Страница 8 из 10
Первый русский славянофил Павел Иванович Пестель, теоретик и вождь Южного общества декабристов, до того даже был раздосадован дисгармонией между Лейбницем и мальчиками без штанов, что задумал перевести все без исключения иностранные, заимствованные слова на русский язык, в чем, однако, не преуспел; ну не переводятся по-русски, хоть ты тресни, «академия», «музыка», «бельэтаж», и все попытки принудительно вывести соответствующий аналог только к тому и приводят, что в результате получается смешная белиберда.
И чего, спрашивается, было расстраиваться, чего изводить себя словотворчеством, если и у немцев нет своего, природного существительного для понятия «конституция», а похитили они это слово у древних римлян, а «математику» украли у афинян, и вообще, с точки зрения античного человека, и мы – варвары, и они – варвары, обогатившие свой язык плагиатом, только они расположились поблизости от очагов древних цивилизаций, а мы возмутительно далеко.
Уже тем может утешиться гордое русское сердце, что ни один народ в мире не способен трансформировать наречие в существительное, а мы пожалуйста – «авоську» вывели из «авось».
Уж на что Лев Толстой был мудрец, а и того российская действительность, можно сказать, оставила в дураках. Лет шестьдесят этот гений водил пером по бумаге, тридцать лет искал Бога и, наконец, пришел к заключению, что по-настоящему счастлив тот, кто не ест убоины, неукоснительно следует евангельским заповедям, живет черным трудом, ничего не имеет и ничего не желает, обратно опростился до стадии тульского мужика. Потом эту доктрину подхватили тысячи людей, которые чаяли всемирной гармонии через непротивление злу насилием, и чуть ли не целая церковь из них образовалась, смиренных и трудящихся, инфантильных и неимущих, вегетарианцев и щеголяющих босиком.
Вот что любопытно: доживи Лев Николаевич до 1918 года, как-то продвинулось бы его учение, или нет? Ведь записного толстовца непременно должна была озадачить странная ситуация – ведущей фигурой в стране стал именно что мужик, по преимуществу «плачущий», «кроткий», «алчущий и жаждущий правды», всех заставили пилить дрова, включая бывших фрейлин и профессоров, всяческое имущество отменили, человек опростился до такой степени, что ему не на что огурчика купить, чеке и при желании не окажешь сопротивления, по городам и весям бродят сплошь босые вегетарианцы, а счастья как не было, так и нет.
И даже все сложилось как будто наоборот: кругом ужасы и вопиющее хамство, бескормица и насилие, братоубийство и самодержавие похлеще Романовского, даром что человек пошел на все уловки, все наставления Льва Толстого исполнил, чтобы достичь вселенской гармонии и мира в самом себе.
А еще говорят, что ключ от социального благоденствия и согласия человека с природой нужно искать не во внешних условиях жизни, а непосредственно в человеке как самодовлеющем существе. Однако на поверку выходит, что и условия жизни ни при чем, и человек сам с собой справиться не может, и вообще дьявол его знает, где искать этот проклятый ключ, почему нам всегда хорошо и всегда плохо, независимо от того, чему нас учат в школе и кто там засел в Кремле.
Следовательно, тут прямой навет и надругательство над личностью, когда про нас говорят: человек – это такая скотина, что его никаким учением не проймешь.
Ужасное недоразумение: машины становятся все лучше, а человек все хуже. Ну, не то чтобы хуже, а проще, как-то недостовернее и скучней.
Достоверный человек жил в позапрошлом столетии, при спермацетовых свечах, печном отоплении, конной тяге, когда еще устраивали музыкальные утренники для детей и взрослых, дамы носили муфты, подлецов урезонивали на шести шагах, либералы препирались с правительством и молодецкой походкой всходили на эшафот. И в прошлом, ХХ веке, еще водился достоверный человек, когда уже трамваи ходили, самолеты летали, радио говорило, миллионы людей свято верили в социалистический способ производства и распределение по труду.
