Страница 52 из 162
«Наша гуманитарная наука с упорством истинного маниака пихала нас на западноевропейские пути… Та методика общественных наук, которая родилась на Западе, была и там „богословской схоластикой и больше ничем“. Она выработала ряд понятий и терминов, в сущности мало отвечавших даже и европейской действительности. Наши историки и прочие кое-как, с грехом пополам, перевели все это на русский язык, и получились совершеннейшие сапоги всмятку. Русскую кое-как читающую публику столетия подряд натаскивали на ненависть к явлениям, которых у нас вовсе не было и к борьбе за идеалы, с которыми нам вовсе нечего было делать. Был издан ряд „путеводителей в невыразимо прекрасное будущее“, в котором всякий реальный ухаб был прикрыт идеалом и всякий призрачный идеал был объявлен путеводной звездой. Одними и теми лее словами были названы совершенно различные явления. Было названо „прогрессом“ то, что на практике было совершеннейшей реакцией, — например, реформы Петра, и было названо „реакцией“ то, что гарантировало нам реальный прогресс — например, монархия…[118] Была „научно“ установлена полная несовместимость „монархии“ с „самоуправлением“, „абсолютизма“ с „политической активностью масс“, „самодержавия“ со „свободой“ религии, с демократией и прочее и прочее — до бесконечности полных собраний сочинений. Говоря несколько схематично, русскую научно почитывавшую публику науськивали на „врагов народа“ — которые на практике были его единственными друзьями и волокли на приветственные манифестации по адресу друзей, которые оказались…»[119] —
дальше у автора идет упоминание его любимого органа ОГПУ, закатавшего Ивана Лукьяновича в свое время на Соловки в точности за то, за что и прочую интеллигенцию. Насчет ОГПУ у меня мнение другое, поэтому предлагаю читателю «друзей» подобрать на свое усмотрение. Например, «Антанта», или «цивилизованный Запад», или «сто сортов колбасы»… Но в целом ведь — здорово сказано, а?
В самом деле, как поступала наша великая русская философская мысль? В Европе зрели какие-то совершенно умозрительные теории, у нас их переводили на русский язык и искали соответствия в нашей действительности. Это было примерно столь же обоснованно, как искать симптомы родильной горячки у перепившего лесоруба — но ведь находили же, и даже пытались лечить!
«Русская гуманитарная наука оказалась аптекой, где все наклейки были перепутаны. И наши ученые аптекари снабжали нас микстурами, в которых вместо аспирина оказался стрихнин… Русская „наука“ брала очень неясные европейские этикетки, безграмотно переводила их на смесь французского с нижегородским — и получался „круг понятий, не соответствовавших ни иностранной, ни русской действительности“ — не соответствовавших, следовательно, никакой действительности в мире, круг болотных огоньков, зовущих нас в трясину.
Истинно потрясающие пророчества русских ученых отчасти объясняются полной путаницей их „научных понятий“. Отчасти объясняются и другим: хроническим расстройством умственной деятельности, возникшим в результате векового питания плохо пережеванными цитатами… Эти люди никогда ничего не понимали, не понимают сейчас и никогда ничего понимать не будут. Но именно они учили нас. И призывали, и науськивали, и разъясняли, и пророчествовали»[120]
…и было это в XIX веке, и в десятые годы ХХ-го, и в шестидесятые, и в восьмидесятые, и в девяностые — да хоть подшивку «Огонька», что ли, взять, чтобы убедиться? А мы все завороженно повторяли за ними: «цивилизация», «демократия», хотя реальная цивилизация означает всего-навсего набор вещей, который надо иметь, чтобы считаться современным, а демократия отличается от диктатуры лишь тем, что в ней крутится нехилый бизнес под названием «выборы»[121].
