Страница 18 из 77
Кто, в конце концов, кому подчиняется — губернатор офицерью, или войска официальной власти? А если губернатор — то их благородия пусть изволят считаться с его людьми, с уездным начальством, не зарываться и не лезть, куда не следует. Однако, зарываются и лезут, и, может быть, неспроста.
Особенно не по себе генералам стало, когда из письма зангезурского узнали они о дерзких набегах и расправах Наби — губернаторов дрожь охватила. И более, чем Наби, похоже, дразнила их любопытство и повергала в тревогу молва о кавказской горянке Хаджар, воодушевлявшей повстанцев даже в стенах каземата.
Конечно, кое-кто из них слыхал о песнях в честь Наби и Хаджар, переходивший из уст в уста, в печенках губернаторских сидели эти песни… А вдруг и в их губернии перекинется крамола? Очевидно, одними штыками тут не обойтись, нужна иная тактика, иной маневр и образ действий. Только нагайкой и кнутом, военными демаршами окраины империи не удержать в повиновении.
Губернаторы ломали голову, снедаемые противоречивыми мыслями, сомнениями и страхами, а массивная дверь из орехового дерева открылась, и вновь появился нахохлившийся, побагровевший главноуправляющий, и медленно выйдя на середину зала, остановился.
— Ну-с, господа, прочли?
— Так точно, ваше превосходительство!
— Я хотел' бы услышать ваше суждение о беспорядках в гёрусском каземате.
— Мы ждем распоряжений вашего высокопревосходительства, — подобострастно выпалил кто-то из губернаторов.
— Аркадий Филиппович, — главноуправляющий остановил иронический взгляд на елизаветпольском генерал-губернаторе, — может быть, вы изволите поделиться с нами?
— Смею заверить ваше высокопревосходительство, что знай я досконально, как развязать этот "гордиев узел", то и письма не стал бы показывать вам…
— Гордиев узел?! — голос главноуправляющего, холеной рукой, затянутой в перчатку, накрывшего исписанную стопу листов, взвился. — И это называется управлять губернией! Уездом?! Это — развал!
Елизаветпольский генерал-губернатор, вытянувшийся в струнку перед начальником, опустил голову.
— Вы вправе наказать меня, ваше высокопревосходительство.
— Успеется! Возмущен не только я… — царский наместник обвел колючим взглядом остолбеневших губернских начальников. — Государь выражал недовольство положением дел на Кавказе и нашим образом действий! — наместник воздел очи к портрету самодержавца в золоченой раме. — Изволите знать, почему? Потому, что уже столько лет мы не можем справиться с разбойником Наби!
И дальше стал отчитывать генералов, как мальчишек, ругать их последними словами — так народная молва говорит.
— Ваше высокопревосходительство… — выдавил из себя в воцарившейся тишине елизаветпольский страж империи, облизнув сухие губы. — Я совершенно виноват перед вами. — Губернатор втайне надеялся смягчить признанием разгневанного начальника и хоть как-то отвести угрозу, нависшую над его головой.
— Вы виноваты перед всей империей!
— Так точно, ваше превосходительство!
Наместник, морщась от раздражения и досады, отрезал:
— Д главноуправляющий, жду от вас всех решительного четкого ответа! губернаторы продолжали стоять у кресел. — Вы вот извольте мне ответить, на руку ли нам было оскорблять кавказскую женщину, почитаемую среди местного населения?
Губернаторы продолжали хранить молчание, опасаясь сказать что-то невпопад.
— По-моему, такое по меньшей мере неумно, господа!
И только теперь, воодушевленные тоном и позицией его высокопревосходительства, губернаторы встрепенулись, ожили и в дружном подобострастии заговорили, косясь на елизаветпольского коллегу, стоявшего с убитым видом.
Каждый из них на свой лад сказал примерно так:
— Конечно же, вы правы, ваше высокопревосходительство!
Глава двадцатая
Излив свое раздражение и досаду, наместник немного отошел; достав носовой платок, отер пот со взопревшего лица, затем грузно опустился в кресло.
— Не грех поучиться у бакинского генерал-губернатора, — продолжал он. — Не все, конечно, у него достойно подражания, но кое-чему стоит поучиться.
