Страница 15 из 77
Глава семнадцатая
Аллахверди, еле отделавшийся от казачьего офицера, продираясь сквозь заросли, кустарник, наконец-таки добрался до села Каравинч и направился к дому кузнеца Томаса. Хозяин сразу заметил, что он удручен.
— Как дела, кум?
— Худо, Томас.
— Что случилось? — всполошился кузнец. — Или… Хаджар в Сибирь отправили?
Аллахверди перевел дух.
— Да нет… пока она в каземате… Лейсан сказал…
— Что ж тогда тучей смотришь?
— Худо, говорю. Все туже кольцо затягивают… У них там один офицер появился — хуже сторожевого пса! Проходу никому не дает…
— А может, мне самому наведаться туда?.. Узнаю толком, что и как.
— И я всю дорогу об этом думал… Нужно знать все в точности. А то упустим час…
После разговора в кузне, хозяин прошел в дом, вернулся с узлом — аманатом, чтобы друг удостоверился: все в порядке. Аллахверди укоризненно покачал головой:
— Зачем ты мне показываешь?
— Чтоб ты убедился — в целости и сохранности. В моей дружбе подвоха не жди.
— Не зря мы в тебя верим!
Томаса слова друга тронули до слез, и он вытер узловатой, грубой пятерней глаза с опаленными — у горна — ресницами.
— По мне так: хоть голову сложи, а другу удружи… И они как бы клятвенно подтверждая эти слова, стиснули друг другу руки, оба рослые, плечистые.
— Вот когда мы пойдем долбить проход в каземате, — Томас, отступив, ударил себя по крепкой, как наковальня, груди, — я со своими калеными железками сгожусь больше многих прочих помощников…
— Хаджар передала, что нужно ждать ее знака и ничего самим не затевать.
— Да, тяжкую ношу взвалила она на себя! — Кузнец вздохнул, подумав о том, что так можно потерять время и упустить момент. — Зря она сама взялась за подкоп. Гордая — все сама да сама.
— Верно, своими руками свою волю хочет добыть.
— Что бы она там ни хотела, ни задумала, а дела трудные.
— Да еще какие…
Томас с самого начала сомневался, что Хаджар сама управится с подкопом. Подосадовал:
— Слышь, этот каземат — не халва тебе, чтобы взять да и проглотить. Это же крепость, куда ни глянь — штыки и дула. Попробуй сунуться — что днем, что ночью — мигом башку размозжат, мокрое место останется.
— Лучше бы уж нам, мужчинам, размозжили башку, — горько сетовал Аллахверди, — чем позволить, чтобы женский платок казачьими сапогами топтали!
Посидели друзья на подушечках, положенных на палас, поговорили, поразмыслили. Набив табаком трубки, чиркнули кресалом о кремень, закурили, жадно затягиваясь горьким дымом. Потом, постукав трубками об пол, высыпали пепел, снова набили табаком из кисетов, но закуривать не спешили.
— Одной ей не вырваться — подмога нужна, — продолжал Томас. — Что может сделать невольница, в четырех стенах, взаперти, в живом кольце охраны, в окружении штыков?!
— Знаю, кум… — вздохнул Аллахверди. — Но без ее согласия нарушать ее же наказ не след!
Томас поднялся, прошел в смежную комнату, велел жене — матери семерых детей, накрыть на стол.
Та встревожилась:
— Куда ты собрался?
— Надо в Гёрус.
— К добру ли?
— Проклятье лиху! — отделался Томас обычным присловием, не объясняя цель своего поспешного ухода, и вернулся к Аллахверди. Тот показал, как стоит охрана: смотри, мол, в оба, не плошай, — разузнай, что да как. Лучше бы, конечно, снестись с каким нибудь надзирателем-армянином, на которого можно положиться… А ежели не удастся — Лейсан из Хаджилы может помочь.
Да, без Хаджар Наби туго приходилось. Она окрыляла Наби и его удалых воинов, она воодушевляла их! Без нее Наби не был бы столь бесстрашен! Не мог бы водить преследователей за нос, выходить из боев целым-невредимым, приводя в бешенство власть имущих в Иране-Туране[19], восхищая народных ашыгов, сказителей, в чьих песнях их превозносили до небес…
И если первым героем в этом живом дастане был Гачаг Наби, то душой его была Гачаг Хаджар!
И подобно тому, как душа сказочных великанов — дивов таилась в сокровенном стеклянном сосуде, так и воинский дух повстанцев воплощался в Хаджар. И ее заточение в каземате было как бы моральным арестом для всех других.
