Страница 58 из 77
Он вызвал статс-секретаря и оповестил его о предстоящем назначении, вернув для передачи на хранение почту, и, к немалому удивлению вошедшего, вложил открытку — репродукцию портрета в верхний карман френча.
"Зачем… же государю это с собой носить? Может, показать решил… любопытной мадам своей… Так ведь ненароком и потерять может… Уронит — и все. А в нечистые руки чего доброго, — беда. Еще и размножат… Забавы ради… или с умыслом… Иностранные лазутчики раздобудут, за кордон перешлют, растрезвонят, напечатают… Хлопот не оберешься…"
Глава семьдесят четвертая
Дато, не видя и не зная, что делается там, у властей, какие распоряжения и команды там отдают, мог все же приблизительно представить их ожесточенность и спешность…
Он преисполнился хладнокровной трезвой решимости.
Перед его глазами вставал бесстрашный пример, казавшийся прежде недосягаемым, непостижимым и сказочным, а теперь приблизившийся, протянувший ему подбадривающую руку: Гачаг Хаджар! Гачаг Хаджар!
Он ощущал рядом с собой их незримое воодушевляющее присутствие. Он видел их здесь, в темном погребе, в подземелье, и мысленно обращался к ним:
"— Это вы, друзья?
— Да, Дато. Мы поспешили к тебе.
— Как вы узнали, что я в беде?
— Как в сказке: заглянули в волшебное зеркало… — улыбаются гачаги.
— А жандармы… посты… солдаты?
— А мы невидимками обернулись…"
Дато рассмеялся от души. И своды погреба гулко отозвались эхом…
"— Почему Хаджар молчит? Может, ранили?
— Ранили, Дато… словом ранили…
— Они крадут у нас имена, Наби!
— … И дают" нам оскорбительные клички.
— Мы не отречемся от имени своего!
— Верно! Дато — это Дато. Наби — это Наби.
— А Хаджар — "Орлица"! Пусть враги знают. Наперекор этому двуглавому… петуху! "Орлица"- так мы величаем ее!
— Кто же дал ей такое имя?
— Мой соплеменник… ваши друзья… — гордо думает и грезит Дато, словно и не помнящий о грозящей, гибельной опасности. И ему видится смущенная хвалой Хаджар, и чудится улыбка Наби.
— Ты хвали ее, да не перехвали.
— Хаджар — драгоценный венец твой. Хаджар — краса и гордость наших гор…"
Хаджар, кажется, качает головой, зарделась, глаза лучистые звездами мерцают, и Дато ищет взглядом их светящуюся глубину, нет это не звезды, это мерцающая в кувшине-квери хмельная влага, и он хочет зачерпнуть из квери вино, и провозгласить здравицу…
И длится еще это блаженное наваждение, похожее на сон, где нет опасности, нет оцепивших погреб жандармов, сыщиков, солдат, где только он, Дато, легендарный герой…
И он поднимает чашу с вином и пьет.
"За тебя, Гачаг Наби! За твою Хаджар, смельчак Наби!"
И вдруг видения преобразились, сверкнули глаза Хаджар, выпрямилась она, стала рядом с Наби: "Пора, Наби! — рванулась к лесенке, ведущей к выходу. Наби удерживает: — Путь перекрыт, Хаджар.
— Прорвусь!
— Там их тьма-тьмущая… Птице не пролететь…
— Не беда!..
— Сам наместник командует… с биноклем…
— У него бинокль — у меня "айналы"…"
Дато отшвырнул осушенный рог.
Рог ударился о деревянный настил, загремел.
Те, снаружи навострили уши: что это Дато шумит?
Дато ощущал за собой неодолимую силу. Ему казалось, что Наби и Хаджар смотрят на него.
Пусть Наби далеко в горах, пусть Хаджар в каземате, но их взоры проникают сквозь скалы, стены, решетки, штыки, перелетают через вершины, через воды Куры…
Гачаги видят его.
И не только они. Кажется Дато: весь Тифлис высыпал на улицы и площади, толпы усеяли склоны, до самой Мтацминды, и среди них — гордая Медея, взявшая детей на руки. И в глазах ее нет обычной усталой и печальной укоризны, нет, она может теперь гордиться своим Дато, она любит его, жалеет его, и в глазах ее слезы: "Не бойся, мой Дато! Я знаю, что ты не мог иначе… Прости меня… Я хотела видеть тебя человеком… Я хотела, чтобы детям твоим не пришлось краснеть и стыдиться за отца своего…"
Удивительные картины представали в его воображении. Они были отчетливы и подробны, как явь.
