Ответственность

ШАГОВ

Заместитель командира отряда по политчасти Иван Артемьевич Шагов до войны служил учителем в сельской начальной школе. Кто его знал, говорили, что он был веселый человек, песенник и балагур. Окончив педагогический техникум и отслужив положенный срок в армии, он вернулся в родное село и стал работать в той самой школе, которую в свое время окончил и сам.

Любил он играть на баяне и хорошо играл, но когда женился, пришлось это дело оставить. Жена его хотя и не сомневалась в мужниной любви, но слишком хорошо знала, что такое в деревне баянист и каковы здешние девчонки. Подруги подругами, только лучше уж поберечь их девичьи трепетные нервы. Да и свои тоже. Не позабыла еще, как сама обмирала, слушая учителеву музыку, совсем без памяти делалась. Нет уж, человек он почетный, учитель, депутат райсовета и отец семейства. Баян вовсе и не к лицу. Молодежь пускай развлекается.

Он был веселый человек. Его жену и двоих детей вместе с другими партизанскими семьями фашисты заперли в школе и сожгли. С той поры он замолчал. Говорил только самое необходимое.

Про него и про Бакшина все стало известно Таисии Никитичне в первый же день. Валя оказалась девушкой общительной и такой откровенной, что даже думать предпочитала вслух. Но это только с теми, кто ей нравился. А при тех, кто не по душе, замыкалась, а если и скажет слово, то такое, что лучше бы она не говорила.

Шагов пришел, когда Таисия Никитична была в землянке одна. Поздоровался, представился и спросил:

— Как устроились?

— Отлично, — доложила Таисия Никитична.

Она сразу же, едва он вошел, подумала, что именно таким и должен быть учитель. Высокий, с глубокими залысинами лоб, так что волосы кажутся сдвинутыми назад и сильно подхваченными ветром, который дует всегда в лицо. Борода небольшая, черная, клином. Глаза, пронзительно устремленные в одну точку. Во всем его облике усматривалась какая-то грузная стремительность, надежная сила, покоряющая людей.

Таисии Никитичне так и показалось, что он затем только и пришел, чтобы и ее куда-то увлечь. Но ему нужна была только Валя.

— Где она?

— Взяла автомат и ушла. — Таисия Никитична поднялась.

Шагов молча повернул к выходу.

— Можно и мне с вами?

— Куда? — Стоит у двери спиной к ней и даже не обернется.

— С вами.

— Нет.

— Почему нельзя?

Он ничего не ответил, тогда она снова задала вопрос:

— Л можно спросить, когда вернется Бакшин?

Нехотя повернулся к ней. Взгляд прямой, требовательный. Совсем учительским тоном начал объяснять:

— А он уже вернулся утром, по-темному еще, и сейчас отдыхает. Когда придет время, он вас вызовет. — И спросил строго, по-учительски: — А вы вообще фашистов-то видели?

— Только мертвых. И пленных.

— Живые и не пленные — они хуже.

Усмехнулся и ушел. А она осталась стоять с таким чувством, словно ее отчитали за какую-то провинность.

Она сама не могла понять, откуда вдруг взялось такое чувство виноватости? От безделья, может быть? Ох, не то! Передышки бывают и на войне. То есть чаще всего они именно на войне и бывают.

Прошло немного больше суток с того времени, когда она ожидала машину, стоя на высоком крыльце. Только сутки! За это время она перемахнула через линию фронта, познакомилась и поговорила с массой людей, провела обход раненых и прием больных. Мало? Какая уж тут передышка! Тогда что?

ПОД СТАРОЙ ЕЛЬЮ

Шагов и Валя с небольшой группой партизан подошли к дороге, когда уже совсем стемнело, и тут остановились передохнуть и покурить. В тишине слышался шелест мелкого, как пыль, дождя и редкие удары крупных капель, срывавшихся с голых деревьев.

В мутном сумраке неясно белела дорога. На той стороне стоял густой еловый лес. Над его зубцами розовело пламя трех пожаров. Горели деревни, две дальние, а одна совсем близко, сразу за лесом. По временам зарево взметалось, словно кто-то раздувал в лесу огромный костер, так что даже видно было пламя и светлые лужи на дороге делались кроваво-красными.

