Неподвластные времени

– У тебя есть задание на дом? – поинтересовалась Анни.

– Нет. – Он отвернулся и сунул руки в карманы. – Пойду к себе.

Джейсон чувствовал, что она смотрит ему в спину, как она всегда делала, когда пыталась угадать, что у него на уме. Мать желала ему добра, но он вовсе не хотел, чтобы она знала, что у него на уме. И чтобы никто другой не знал.

– Пока, – сказал он, покидая кухню.

– Джейсон?

Он остановился в дверях и поднял плечи.

– Да?

– Ты в порядке? Конечно, мам, – соврал он.

В своей комнате он закрыл дверь и в темноте скорчился на кровати. От чувства собственной вины у него кололо под ложечкой. Он знал, что нехорошо врать маме, но, если ей сказать, что все плохо, она захочет узнать, почему.

«Да, все плохо», – подумал Джейсон, всхлипнув. Его папа умер и никогда больше не вернется к нему.

«Ну же, скажи вслух, трус, – яростно прошептал он самому себе. – Он умер».

Потом пришли слезы. Джейсон старался не плакать, но не знал, как сдержать себя, и слезы лились и лились. Он спрятал лицо в шарф с эмблемой футбольной команды Далласа, который подарил ему папа, и тихо скулил.

Папа, папочка, зачем ты умер?

Зачем ты ударил маму, а потом ушел и умер вот так? Почему ты назвал меня ублюдком? Мне так больно, папочка, так больно, а сердиться на тебя я не могу, нам в воскресной школе сказали, что нельзя сердиться на тех, кто умер.

Джейсон колотил по кровати стиснутыми кулаками. Он знал, что ведет себя черт-те как, но ему было все равно; он не мог заставить себя не сердиться на папу. Папа ударил маму! Он о таком и не слыхал, чтобы чей-нибудь отец бил мать!

Но, даже сердясь на отца, Джейсон испытывал внутреннюю боль, потому что даже если он и ударил маму, Джейсону не хотелось, чтобы его папа умирал. И не хотелось, чтобы этот другой, Харпер, крутился рядом. Не хотелось, чтобы он приглашал Джейсона и его маму в город на уик-энд. Не хотелось радоваться предстоящей поездке. В этом не было ничего хорошего. Все это было нечестно! Мальчик почему-то чувствовал себя предателем.

– Почему это нельзя вернуть время, когда мама не сердилась и папа был жив?

Джейсон чувствовал, что глаза все сильнее щиплет, и в конце концов он понял, что снова плачет, как последний трус. Ну и пусть. Ему всего лишь хочется, чтобы все было по-прежнему, чтобы папа был там, где ему и полагалось быть.

Он сильнее скорчился и глубже зарылся лицом в шарф, стараясь подавить рыдания. Папа, папочка, я все равно люблю тебя.

Анни тревожилась за Джейсона. Он никогда не сидел у себя в комнате весь вечер. Время ложиться спать, а он не выходил с самого ужина. Она поднялась наверх и не увидела светлой щели под дверью. Она тихонько отворила дверь и облегченно вздохнула: он уже спал.

Не в силах преодолеть нежность к своему сыну, которого она любила больше жизни, Анни подошла к кровати и остановилась. Свет из коридора падал на его светлые волосы и тонкое лицо с высокими скулами. Она помешкала, потом нагнулась и осторожно поцеловала его. Заметила следы слез на его щеках. И сердце ее сжалось.

Бедный мой малыш, как тебе, должно быть, больно. Я отдала бы все, чтобы утешить тебя.

Но она не могла вернуть ему отца, хотя лишь это – она знала – могло излечить горе Джейсона.

Она коснулась губами его лба и нежно прошептала:

– Спи, милый, приятных тебе снов. Я люблю тебя.

Поправляя на нем одеяло, она заметила, во что он одет. И сердце ее сжалось, когда она увидела, что на Джейсоне любимая старая футболка Майка.

Поздно вечером, когда Анни запирала входную дверь, зазвонил телефон. Анни бросилась снять трубку, но рука ее застыла в дюйме от аппарата. Неужто Харпер? Пожалуйста, Господи, пусть он!

Глубоко вдохнув, чтобы взять себя в руки, она сняла трубку после третьего звонка.

– Алло!

Молчание было ей ответом. И сердце ее упало. Никого.

