Страница 80 из 119
Важно понять, что часто клиент–пациент обращается к психологу только потому, что в реальной своей жизни он не встретил настоящего друга, который смог бы его по–человечески выслушать, или потому, что лишен настоящей любви. Примечательно, что К. Роджерс главную проблему психотерапии связывал с тем, «что может сделать психотерапевт, дабы в конце концов сообщить клиенту, что он любим» (любим не в смысле «эроса», а в смысле «агапе», то есть любви, которая не требует ничего взамен — по К. Роджерсу). При этом сам К. Роджерс считал, что для решения этой задачи «не имеет особого значения не только теория, но и техника» (цит. по Кану, 1997. — С. 41). И как быть в этом случае, если непременным условием эффективной психотерапевтической помощи должна быть, по мнению многих специалистов, так называемая «дистанция» между психологом и клиентом?
На самом деле, очень сложно четко и понятно развести «психотерапевтические отношения», «дружбу» и «любовь». И если «отношения психотерапевта и клиента» еще как–то пытаются концептуализировать, то «любовь» и «дружба» какой–то серьезной концептуализации пока, слава Богу, не поддаются, так как в них в наибольшей степени проявляются человеческая уникальность, творчество и достоинство. Сама ценность любви и дружбы в том, что каждый человек понимает их по–своему, что и позволяет людям выстраивать уникальные, неповторимые и именно этим особо ценные (бесценные!) отношения друг с другом. И может так оказаться, что пришедший к психологу клиент захочет увидеть в своих отношениях с психологом то, что близко его собственному пониманию дружбы или даже любви. Но если психолог начнет объяснять ему, что их отношения — это отношения специалиста и клиента, то некоторые клиенты могут быть сильно разочарованы, так как заведомо не получат того, ради чего они вообще пришли к психотерапевту — за подтверждением того, что «могут быть любимы» (по К. Роджерсу).
И все–таки «психотерапевтические отношения» и «дружбу» развести можно, ведь, как отмечал еще Д. Вашингтон, «истинная дружба — медленно растущее дерево; она должна претерпеть потрясения от несчастий, прежде чем заслужить свое название». Правда, и в психотерапевтических группах отношения тоже часто «вызревают» медленно, и, кроме того, в таких группах часто выделяют и специально организуют этап «агрессии на терапевта», чтобы потом преодолеть его и выйти на более интимный уровень взаимоотношений.
Более сильное возражение против отождествления «психотерапевтических отношений» и «дружбы» связано с тем, что «в истинной дружбе таится прелесть, непостижимая для заурядных людей» (по Ж. Лабрюйеру), и с тем, что «дружба может соединять лишь достойных людей» (по Цицерону). Действительно, к психологу приходят самые разные пациенты, в том числе и «заурядные», о чем, например, откровенно говорил и К. Роджерс, рассматривая ситуацию взаимоотношений со «скучным клиентом» (цит. по Кану, 1997. — С. 43). Но если к психологу придет клиент, совсем «незаурядный» и близкий ему по духу, то неужели между ними не может возникнуть искренняя дружба?
Проблема в том, что если все–таки отношения психолога и клиента приобретают пусть не дружеский, а просто человеческий характер, то сам факт «оплаты» таких отношений может значительно снизить уровень возможной «дружбы» и «любви» (в смысле «агапе» — по К. Роджерсу), и, соответственно, значительно примитивизировать психотерапевтические отношения между клиентом и психологом по сравнению с тем, какими они могли бы быть. «Доброе делб тем меньше заслуживает благодарности, что неизвестна его цена», — писал Ф. Бэкон. Конечно, многие клиенты и психотерапевты это «переживут», но осознание какой–то «фальши» в их отношениях все равно присутствовать будет.
Есть еще одно сомнение, значительно снижающее восторги от эффективности платных психологических услуг. Психотерапевты тоже люди, и им тоже хочется хорошо жить (кто бы спорил!). Но поскольку реально существует «рынок психотерапевтических услуг», то часто им приходится вести отчаянную конкурентную борьбу на этом «рынке», то есть приходится заботиться о своей рекламе и подстраиваться под вкусы и капризы своих возможных клиентов. Поэтому неизбежны ситуации, когда психотерапевт просто вынужден отказываться от идей и методов, которые, как он считает, нужны многим клиентам, но которые самими клиентами (или коллегами психотерапевта) не принимаются.
