Море и рыбки

— Где-то тут было… — бормотала матушка. — Где-то тут… Ага, вот…

Она гордо извлекала из мешка некое одеяние. По большей части розового цвета.

— Не совсем еще памяти лишилась, знала, что оно должно быть где-то здесь, — продолжала матушка. — Почитай, ненадеванное. И размер подходящий.

— Ты что, собираешься его надеть? — охнула нянюшка.

Пронзительный (серпом-под-коленки) взгляд синих матушкиных глаз обратился на нее. Нянюшка с огромным облегчением услышала бы в ответ что-нибудь вроде «Нет, с маслом съем, дура старая». Вместо этого матушка Ветровоск опустила глаза и немного робко спросила:

— Думаешь, мне не пойдет?

Воротничок платья был отделан кружевом. Нянюшка судорожно сглотнула.

— Ну, ты обычно носишь черное… Даже капельку чаще, чем обычно. Можно сказать, всегда.

— Ага, душераздирающее зрелище, — рассудительно откликнулась матушка. — Не пора ли обновить гардеробчик?

— Да ведь оно такое… розовое.

Матушка отложила платье в сторону и, к вящему ужасу нянюшки, мягко взяла ее за руку.

— Знаешь, Гита, — проникновенным тоном сказала она, — я тут как следует подумала насчет этих Испытаний… Я вела себя как настоящий барбос на сене…

— Сука, — рассеянно обронила нянюшка Ягг.

На мгновение матушкины глаза вновь превратились в два сапфира.

— Что?

— Э… сука на сене, — пробормотала нянюшка. — В смысле «собака». А не «барбос». Выражение такое.

— Да? И верно. Спасибо за замечание. Ну вот я и подумала: самое время мне отойти в сторону. Пусть молодежь порезвится. Ну, то есть… я вела себя не очень-то любезно…

— Э-э…

— Я попробовала стать любезной, — продолжала матушка. — Досадно, но приходится признать: я хотела как лучше, а вышло…

— Любезничать ты никогда не умела, — вздохнула нянюшка. — Ну, зато в другом ты хороша.

Матушка улыбнулась. В ее взгляде, хоть и решительном, нянюшка не сумела высмотреть ничего, кроме искренней озабоченности.

— Может, со временем я все-таки исправлюсь, — предположила матушка.

И ласково похлопала нянюшку по руке. Нянюшка уставилась на свою руку так, словно та должна была превратиться в нечто кошмарное.

— Просто… все привыкли к тебе такой, какая ты есть, — выдавила она.

— А знаешь, что я еще подумала? Я, пожалуй, сварю для праздника варенье. И, может быть, приготовить каких-нибудь кексов? — спросила матушка.

— Угу… Это дело.

— Нет ли в поселке больных, кого нужно навестить?

Нянюшка воззрилась на дальние кроны деревьев. Все хуже и хуже! Она порылась в памяти. Итак, человек должен быть достаточно тяжело болен, чтобы нуждаться в дружеском визите, и в то же время достаточно здоров, чтобы пережить то незабываемое потрясение, когда с визитом явится сама матушка Ветровоск. По части практической психологии и примитивных сельских оздоровительных процедур матушке не было равных. Честно говоря, последнее удавалось ей даже на расстоянии, ибо самые болящие бедолаги поднимались с постели и отступали — нет, бежали — перед известием, что матушка Ветровоск на подходе.

— Покамест все здоровехоньки, — дипломатично сказала нянюшка.

— И не требуется ободрить никого из стариков? Помочь чем?

Само собой, себя нянюшка с матушкой к старикам не относили. Известна же пословица: в свои девяносто семь ведьма — ягодка совсем. Старость — удел других.

— Все потихоньку справляются, спасибо, что спросила.

— А еще я знаю много сказок. Детишки от них просто без ума.

Нянюшка кивнула. Однажды матушка (на нее тогда ненадолго нашло) взялась рассказывать сказки. Что касается детей, результат был превосходный: они слушали разинув рот и явно наслаждались преданиями седой старины. Сложности возникли потом, когда ребятишки разошлись по домам и стали интересоваться у родителей, что такое «усекновение всех членов».

— Представь, я сижу в своем кресле-качалке, а вокруг собрались ребятишки, мою сказку слушают… — совсем размечталась матушка. — Так, кажется, положено рассказывать сказки, я верно помню? И еще я могла бы сварить для них тянучки из яблочной патоки. Вот было бы славно, правда?