Всё это богословие зазубривалось, хуже того — изучалось, а поскольку было очень неудобно для понимания, то изучалось оно методом поисков черной кошки в темной комнате. Вместо кошки наловили кучу глюков. В результате к началу XX века в умах образованного общества сформировалась идеология, с которой было вообще непонятно, что делать, ибо равно бесполезно строить к воздушным замкам лестницы и стрелять в них из пушек. Одной из роковых бед России являлось то, что в стране существовал целый многочисленный слой фанатиков воздушных замков, рвавшихся претворить свои идеи в реальное дело. Я не про большевиков говорю, нет! Они-то как раз оказались абсолютными прагматиками, к великому счастью державы…
Причём не только конституционные теории, но даже и революция была по преимуществу дворянской забавой. И опять слово Солоневичу:
«Наш правящий и образованный слой, при Петре Первом оторвавшись от народа, через сто лет такого отрыва окончательно потерял способность понимать что бы то ни было в России. И не приобрел особенно много способностей понимать что бы то ни было в Европе. И как только монархия кое-как восстановилась и первый законный русский царь — Павел Первый — попытался поставить задачу борьбы с крепостным правом, русский правящий слой раскололся на две части: революцию и бюрократию. На дворянина с бомбой и дворянина с розгой… Дворянство розги опиралось на немецких управляющих, дворянство бомбы — на немецких Гегелей»[122].
Много ли мы найдем в среде революционных радикалов подлинных людей из народа? Да по пальцам пересчитать! Абсолютное большинство — дворяне, буржуазия и разночинцы. Те же сословия делали погоду и в правительстве, и в буржуазных партиях — да везде! Верхушка Российской империи раскололась, и её обломки вступили между собой в смертельную схватку.
Значение слов «с жиру бесятся»
— Что вы можете знать о нашем строе?
— Примитивные формации, — отрезал я, — изучены ещё в младших классах… Ваша — примитивнейшая из примитивных, ибо нижепоясная. Хотя, признаю, очень живучая и цепкая, пронырливая и не стесняющаяся в средствах.
…«Начиная со дня смерти Александра Третьего в 1894 году три силы приняли участие во внутренней борьбе за власть в России: Монарх, Царская фамилия и адепты революционного подполья», — пишет Александр Михайлович. Отчасти, конечно, так и было. Начнем с того, что в стране существовало фактически два параллельных центра власти — собственно царь и его правительство, а также двор вдовствующей императрицы. Свою лепту вносили и великие князья, добрая половина которых (хорошо, хоть не все) тоже считали себя великими знатоками государственного управления и давили на царя, пользуясь родственными правами, старшинством, авторитетом — всем, чем угодно. А вот адепты революционного подполья тогда в борьбе за власть не участвовали, это автор преувеличивает. У них крутились свои игры: стачки, пропаганда, теракты — но для большой игры они были еще слишком мелкими. Зато имелась в стране другая сила, которая рвалась к власти, и еще как. Точнее, и рвалась-то она не к власти, а, как говорили во времена перестройки, порулить. Согласитесь, вести машину и «порулить» — это немного разные вещи. Второе предполагает опытного шофера на соседнем сиденье, который перехватит руль, когда машина станет заваливаться в канаву.
Сила эта была страшная, и звалась она образованное общество. Общество, нахватавшееся по верхам все тех же идей, над которыми так смеялся Солоневич, и стремившееся облагодетельствовать державу, претворив их в жизнь. А те, кто по скудоумию не мог этих идей освоить, оттягивались в ненависти к существующему строю — уж для этого-то и вообще мозгов не надо, а выглядит куда как современно. Самое время теперь продолжить прерванную цитату из Александра Михайловича, приведенную в начале главы:
118
Ну, тут не соглашусь. «Прогресс» и «реакция» есть термины относительные — всё зависит от того, куда направлено движение.
119
Солоневич И. Народная монархия. М., 1991. С. 124.
120
Там же. С. 125.
121
Для иллюстрация рекомендую посмотреть, кто ещё не видел, замечательный фильм: «День выборов». От лица своего и всех своих друзей журналистов свидетельствую: правда от первого до последнего кадра.
122
Там же. С. 131.