Страница 47 из 104
На какие-то несколько мгновений я перестал ощущать звуки, и от этого казалось, что зрение в несколько раз усилилось, будто к глазам приставили окуляры бинокля. Только теперь я разжал пальцы, вцепившиеся в Наташины плечи, и, отмечая про себя каждую морщинку вокруг её потерявших выражение и потемневших от испуга глаз, следил, как она быстро и беззвучно шевелит губами, не в силах сдвинуться с места, оторваться от впившегося ей в спину шершавого бетона стены.
Последний отзвук залпа затих где-то высоко над нами, уйдя в неширокую полоску синего неба. Туда же, вверх, устремились, переливаясь на солнце, папиросные струйки дыма Толпа, сжатая страхом, отшатнулась, поняла, что стреляли в воздух и никто не ранен, но дула винтовок стали медленно опускаться, и толпа подалась назад. В дальние от площади переулки начали вливаться потоки людей. Толпа раскололась на куски, потеряла ощущение спаянности, распалась на отдельных людей, стремящихся поскорее покинуть это место. Их никто не преследовал.
Засовывая в кобуру блеснувший никелем тяжелый кольт, улицу пересек высокий полицейский с погонами майора и ещё за несколько шагов коротко и зло бросил:
— Документы.
Я подал ему маленький квадратик желтого сафьяна с вытисненным золотом армейским гербом — мой пропуск в офицерский клуб.
Полицейский козырнул, возвращая пропуск.
— Этот человек, — он показал на фигуру, скорчившуюся у подъезда, — иностранец. Извините за беспокойство, всего хорошего, — майор ещё раз козырнул и пошел обратно через улицу, где из только что подъехавшей прямо к ступенькам санитарной машины выскочили двое с носилками.
Наташа хотела что-то сказать, но я опередил её:
— Мы ведь в двух шагах от Газляна.
— Идем.
Газлян стоял на пороге своей лавки и протирал носовым платком стекла огромных темных очков. Он молча пропустил нас внутрь, включил в лавке свет и закрыл дверь. Пододвинув мягкие табуреты, обошел прилавок, сел сам, надел очки и нажал на кнопку звонка. На пороге вырос мальчик-посыльный.
— Я думаю, что чай с мятой будет вам в самый раз, — сказал Газлян.
Мы, не сговариваясь, кивнули. Мальчик исчез.
Я слишком хорошо знал Газляна, чтобы притворяться, будто ничего не произошло, и разговаривать о погоде и здоровье. Из-под стеклянной витрины, разделявшей нас, в бархатных гнездах которой лежали золотые кольца, серьги и броши, Газлян достал пачку сигарет и протянул мне, потом извлек оттуда же широкую салфетку, аккуратно расправил её на стекле и открыл сейф за спиной. Из сейфа появилась бутылка виски. Мальчик внес чай на подносе и поставил его на салфетку. Газлян капнул виски в стаканы с чаем, закурил, улыбнулся, словно говоря: «Ну, вот вы и дома» — и произнес:
— Видели?
— Прямо оттуда, но, признаться, ничего не успели понять, — я оторвался от чая, пахнувшего странной смесью самогона и мяты.
— Наверное, это были студенты, — добавила Наташа.
— Правильно, мадам, — галантно кивнул маленький, похожий на майского жука Газлян, пододвинул ей пепельницу и снова перевел взгляд на меня:
— Объясняю, — он поднял руку с зажатой между большим и указательным пальцами сигаретой, как бы призывая его не перебивать. — Мой младший брат учится на юридическом. Вчера поздно вечером состоялось собрание руководителей всех студенческих организаций. Большинством голосов они решили выступить в поддержку правительства, хотя было и меньшинство, недовольное в основном тем, что многих выпускников забирают в армию. Инициативу в этом деле приписывают вашему влиянию. Кстати, брат говорил, что в последние несколько недель объявилось много аспирантов-иностранцев, почти все из США. Так что пропаганда идет оттуда.
«Джонни и компания», — подымал я про себя и не удержался, перебил Газляна:
— Одно непонятно, зачем разгонять проправительственную демонстрацию?
— Всегда может найтись провокатор. Один выстрел в полицейского, ответный залп, десятки убитых, и через два часа весь город был бы на улицах.
— Всё так и было бы. К счастью, полицейский офицер успел выстрелить первым. — Я рассказал всё, что мы видели.
— Сволочи, — не выдержал Газлян. — Извините, мадам.