Нянюшка опять кивнула, объятая чем-то вроде почтительного ужаса. Она вдруг отчетливо поняла, что она — единственное препятствие на пути этого безудержного стремления матушки Ветровоск творить добро.

— Тянучки, — задумчиво промолвила она. — Это какие же будут? Те, что разлетались вдребезги, как стекляшки, или те, из-за которых нашему малышу Пьюси все зубы склеило, пришлось рот ложкой разжимать?

— Я, кажется, поняла, где я в тот раз ошиблась.

— Знаешь, Эсме, ты и сахар — вещи несовместимые. Помнишь те твои леденцы «от-рассвета-до-заката»?

— Но их и хватило до заката, Гита.

— Только потому, что наш малыш Пьюси не мог их выковырять изо рта, пока мы ему не выдернули пару зубов. Он потом так плакал. Лучше держись маринадов, Эсме. Маринады тебе удаются на славу.

— Но я должна что-нибудь сделать для этих людей, Гита. Не могу я все время ходить вредной каргой. О, знаю! Я стану помогать на Испытаниях. Хлопот-то будет немеряно, верно?

Нянюшка про себя улыбнулась. Вот оно что.

— Ну конечно, — подтвердила она. — Почтеннейшая Мак-Рица с радостью растолкует тебе, что к чему, подыщет какую-нибудь работенку. — И подумала: «Так ей, дуре, и надо: ты определенно что-то задумала».

— Я с ней поговорю, — пообещала матушка. — Ведь, наверное, я могла бы много с чем помочь, если б захотела.

— Захочешь, как пить дать, — искренне заверила нянюшка. — Чует мое сердце, с твоей легкой руки все пройдет совершенно иначе.

Матушка опять принялась рыться в мешке.

— Ты ведь тоже придешь, а, Гита?

— Я? — сказала нянюшка. — А как же! Да я ни за какие коврижки такое не пропущу!

VII

Нянюшка нарочно поднялась ни свет ни заря. Ей хотелось быть в первых рядах — на случай какой-нибудь заварушки.

Дорогу к месту Испытаний украшали гирлянды. Раскрашенные в яркие, крикливо-безвкусные цвета шары свисали с каждого дерева.

И во флажках чувствовалась знакомая рука. По идее, если обладатель ножниц берется вырезать треугольник, у него не может не получиться хоть что-нибудь. Но только по идее. А вообще, старая тряпка, повешенная на манер флажка, — это еще не флажок.

Кроме того, нянюшка никогда прежде не видала, чтобы флажки носили воротнички.

На поле Испытаний уже вовсю кипела работа. Люди устанавливали ларьки и палатки. Под ногами путались дети. Комитет нерешительно стоял под деревом, изредка поглядывая на розовую фигурку на верху высоченной стремянки.

— Она явилась затемно, — пожаловалась Летиция подошедшей нянюшке. — Сказала, что всю ночь шила флажки.

— Ты про кексы расскажи, — угрюмо посоветовала мамаша Бивис.

— Эсме испекла кексы? — изумилась нянюшка. — Но она же не умеет стряпать!

Комитет посторонился. Многие дамы внесли свой вклад в продовольственное обеспечение Испытаний — это было и традицией, и своего рода конкурсом. Среди целого моря заботливо прикрытых тарелок, на большом блюде, высилась груда… предметов неопределенного цвета и формы. Словно стадо карликовых коров, объевшись изюма, долго маялось животом. Это были доисторические кексы, настоящие прародители современных кексов, увесистые и внушительные. На их фоне все прочие кулинарные изыски бесследно терялись. Эти кексы запоминались на всю оставшуюся жизнь.

— Выпечка ей никогда не давалась, — пролепетала нянюшка. — Кто-нибудь их уже пробовал?

— Ха-ха-ха, — глухо рассмеялась мамаша.

— Наверное, ужас какие черствые.

— Можно тролля забить до смерти.

— Но она ими так… э-э… гордилась, — развела руками Летиция. — Да, и еще… варенье.

Банка была большая. Казалось, она наполнена застывшей лавой.

— Цвет… приятный, — оценила нянюшка. — А варенье кто-нибудь пробовал?

— Мы не можем вытащить ложку, — призналась мамаша.