Страница 8 из 13
– Эй, девушка… Тебя звать-то как?
– Марья…
– А тут что, живешь? Или в гостях?
Девчонка неожиданно вдохнула и, поклонясь в пояс, ответила:
– Раба я. Господина Ефрема-своеземца раба.
Миша только сплюнул с досадою: поди вот, с такою, поговори! Раба!!!
– Ну, вот что, раба… До Питера далеко отсюда?
Девчонка посмотрела на Михаила, улыбнулась и, не говоря ни слова, выпустила из сарая свиней.
– Красивая девка… Нравится?
Михаил вздрогнул, обернулся — позади стоял Сбыслав и ухмылялся:
– А Ефрем-своеземец ее ругает… нерасторопна уж больно, да тоща… Будешь тут тощей, коли так кормиться! Послушай-ка, друже Мисаил… ты в кости играешь?
– Не пробовал… — осторожно отозвался Миша, чем вызвал у сына тысяцкого приступ гомерического хохота.
– Да ты чего? Совсем-совсем не пробовал?! Побожись! Ну точно — с Заволочья. Может, ты и девок не пробовал, а? Ну-ну, не обижайся, друже… А вообще, ты женат?
– Прогнал я свою жонку, — Михаил хмуро подделался под местный говор. — Надоела она мне. Разонравилась!
– Ну — ты муж!!! — Сбыслав аж крякнул от удивления. — Разонравилась — и прогнал?! Вот это по-нашему! А епископ что на это сказал?
– Попробовал бы чего вякнуть, схватил бы горя! — Мишу уже несло — а чего: всем на древнерусском пиджине изгаляться можно, а ему почему нельзя?
– Значит, прогнал, говоришь, свою старую жонку? — не скрывая восхищения, продолжал допытываться Сбыслав. — А что детушки, чады?
– Не дал Господь детушек.
– Ах, во-он оно что! Ну, значит, правильно и прогнал. Ничего, дружище, сыщем тебе в Новгороде Господине Великом невестушку, такую, чтоб очи — как окиян-море, чтоб коса — до пят, чтоб дородна была, ласкова, чтоб детишек рожала каждый год… А?! Как тебе мое слово? Погостишь у меня на усадьбе в Новгороде? Батюшка рад будет… А человеце он в Новгороде не последний!
– Погощу, уговорил, красноречивый. — Михаил усмехнулся. — Говоришь, девки в Новгороде красивые?
– Уж не как в Заволочье!
– А ты откуда знаешь, как в Заволочье? Бывал?
– Приходилось… Слушай. Что ты все на рабу пялишься: купить хочешь? Так Ефрем ее сейчас навряд ли продаст, вот, если только к зиме ближе…
– Откуда ты знаешь, что не продаст? — поддержал беседу Миша. — Главное — предложить правильную цену.
– Вот это верно, друже Мисаиле! Слушай, а ты не из гостей часом? Или — купец?
– Говорил же тебе — своеземец.
– И чего тебя из Заволочья своего в этаку даль потащило? — сын тысяцкого хитро прищурился, и Михаил сразу почувствовал, что не зря этот парень завел такую беседу, ох не зря! И пришел он за Михаилом — не в кости позвать играть, нет — чтоб поговорить без лишних ушей — так, видно.
– Не ответствуй, не надо, — оглянувшись, тихо произнес Сбыслав. — Я сам за тебя отвечу… Отойдем-ка во-он к той березине…
– Боишься, что подслушает кто?
– Так у нас речи не тайные… А все же не хотелось бы лишних ушей. Кривой Ярил — тиун Мишиничей — на тебя глаз свой единственный положил — мол, одинок, хоробр, воин славный… Похощет к собе переманить — не переманивайся, — снова оглянувшись, Сбыслав понизил голос и уже шептал яростно, явно стараясь переубедить. — У них ведь как, у Мишиничей — гладко стелют, да жестко спать! Глазом не успеешь моргнуть — обельным холопом станешь — оно те надо?
– Не надо.
– Ну вот! — сын тысяцкого хлопнул парня по плечу. — Бояре — Мишиничи, Онциферовичи, Мирошкиничи — сам ведаешь, не люди — волки зубастые! Глазом не моргнешь — скушают. Иное дело мы — люди житьи…
– Ты мне классовый-то подход не приплетай, — хохотнул Миша. — Говори прямо, что надобно?