И как плоть не может жить без духа, так и борьба не могла обойтись без Хаджар! Должны же они разорвать это злое кольцо! Либо жизнь в бесчестьи, либо славная смерть! Иного пути не было!
В окопе ли Хаджар, разит ли врага Хаджар — отпор и отважный удар! Нет Хаджар в строю — нет былого пыла в бою!.. И уже не так грозно звучит громовой клич Гачага Наби!..
Сын Ало, сын "Алова" — как многие называли его, — сын Огня, глядишь, не так уж и горяч, не вспыхнет, не заполыхает… И не взыграет кровь, не захлестнет сына Ало упоение отваги, музыка боя! Увы, и отряд сник, и не так бьется с вражьей силой, и, может, уже кое-кто готов на попятный пойти. Чувствуется, чего-то не хватает отряду, что-то надломилось в людях. Без Хаджар поубавилось пыла. Верно, никто из удальцов виду не показывал, не раскисал, не хотел мириться с тем, что Хаджар томилась в каземате. А все ж внутри, подспудно не могли не угадывать охлаждение и разлад… Это настроение улавливал и сам Наби, чувствовал больше и острее, чем когда бы то ни было.
— Скажите, ребята, без Хаджар мы, вроде, стали грустить, а? Вроде потухшего костра стали, точно…
— Или привыкли равняться на отвагу и удаль дочери Ханали?
— И на отвагу равнялись, и на имя молились!
— Да я и сам знаю — не будь дочери Ханали — не быть мне Гачагом Наби! Не мчать на коне, не бить из винтовки-айналы, не опоясаться кинжалом. — И продолжал дрогнувшим голосом:-Но что тут поделать, не хочет она, чтобы кровь из-за нее пролилась, и люди гибли под копытами казачьих коней! Но должна знать зангезурская голытьба, что никто не преподнесет нам и свободу, что возьмем то наше! — Наби поглядел вдаль, за гряду голубых гор. Разговор происходил на высокой скале.
— Хаджар — за решеткой. Как же нам быть?
— Разгромить каземат!
— Без ее ведома, без спросу, — недолго и дело провалить! — сказал Наби, и взвились наперебой сердитые голоса:
— А коли так — что ж прикажешь делать?
— Повременим еще, подождем, друзья! — спокойно промолвил вожак гачагов. Поглядим, какие вести принесет Аллахверди из каземата. И что нынче нам прикажет Хаджар. И снова нетерпеливый хор голосов:
— За нами дело не станет! Чего-чего, а трусов у нас сроду не бывало!
Гачаг Наби попытался урезонить рвавшихся в бой товарищей:
— Трусов не бывало — это ладно. Но ведь испокон веку, со времен Кёроглу нам наука боевая осталась: воевать с толком, где надо, увернуться, где надо ударить врага и голову уберечь! — Ровный, спокойный голос подействовал на удальцов отрезвляюще. — Так завещал нам славный Кёроглу. Ведь нет у нас несметных, вооруженных до зубов полков, чтоб, в случае гибели одного, другой взамен выставить. — В голосе у Гачага Наби сквозила горечь. — По сути, вся наша надежда и сила — в сноровке и смелости. Опять же, как говорил Кёроглу, "доблесть — десятка, из них девять — не покажись, а один — не попадись!"
Коренастый, позадиристее, посмелее выступил вперед гачаг, сказал запальчиво:
— Да, пусть и не Кёроглу, а сам аллах скажет, только какая-такая это доблесть, если Хаджар мы выручить из неволи не можем?
Гачаг Наби усмехнулся, давая понять, что горячиться, лезть на рожон сейчас не след.
— Кёроглу понимать надо так: девять раз ударь врага, да так, чтоб врасплох застать, а попадешь во вражье кольцо — обратись в огонь, молнией разруби и выскользни из его рук!
Удалец сорвал мохнатую папаху с головы, бросил оземь. Не унимался:
— Во времена Кёроглу огнестрельного-то не было ружья! Другой тоже сторонник рубки-сечи, рукопашной удали, подхватил:
— Кёроглу и сам говорил: ружье да свинец — отваге конец…
— Нет, не так! — Гачаг Наби не хотел, чтобы слова Кёроглу, которого он мысленно почитал советчиком и наставником своим, были истолкованы превратно. Сразись мы с врагом грудь в грудь, стенка на стенку — давно бы нас всех перебили! Нынче надо бить врага исподволь, внезапно, не открываясь, бить так, чтоб в страх его повергнуть, и тут Кёроглу для нас — пример и наука, и дух его, витающий в горах — с нами…
19
19 Традиционное словосочетание, обозначающее страны и края Востока.