Служба такая...

— Начальник! Барбос двум верам не служит, ты знаешь. Ежели раньше я был «в законе»[1] — все знали, и я не скрывал. Надумал жить честно — пятиться не стану, хоть голову мою отрежь.

— Пожалуй, верно, — согласился Сергеев. — Тогда ближе к делу. — Майор снял трубку, позвонил кому-то. В кабинет вошел старший лейтенант. Обращаясь к нему, Сергеев сказал:

— Это — Александр Михайловский. Пришел сам. С повинной. Изымите аккордеон, допросите, приведите обратно.

Барбоса увели. Майор походил по кабинету, взвешивая все «за» и «против» Михайловского. Потом долго говорил по телефону с начальником отдела, который никак не соглашался оставлять Михайловского до суда на свободе, требовал немедленного ареста. Сергеев был против и упорно отстаивал свое мнение, выдвигая убедительные доводы. Наконец начальник отдела сдался, предупредив, однако, что майор берет на себя большую и серьезную ответственность. Сергеев осторожно опустил на рычаги трубку, приподнял край левого рукава, взглянул на циферблат и, убедившись, что выдержал два часа, открыл пачку «любительских», закурил.

Временами в кабинете появлялись сотрудники уголовного розыска. Один приходил просто посоветоваться по какому-либо неясному вопросу, другой — приносил для изучения и оставлял на столе толстое дело еще не раскрытого преступления, третий — какой-то план. Сергеев внимательно читал и после слова «согласен» аккуратно и старательно, хотя и неразборчиво, выводил свою подпись. Иные заходили по личным вопросам. Некоторых он вызывал сам…

Михайловского привели, когда Сергеев собрался на обед. Прочитав протокол допроса, майор громко сказал:

— Можешь шагать домой, Александр Васильевич. Придешь ко мне через два дня, во вторник, значит. К десяти. Да и прокурору, видимо, понадобишься.

Барбос растерялся, замигал, не находя слов для ответа. Он был уверен, что после допроса его уведут в КПЗ, а тут вдруг — домой! Овладев собой, он быстро заговорил:

— Спасибо. За доверие спасибо. В долгу не останусь. Я еще докажу, на что способен Барбос.

— Да ну? — Сергеев улыбнулся.

— Точно, начальник. Вот увидишь. Не я буду, если…

— Тайна?

— Тайна.

— Доверь.

— Не могу. Рано. Можно топать?

— Можно.

— До свидания. — Михайловский шагнул к двери.

В назначенное время Михайловский в отдел милиции не явился. Миновала неделя. Барбос не приходил. Дважды звонил прокурор, хотел лично поговорить с Михайловским. Сергеев беспокоился. Неужели Барбос струсил? Неужели скрылся? Если так — себе хуже наделал. Никуда не денется, под землей найдем и арестуем. А не дал ли он, Сергеев, маху, уговорив начальника отдела не задерживать Михайловского до суда? Может, не стоило рисковать. Было бы куда проще сказать одно слово: «Посадить». И теперь не пришлось бы ломать голову, беспокоиться. Впрочем, плох тот оперативник, который разумно не рискует, огораживая себя догматическими рассуждениями.

Где же все-таки Барбос? На работе нет, говорят, в отпуске. Дома не бывал. Куда исчез? Почему?

Телефон предупредительно тикнул, потом раздались короткие настойчивые звонки. Майор понял: вызывает междугородняя станция.

— Сергеев, слушаю.

В трубке кричали: «Камышное, Камышное! Милиция? Говорите! Сергеев у телефона?»

— Да, майор Сергеев. Здравствуйте. Кого? Михайловского? Знаю. Задержали? Не отпускайте!.. Вас плохо слышно! Говорите громче! Редькина? Разыскиваем, да! Очень опасный. У вас натворил что-нибудь? Что? Редькина задержал Михайловский? Здорово! Так. Так. Тогда передайте ему, пусть едет домой. Нам нужен. Редькина держите в КПЗ. Вышлем конвой… До свидания.

— Так вот она, Барбосова тайна! — И Сергеев вспомнил его слова: «Вот увидишь, начальник». Действительно, кто бы мог подумать, что Александр Михайловский решится на рискованный поступок! Ведь Редькин, пожалуй, похлеще Михайловского: сидел за разбои. Последний срок отбывал полностью, от звонка до звонка. А после освобождения продолжил свое гнусное дело, но успел ускользнуть. Надо полагать, нелегко пришлось Михайловскому. Вот и пойми ее, матушку-жизнь.