– Так я ведь и говорю же! Погостишь у нас на усадьбе… не понравится, так поедешь себе в свое Заволочье, тамоку и сгниешь в беззестности, в бесславье… Этакий-то хоробрый воин! Видал я, как ты мечом бьешься!!! Обзавидовался!
– Так и ты боец не хилый!
– Да я секирой больше… Оно привычнее. Так вот… погостишь у нас… так?
– Ну так!
– Вот славно! Осмотришься… а там и решишь! Знай, Мисаиле, нам такие люди, как ты — очень-очень нужны.
«Очень-очень» Сбыслав произнес, как «оцень-оцень», а Михаил на это уже и не обращал внимания, привык, что ли?
– Да что ты все на рабу смотришь? Не продаст ее Ефрем. А силком взять… так князь запретил обижать своеземца.
– А что, свободным новгородцам князь что-то запретить может? — с усмешкою осведомился Миша.
– Не может, — сын тысяцкого отозвался вполне серьезно. — Но и ты пойми — нам, житьим, ссориться не с руки с князем. Пущай он лучше с боярами ссорится!
– Это верно.
– Эх, Мисаил, друже, — вижу, наш ты человек, наш! Ну пошли, что ли, к костру — песен послушаем, выпьем.
– Пойдем, что уж… Вообще-то, я домой ехать хотел, но… А что, вы водки прикупили?
– Вот-ки? Водицы?
– А Веселый Ганс там, случай, не показывался? Такой фашистенок со «шмайссером», верней — с «МП-сорок».
– Ганс? Знаю одного Ганса с готского двора… И еще одного — с Любека-града. Ох, и выжига! Палец в рот не клади, нет — всю руку проглотит.
– Ага… Еще скажи — «Бриан, это голова!», «жилет пикейный»! Ладно, черт с тобой, пошли пьянствовать… А девочка… — Михаил не выдержал-таки, обернулся. — Все же хороша девочка… Как ты говоришь — раба? Ну и роли у вас какие-то… ругательные…
пели-тянули сидящие у костров дружинники песню. Хорошо так выводили, собаки, душевно!
Миша сам не заметил — заслушался. Ну надо же — чисто хор имени Пятницкого, а туда, как известно, халтурщиков да безголосых неумех не берут — тем на «фабрику звезд» дорожка прямая, да на какое-нибудь, не к ночи будь помянуто, «Евровидение».
А Сбыслав — тысяцкий сын Сбыслав Якунович — веселый, молодой, красивый — все улыбался да подливал в чарку новому другу… Да уж — как-никак — друзья теперя!
– А ну-ка, Сбышек! За дружбу сейчас с тобой выпьем!
– От это дело, Мисаиле! Давай!
Обожгло горло медом пьянящим, ах, ну до чего ж хмельно, вкусно! Так бы и пил, не кончалось бы питие.
– Ох, и хорошее же у вас пойло! Поди медовуха?
– Медок стоялый, ефремовский… Князь Александр Грозны Очи самолично за верную службу да доблесть воинскую пожаловал. Мне, не кому-нибудь! И с тобой поделиться велел!
Михаил цинично прищурился и сплюнул:
– Да неужели!
– А ты думал?! Князь — он ведь все видит, все ведает!
– Ну да, ну да… Прямо не князь, а особый отдел.
– Ты вот что, Мисаиле… — понизив голос, Сбыслав огляделся по сторонам и подмигнул. — Вишь у старой ветлы шатер? Ну такой, белый?
– Да не слепой.
– Так эт — мой. А рядом — чуть поменьше, желтенький — для тебя, друже! Ежели спать похощешь, иди… А я покуда…
Сын тысяцкого поднялся на ноги, пригладил кудри…
– Эй, эй… Ты куда это? — заволновался Михаил. — А я с кем тут буду… буду пьянствовать?
– Да я скоро, друже. Пойми ты — надо!
– Ну, надо — так надо.
пели у костров дружинники.
Михаил послушал бы их, подождал бы приятеля… да почувствовал вдруг, что отлить охота. Уж так сильно припекло, что… Встал… Нет! Только попытался — да так и сел обратно наземь! Хорошо, не завалился в траву под радостный смех присутствующих! Совсем ведь ноги не слушались — вот она, медовуха-то! А ведь никак не скажешь, что опьянел так уж и сильно. И вот — поди ж ты…