И тогда психотерапевт вынужден работать не так, как считает нужным, а так, как «положено», что и позволяет ему увереннее чувствовать себя на «рынке психотерапевтических услуг». Именно этим объясняется быстрая переориентация многих психотерапевтов на очередные методические «моды» и увлечение теми идеями, которые пользуются спросом и позволяют быть «конкурентоспособным». Естественно, и здесь есть счастливые исключения, когда психотерапевту все–таки удается реализовывать именно свое представление о «правильной» работе, но это уже на уровне настоящего «искусства» профессионального и личностного самоопределения.
В подавляющем большинстве случаев и психотерапевты, и клиенты стараются даже не задумываться об этой проблеме, иначе «просто работать было бы невозможно». Но от этого сама проблема (проблема фальши во взаимоотношениях, которые по сути своей все–таки должны быть искренними и бескорыстными) не исчезает, а лишь накапливается в виде сдержанного взаимного раздражения психологов и клиентов, рассчитывающих не только на «любовь», но и на уважение к своему достоинству.
Итак, одна из сложнейших этических проблем психологической практики может быть сформулирована примерно так: «Брать или не брать деньги–подарки с доверившегося Вам клиента?». Данный вопрос является слишком деликатным и «взрывоопасным», поэтому, чтобы не нервировать читателя, обозначим свою позицию: «Конечно, брать!». В условиях, когда почти все окружающие Вас психологи «берут» (это уже давно стало нормой), да и многие клиенты иначе даже не представляют себе взаимоотношений с психологом, да еще в условиях, когда труд многих психологов и педагогов оплачивается просто унизительно малыми окладами, отказ от оплаты своего труда (от гонораров) будет просто самообманом. Но брать можно по–разному. В одном случае можно брать, да еще возмущаться, что «мало платят, такие–сякие», вон мой коллега «гораздо больше зарабатывает». В другом случае можно брать, но при этом искренне переживать, что вообще приходится выстраивать свои отношения с клиентом в режиме «купли–продажи».
Интересны в этом плане рассуждения известного психотерапевта Эверетта Шострома: «… в бизнесе личность — это уже не столько личность, сколько машина для делания денег… Как известно, психотерапия базируется на уважении личности и достоинства тех людей, которые обращаются к врачу за помощью. Но тот факт, что пришедший на консультацию человек — не просто страдающая личность, а клиент (!), несколько меняет всю ситуацию. Когда психотерапевт становится бизнесменом, ему практически невозможно удержаться от овеществления своего клиента. Психолога, психотерапевта у нас не принято считать бизнесменом. Это хотя и лестное для меня, но заблуждение. И я, как некая промежуточная стадия между психологом и бизнесменом, тоже переживаю глубокий душевный конфликт» (Шостром, 1992. — С. 126).
Далее Э. Шостром признается, что «за каждую оказанную психотерапевтическую услугу вынужден брать гонорар», но при этом замечает: «…во мне сталкиваются психотерапевт и бизнесмен, но ведь и человек, пришедший на консультацию, неоднороден. Он одновременно личность, требующая помощи, и клиент, которого нужно обслужить» (там же. С. 126—127).
Э. Шостром пытается как–то оправдаться перед собственной совестью профессионала и продолжает свои рассуждения: «…моя профессия обязывает меня к тому, чтобы сердце мое было открыто навстречу каждому. Но за время, которого у меня существенно меньше, чем душевной теплоты и любви к человечеству, за время, которого у меня в обрез, нужно платить. «Вы платите не за любовь и внимание, которое я вам оказываю, — могу я сказать в таком случае, — вы платите компенсацию за потраченное на вас время». Но тут же Э. Шостром честно признается, что и «бизнесмен в отношении своих потребителей исповедует похожую философию» (там же. С. 127).