— Газлян, я имею все основания сильно подозревать, что ты не всегда сидел в своей лавке, — придя в себя после своеобразного коктейля и снова обретя способность рассуждать, я впервые подумал об этом спокойном упитанном человеке вне связи со всем ювелирным великолепием, окружавшим его.
— Я тоже был студентом, — сказал Газлян, — и в наше время англичане спускали курки без раздумий, если не помогали дубинки.
— Извини, мне трудно себе представить.
— Что именно?
— Тебя с оружием вместо лупы и аптекарских весов. Хотя, если надеть погоны…
— Что было, то было. И, будем считать, прошло навсегда. А вас здесь, учтите, любят, хотя прибыли от вас, прямо сказать, никакой.
Вошедший мальчик убрал стаканы, Газлян спрятал виски и салфетку и повернулся к Наташе:
— Вы, кажется, нуждаетесь в моей помощи, мадам?
Наташа вынула из сумочки старинное теткино кольцо с выпавшими камнями. Газлян повертел его на свету и, пробормотав себе под нос: «Хорошая работа!», выдал заключение:
— Жду вас через неделю.
Когда мы вернулись домой, Наташа тяжело опустилась в кресло, как будто притащила на третий этаж мешок картошки, и закрыла лицо руками. Только теперь ей стало по-настоящему страшно. В холле мы были одни, ребята спали после обеда, забрав Ольгу к себе. Я тронул Наташу за плечо:
— Пойдем, тебе нужно лечь. Я заварю чайку, посижу рядом.
— Алеша, милый, ну почему так? Ведь могли погибнуть десятки ни в чем не повинных людей…
— Так случилось, Наташа, что до сегодняшнего дня ты знала о происходящем из газет или по нашим рассказам. Ты живешь тут, — я старался говорить мягче, чтобы не обидеть жену, — как в университетском общежитии, где тоже было полно иностранцев. Так нельзя. Вглядывайся, вслушивайся, наблюдай, и ты многое поймешь. А хороших людей здесь много.
— Газлян меня поразил сегодня. Я думала, он обыкновенный торговец
— Это потому, что он раньше тебя не интересовал как человек, и ты тоже могла остаться для него рядовой покупательницей, каких через его лавку проходят тысячи. А с сегодняшнего дня вы друзья.
— Алеша, а много у тебя здесь друзей?
— Думаю, что есть. Правда, пока им, к счастью, не приходилось проявлять себя. Не было критических ситуаций. Но предполагать, конечно, можно.
— Ты познакомь меня с этими людьми.
— Обязательно, а сейчас давай отдохнем.
Но отдохнуть как следует не пришлось. Надо отдать ей должное, Ольга долго крепилась, но все-таки не выдержала, вошла к нам в комнату и тихонько потянула меня за ногу.
— Как ты спала, дочка?
— Хорошо. И вела себя хорошо. А ты обещал в кафе.
— Раз обещал, так оно и будет.
По этому случаю мы с Вовкой провели небольшое совещание. Выходить в свет с ребенком и беременной женщиной надо осторожно, и Вовка предложил:
— Пошли к Дмитросу в «Таверну». Во-первых, рядом, во-вторых, свой парень. Да и публика там обычно скромная.
— Принято.
До «Таверны» было действительно недалеко, и мы пошли пешком.
Солнце, с приходом зимы превратившееся из незнающей усталости, беспощадной паяльной лампы, подвешенной к небу, в ласковое и целительное подобие кварцевой установки, спряталось и поспешило украсить фиолетовое бархатное небо круглой, неправдоподобно близкой луной. Перед её матовым ярким светом пасовали не только неравномерно вбитые в бархат блестящие обойные гвоздики звезд, но и желтые уличные фонари.
Залитые всепроникающим молочным светом окружающие улицы казались иллюстрациями к какой-то книге, полной тайн и неразрешимых загадок. Церкви и минареты напоминали средневековые замки. Пешеходов почти не было. Только вдали, на площади, под аркадами зданий колониальной эпохи, угадывались человеческие фигуры. Стук каблуков по выложенным плиткой тротуарам подчеркивал молчание словно вымерших улиц. Но вот ожили, оторвались от тротуаров автомобили, в дальних концах улиц зарябили отблески разноцветных огней, там кометами проносились и пропадали автобусы и трамваи. Фейерверк вечернего города приближался, становился ярче, теплее, ждал нас, раскрыв объятия, маня неповторимой мешаниной цвета и звуков, терпкими, бьющими в нос запахами.