Нет, это неправда. Непохоже, чтобы линию разъединили, чтобы на том конце повесили трубку. Она слышала слабый вздох, затем еще один. Как в ту ночь, перед тем, как она обнаружила входную дверь открытой.

– Алло! – настойчиво произнесла она. – Кто говорит? Никакого ответа.

– Это не смешно. Если ты снова позвонишь, я тебя все равно вычислю и скажу твоим родителям.

Раздался ясный щелчок, потом гудки.

Рассердившись на придурка, который затевает подобные игры среди ночи, Анни бросила трубку на рычаг. Должно быть, какой-то мальчишка. Дети часто разыгрывают такие штучки с телефоном.

В четверг, когда Джейсон был в школе, Анни решила перебрать свой гардероб. Если она собирается завтра ехать в город, ей надо позаботиться о наряде. Она так долго никуда не ходила, кроме церкви и бакалейной лавки, что совершенно забыла, что такое быть хорошо одетой.

По дороге к гардеробу она бросила взгляд на свое отражение в большом зеркале и остановилась как вкопанная. Испугавшись, она подошла ближе, с расширенными глазами и остановившимся сердцем. Она долго разглядывала свое отражение, с ужасом и отвращением шепча:

– Я превратилась в старую ведьму! Дрожащими пальцами она коснулась щеки и почувствовала, что кожа ее сухая и вялая. Синяк под глазом стал из сине-багрового бледно-желтым. Она выглядела так, словно давно страдает какой-то изнурительной болезнью.

В каком-то смысле это действительно так, мелькнуло в голове Анни. Долгое время для нее не существовало иных дел, кроме заботы о Джейсоне. О Джейсоне и ферме. Ради этого она и жила. Все остальное она забросила, в том числе и самое себя. В особенности себя. Эта бледная, безжизненная женщина в зеркале и вправду была Анни Монтгомери.

– Мои волосы!

Господи, что стряслось с ее волосами!

И давно ли они стали такими безжизненными и тусклыми?

Майк, должно быть, в тот вечер был еще более пьян, чем ей показалось, раз ему захотелось лечь рядом с ней в постель. Любому нормальному мужчине в здравом рассудке было достаточно один раз глянуть на ведьму, в которую она превратилась, чтобы бежать сломя голову в противоположном направлении.

А Харпер! Что он подумал о ней, когда увидел ее в таком состоянии?

«Анни, ты дура!» Какая, в сущности, разница, как она выглядит? Она потеряла Харпера еще десять лет назад, когда попалась на удочку Майка. Какое ей дело до того, как она выглядит?

Все же она расстроилась. Глядя на себя в зеркало, она все больше сникала.

– Мне ведь всего двадцать восемь, а я выгляжу на все пятьдесят. А когда-то я была хорошенькой!

Она взглянула на свои руки, загрубевшие и покрытые шрамами от долгого фермерского труда, на поломанные, обкусанные ногти. Забавно – раньше она не обращала на это внимания. В глубине души она даже гордилась своей шершавой кожей в бледных шрамах – это говорило о том, что хозяйка этих рук честно и трудно зарабатывает свой хлеб.

Майк часто упрекал ее, что она не заботится о своих руках. Ему не нравилось, когда она касалась его своей огрубелой рукой, не нравились коротко остриженные ногти. Он хотел, чтобы ее руки были бледные и нежные, как у настоящей дамы. Она считала, что большинство мужчин думают именно так.

Анни отвернулась от зеркала. Какая разница, как там она выглядит или какие у нее руки. Она не собирается привлекать к себе мужское внимание. Господь всемогущий, она ведь всего две недели как овдовела, так что никто и не ждет от нее, чтобы она выглядела привлекательно.

Последний взгляд через плечо на свое отражение заставил ее скорчить гримасу. Она вдруг почувствовала усталость от собственного неприглядного вида – словно ее выбивали вместо пыльного ковра. Она сама опустилась и довела себя до столь плачевного состояния. И нечего искать себе извинений.

Анни вышла из комнаты и спустилась вниз, к телефону, не сознавая, что делает. Она так долго соображала, что ей нужно, что просмотрела едва ли не всю телефонную книгу. Она жала на кнопки, потом считала гудки. Раз. Два. Три.

– Ну же, Ванда, где ты там?

Ванда сняла трубку после пятого гудка и очень удивилась, услышав голос Анни. Той даже стало неприятно. Неужели и приятельница уже не считает ее за женщину?