Дородный бакинский генерал-губернатор заерзал в кресле, польщенный начальственной похвалой. Взгляд его скользнул по съежившемуся елизаветпольскому гостю, благоговейно устремился к августейшему образу в золоченой раме, минуя фигуру главнокомандующего. Тот не без некоторого неудовольствия заметил губернаторский взгляд, столь бесстрастно обошедший его персону.
— Может, изволит высказаться наш бакинский генерал-губернатор? А, господин Пудовкин?
— Покорнейше благодарю, ваше высокопревосходительство, — польщенно отозвался Пудовкин. — Но, право, мне нечего добавить к тому, что вы сказали. Мясистые губернаторские щеки налились краской.
— Ну, скажем, начнем с этих самых… белорубашечников… — Наместник сопроводил слова непринужденно приглашающим жестом. — Как у мусульман шиитского толка вершится обряд самоистязания? Посвятите нас в бакинские подробности.
— Слушаюсь, ваше высокопревосходительство. Господам известно, что раз в году, в день "ашура", мужчины-шииты, в белых длинных рубахах в поминовение убиенных имамов устраивают ритуальное шествие, надсекают себе головы мечами, кинжалами, заливаясь кровью…
Наместник удовлетворенно заколыхался в кресле, обведя взглядом губернаторские головы, лысины, плеши, мундиры, кресты, медали, удостоверяясь, что эти властные, именитые> родовитые люди сейчас являли дружное подобострастное внимание.
— Худо или нет, что наши иноверцы занимаются подобным "кровопусканием"?
Губернаторы — каждый себе на уме, — уловили по тону, куда клонит его высокопревосходительство и ответили вперебой:
— Не худо…
— Хорошо бы им всем принять шиитство…
— То-то потешатся…
Бакинский губернатор, видя поощрительное отношение к жестокому обряду, напыжился. Пудовкин умел напускать на себя сочувственный вид, строить горестную мину, скрестив руки на груди, когда подданные — шииты вершили обряд поминовения убиенных имамов, оплакивая их в безутешном горе и исступленно истязая себя. Губернатор настолько преуспел в своем лицемерном сочувствии, что простодушная толпа могла бы, кажется, предположить его обращение в шиитскую веру…
— Господа, я всячески поощряю обряд, — сказал он. — Более того, из своих средств я вношу вспомоществование в пользу "белорубашечников", велю обносить их, по обычаю, сладким напитком — шербетом!
— Слышите, — шербетом угощает шиитов! — В тоне наместника уже сквозила ирония. Он не хотел слишком выделять бакинского подопечного перед остальными, пусть даже в пику елизаветпольскому генерал-губернатору. — Да-с, господа, шербетом! Ну, и когда шииты ваши, вооруженные этими опасными штуками, пускаются шествовать по улицам — как тогда, князь?
— По моему распоряжению, для сохранения порядка и пущей торжественности, выставляются конные пикеты.
— Ну и как шииты относятся к усердию нашего губернатора?
— Все шииты, смею заверить вас, изъявляют искреннюю признательность! Это предмет их религиозной гордости!
Наместник неспроста завел разговор об этой сложной материи, преследуя цель — довести до сознания присутствующих мысль о том, какую неожиданную службу может сослужить рознь между суннитами и шиитами на Кавказе. Он хотел внушить губернаторам не только мысль о расколе и разжигании межнациональной розни, но и о целесообразности использовать сектантские распри.
— Почему же они гордятся вашим участием? Сделайте милость, растолкуйте…
Пудовкин приосанился:
— Они рассуждают так: дескать, глядите, сколь почитаема наша шиитская вера в отличие от суннитской, что сам генерал-губернатор выказывает к нам расположение, и казачье воинство выставляет для охранения, и шербет с нами пьет, и печаль нашу разделяет!
Наместник не мог удержаться от смеха. Остальные неуверенно хихикнули.
— Как же так, губернатор — и вдруг слезу пускать по убиенным имамам?
— Так точно, ваше высокопревосходительство. Если интересы дела требуют…Тут уж все дружно прыснули, расхохотались, заколыхались в креслах.