди вас способных что-то создавать? Единицы. Все остальные просто глупо попадают под влияние созданных этими единицами идей. А те, кто может создавать, готовы продать своё умение за копейки. Первый оказался глупцом. Я предложил ему не просто деньги. Я предложил ему власть над планетой. Он мог согласиться, но ему, видите ли, помешали какие-то дурацкие благородные чувства.