До войны эта грунтовая дорога связывала районный центр с самыми отдаленными деревнями, а сейчас никакого стратегического значения не имела. У немцев она считалась безопасной, и партизаны до времени поддерживали в них эту уверенность, чтобы не привлекать к себе внимания, тем более что никакого почти движения по ней не было.

Но за последнее время все чаще стали появляться на этой незначительной дороге небольшие группы машин. Гитлеровцы свозили в районный центр все, что еще могли награбить в деревнях, уже неоднократно ограбленных. И вообще, много больших немецких группировок появилось там, где их до сих пор не бывало. Из-за этого-то Бакшин и двое его сопровождающих не смогли попасть в штаб и, проплутав по лесу всю ночь, вынуждены были вернуться. Тогда он и приказал Шагову захватить, по возможности без шума и не оставляя никаких следов, первого же немца, который появится на дороге.

В эту осень сорок третьего года немцы особенно озверели. Они жгли деревни, грабили, угоняли людей в Германию, и видно было, что не особенно они крепко чувствуют себя на непокоренной Советской земле.

Надо было разведать, как охраняется дорога теперь, и установить постоянный контроль за движением.

Расставив людей по обеим сторонам дороги, Шагов вернулся к Вале.

— Не спишь?

— Тут уснешь, — проговорила она, поеживаясь от холода и сырости.

— А зачем же под дождем-то сидеть, да еще на ветру?

— Вас дожидаюсь.

— Нечего меня ждать. Полезай под елку. Смотри, как сухо. И дорогу видно.

Он подошел к огромной елке и раздвинул нижние ветки, свисающие почти до самой земли. Там у корней лежал толстый слой старой хвои и было сухо.

— Не хочу я спать, — сказала Валя, — не собираюсь.

— Тогда я посплю. А ты посиди. Разбудишь, если ничего не случится, через час. Поняла?

Не ожидая ответа, он улегся между корней. Валя тоже выбрала место около него, но так, чтобы видеть дорогу. Дождь перестал, и наступила тишина. Она спросила:

— Спите?

Он не ответил, хотя и не спал, не успел уснуть.

Она коротко посмеялась, но голос ее звучал невесело, когда она спросила:

— Зачем вы всегда приходите туда, где я?

— Так.

— Нет. Вам просто хорошо, если я рядом. И вы сами знаете, что и мне хорошо с вами. Даже когда вы ничего не говорите, все равно мне хорошо. Вот вы дышите, и мне от этого теплее…

Она снова засмеялась и, глядя на дорогу сквозь кусты, теперь уже совсем ласково проговорила, как девичью песню пропела:

— Много ли горького пришлось на ваш пай и сколько еще придется — никто не знает. А все равно, сколько бы его ни было, конец наступит. И я дождусь своего. Поняли? Если живы останемся, конечно.

Она замолчала, размышляя о человеческом горе, а заодно и о счастье. Одно без другого не бывает, одно сменяет другое, как день сменяет ночь. А может быть, тут действуют другие законы, подвластные человеку? Ей всегда внушали, что счастье в ее руках, надо только очень захотеть. Но она этому не очень-то верила и думала: «Как просто: счастье в руках! Ох, если бы это было так просто…»

Она не собиралась будить Шагова, хотя знала, что ей попадет за это: если он сказал через час, значит, через час. А она подумала: «Ну и пусть попадет, а будить все равно не стану». Но он проснулся сам ровно в назначенное время. Открыл глаза, сел и тут же уступил ей свое место и приказал спать до рассвета.

— Да я не хочу.

— Ничего, уснешь. Тут, смотри-ка, будто вроде на печке. Время к утру, на мороз тянет. Я тут тебе место нагрел, говорю, как на печке, — говорил он, позевывая и подрагивая со сна.

Она легла на пригретое им место и моментально уснула.

Проснулась, когда стало совсем уже светло. Она, может быть, и еще бы спала, но ее разбудил протяжный шум и свист ветра в голых ветвях деревьев. Все было не так, как вчера. Солнце и ветер преобразили лес. Еще ночью он, смиренно сгорбившись, тихо стоял под дождем, а сейчас все было в движении. Деревья скрипели, свистели и стонали самыми дикими голосами. Ветер разогнал тучи, срывая с деревьев последние листья, обламывал сучья и долго крутил их в воздухе, прежде чем бросить на землю.