Он представлял, как молва летит из уст в уста, через дворы, заборы, улочки Тифлиса, и ему виделись орлы, реющие над Мтацминдой — горой Шейх Санана, как называли ее жители-мусульмане, и эти орлы наводят на мысль о легендарной "Орлице".
Тифлис — от мала до велика, стар и млад — жил думой о героях, воодушевлялся их примером, молва о них шумела в духанах и лачугах, усадьбах и особняках…
— Ай, да Дато! — дивились люди. — Был сыщик, и вдруг — абрек! Надо же! Да он, видать, с самого начала и был абреком! А к ним позатесался с умыслом! Под самым носом у наместника орудовал, всю их подноготную узнал! Кто знает, еще чего отколол бы! Может, в доверие втерся, чтобы потом до самого императора добраться. Подстеречь — и кокнуть в укромном уголке!
Другие могли досадливо отмахнуться: брехня, мол, это все, Дато как был кутилой, так и остался, куда ему в герои лезть, только и знал, что по кабакам шляться, в казино деньги продувать.
Видно, мало ему было казенных харчей, вот и снюхался, наверное, с каким-нибудь подпольным мошенником, чтобы нажиться на фотографиях, открытках или фальшивых монетах. Может, и контрабанду возил морем… Разжился, денег куры не клюют, вот и сорил направо-налево.
И пошли бы чесать языками: дескать, то-то и власти всполошились, смекнули, что в обороте денег больше отпущенных из казны, и напали на след, оказывается, видишь ли, этот Дато фальшивые ассигнации печатал, по Куре до Каспия на лодках сплавлял, или, опять же, на арбе до железной дороги мешками перевозили, а там, тайным путем по глухим городкам… а золото им в карман рекой текло…
Иные рады бы навыдумывать и похлеще, мол, фальшивые ассигнации и монеты за границу контрабандой вывозили, золото из казны имперской — псу под хвост… Вот, дескать, и прижали молодчиков, живыми схватят, выпытают, что да как, и под петлю… Да, с царем шутки плохи.
Но ведь найдутся и такие, которые все истолкуют, все поймут, как есть. И действительно, уже среди споров и кривотолков проглядывала правда.
И у этой правды были убежденные приверженцы, доказывавшие, что вся эта история связана с "Орлицей" что, как по всей империи, так и здесь, закипает волна ропота и гнева против "царя-батюшки", против его прихвостней. Даром, что ли, бомбу швырнули в царя — и где? — в самом Петербурге! В самой России были и есть отчаянные смельчаки! И теперь есть такие сорвиголовы, которые непрочь "угостить" царя свинцом. Вот и наш Дато заодно с ними… У нас тут абреки, и у них — в Петербурге — свои "абреки".
Рассуждавшие таким образом тоже не могли обойтись без вымысла. По слухам, говорили они, Дато, переодевшись пастухом убогим, с палкой кизиловой в руке, хаживал в горы, к самому Наби похаживал, совет держал, как сообща служивых бить. Даже, вместе через Араке переплыли, мироедов таможних потрепали, а Дато прозвище дали — Гюрджи-оглы, что означает "Сын грузина"… Кто, как не Дато, мог тут, в Тифлисе, о гачагах молву пустить, кто, как не он, мог еще открытки с "Орлицей" сработать… Дато, видать, и есть наш главный абрек, и никто ему не указ, чихать ему на власть. Иначе зачем было двинуть такую силу против него? Куру с обоих берегов оцепить? По тифлисским улицам носиться, посты расставлять чуть ли не на каждом углу?..
А над Тифлисом, и вправду, парили орлы, кружили…
Главноуправляющий в невеселых размышлениях взглянув в окно, заметил высоко в небе величавых птиц — и нахмурился — принесла нелегкая…
"Пальнуть бы по ним, хоть из пушки" — подумал в сердцах его превосходительство.
Увы, это было бы нелепостью.
Видел орлов и Дато сквозь проем на крыше погребка. Видел — и радовался их вольному полету, воодушевлялся надеждой.
Они господствовали в небе.
Они вольно реяли над удивляющимся городом, гордые обитатели кавказского неба, крылатые небожители, ангелы свободы!
Набожные старики вздыхали: знать, прогневался господь бог на рабов божьих, небесных вестников послал…