Сергеев возвращался с завода, где проводил беседу об участии общественности в борьбе с преступностью. Недоезжая квартала до отдела милиции, шофер по просьбе Сергеева затормозил.

— Меня не жди, — коротко бросил майор, захлопывая дверцу «газика».

Машина фыркнула и тронулась вперед. Сергеев остался стоять на тротуаре. Прямо на него, пересекая улицу, усталой походкой шел Барбос. Правая ладонь его была обмотана бинтом.

— Андрей Захарович, здравствуй! — круглые, навыкат глаза Михайловского искрились виноватой и в то же время торжественной улыбкой.

Сергеев искренне обрадовался встрече, широко улыбнулся и крепко зажал в своей руке руку Михайловского.

— Здравствуй, Александр, молодчина! Такого волка взял. И как это ты решился на такое?

Михайловский ответил словами майора:

— Времена настали новые, — и лукаво улыбнулся. — А вы, поди, меня уже в розыск и постановление на арест заготовили?

— Если бы Камышинская милиция не внесла ясность, могло бы и это случиться. Да что мы тут стоим? Рядом сквер, воздух чистый, беседки. Идем.

Среди молодой, стройной зелени дышалось легко, ветер доносил аромат цветов. Сергеев и Михайловский, не спеша, прошли в дальний угол и сели под самый развесистый куст. Взглянув на перевязанную руку собеседника, майор спросил:

— Где повредил? Уж не Редькин ли?..

— Он распорол. Лучшего от него я не ждал. Еле управился. Упругий, как пружина, тварь.

— Молодец, Александр Васильевич. Рана серьезная?

— Не особенно. К концу отпуска зарастет.

— Как же оказался ты в Камышном?

— К сеструхе ездил. Она одна у меня. Посадят, думаю, долго не увидимся. Вот и решил съездить. Хотел быстро вернуться, но там попал под ливень, дорога раскисла. Машины, как слепые котята, по кюветам ползают. Пришлось задержаться.

— Почему не позвонил?

— Не догадался. Да и номер телефона не знаю.

— Редькина один брал?

— Один. Увидел — и меня всего затрясло. Упустить не мог: знал, в нашем городе он хвост оставил… Да и раньше его ненавидел. Мы с ним враги были… А потом, он ведь живых людей обдирал, даже девушек, скотина, не щадил. За червонец мог человека на тот свет отправить. К этому добавьте мою тайну. Помните? Так вот, я задумал лично перехватить кого-нибудь и доказать, что Барбос двум верам не служит. А тут случай подпал. Ловить, так щуку — на кильку. Ну, думаю, держись, Барбос: или пан, или пропал. Умирать — так с музыкой…

— Мести не боишься?

— За кого? Что вы, Андрей Захарович? С такой тварью и блатные не больно-то уживаются. А ежели какой чокнутый найдется — в открытую не боюсь, не дамся.

Михайловскому захотелось высказать Сергееву многое. Он закурил, закинул ногу на ногу и продолжал:

— Я был подлец, Андрей Захарович. Но живого человека никогда не обдирал. Ежели делал кому боль, то все равно не такую, как Редькин. Возьмем тот же аккордеон. Когда он прыгнул ко мне в руки, хозяин не видел, большого нервного потрясения не пережил. А ежели бы перед ним выросла где-нибудь в тихом переулке, да еще ночью, наглая рожа Редькина? Каково, а? Хорошо, ежели бы мужик или парень оказался боксером, самбистом, тяжелоатлетом, или просто ловким смельчаком и надавал бы Редькину по всем правилам. Ну, а окажись он смирным? Трусоватым? В одно мгновение мог поседеть.

— Не причинять людям боли — самое лучшее, — серьезно заметил Сергеев. — Для людей живем, им — все самое лучшее.

А пока:

— Именем Российской Советской Федеративной Социалистической Республики… — раздается громкий голос судьи.

Зал замер. Подсудимый Александр Михайловский стоял прямо, вытянув руки по швам. Ему никогда еще не приходилось так сильно волноваться. На лбу выступила испарина. Во рту пересохло. По всему телу разлилась мелкая дрожь. Раньше перед судом он себя так скверно никогда не чувствовал.

1

Быть «в законе» — упорно следовать воровским обычаям.