Что интересно: ни тогда, ни прежде железные дороги отнюдь не входили в противоречие с подвижным контрапунктом строгого письма, который выдумал композитор Танеев, а электрическое освещение – с общественно-экономическими иллюзиями, и множество просвещенных людей придерживались того мнения, что научно-технический прогресс мало-помалу избавит род людской от тягостных забот о хлебе насущном и освобожденный человек, наконец, пресуществит свою природную склонность к прекрасному в идеальные государственные учреждения, небывалые произведения искусства, новые, высокие этические нормы и другие радостные дела.
Не тут-то было; наука и техника дошли уже до того, что не сегодня-завтра можно будет сложить живого человека из отдельных атомов, а после разобрать его на донорские органы про запас, а вот о новой, высокой этике, кажется, не слыхать. То есть на поверку оказалось, что человек сытый, одетый-обутый, занятый на работе только восемь часов в сутки, меньше всего расположен выдумывать идеальные государственные учреждения, влекомый природной склонностью к прекрасному, а тянет его к телевизору, этому рассаднику всяческой дури, на дискотеку, пивка попить, как-нибудь набезобразничать от скуки, потому что шестнадцать часов досуга простому человеку не перенесть. Ведь это шутка сказать, американцы на Луну слетали, а каждый второй гражданин Соединенных Штатов не понимает того, что в газетах пишут; Леонардо да Винчи еще когда изобрел подводную лодку, а вечный Рим – самый воровской город в Европе; наша Россия, неисчерпаемый источник художественных галлюцинаций, до того осатанела, что у нас за колючей проволокой остывает один человек из ста; в Лондоне, цитадели научной мысли, попрошаек больше, чем сизарей.
Сдается, что наука существует сама по себе и, главное, для себя, что ее источник – более или менее праздное любопытство, необоримое, как стихия, которое может куда угодно завести и которое одинаково довлеет и нашим бабушкам, дежурящим на лавочках у подъездов, и физикам-теоретикам, мудрующим над тайнами вещества. Сдается, что техника, плавно вытекающая из науки, напрямую занимается растлением человека, поскольку она стремится усладить его физическое бытие и постепенно высвобождает первобытные инстинкты для свершений по преимуществу неблаговидных, а то и непосредственно работает над средствами уничтожения всего сущего на земле.
Бессмысленное это дело, наука, – вот какой получается парадокс. Вон Иммануил Кант при сальных свечах писал, и ничего, убедительно писал, Гераклит лечился навозом и прожил счастливую жизнь задолго до изобретения пенициллина, наш Карамзин добирался до Парижа в рессорном экипаже и в результате целую путеводительную книгу написал, а нынешний Ваня Сидоров, который благоговеет перед наукой и лечится химикатами, домчится до столицы мира за четыре часа с минутами и чувствует себя избранником небес, поскольку-де ему выпало родиться в эпоху электронной бомбы и ацетилсалициловой кислоты. Между тем настоящим избранником будет тот, кому повезет родиться в эпоху всеобщего духовного благоденствия, если, конечно, она придет.
Все-таки наивен человек, до смешного наивен по той причине, что ему невдомек: писать письма куда интереснее, чем трепаться по телефону, «барские» дрова слаще центрального отопления, «тише едешь, дальше будешь», Иммануил Кант неизмеримо содержательнее телевизора, а теория относительности не сделала ни одного босяка ни счастливее, ни мудрей. Разумеется, ничего не поделаешь с извечным стремлением человека к познанию мира (оно же праздное любопытство), но, с другой стороны, разумно ли это: тратить неисчислимые богатства, отнятые у бедняков, на создание грозного, всеиспепеляющего оружия, которое даже невозможно употребить?
Со времен Томаса Мора, написавшего знаменитый роман «Утопия», то есть вот уже пятьсот лет, думающие люди с обостренным чувством справедливости никак не отстанут от коммунистической идеи, которая зиждется на том несовершеннолетнем убеждении, будто все зло мира идет от частной собственности на средства производства, и жизнь станет прекрасным сном, ежели эту собственность как-нибудь упразднить.