Страница 38 из 38
Между епископами оксиринкскими был один инок по имени Аффий, ведший в уединении весьма строгую жизнь. Когда же он стал епископом, он не нашел в себе той же силы для продолжения подвигов. Чрезвычайно этим огорченный, он распростерся в молитве перед Богом, спрашивал Его, не за то ли, что он принял епископство. Господь предоставил его собственной слабости.
Но Бог утешил его, возвестив ему, что Он его не оставил, что Он не подает ему ощутительной помощи, как прежде в пустыне, потому что с тех пор, как он стал епископом, около него находятся люди, которые могут ему помочь.
Сохранился интересный рассказ об, отшельнике Аффии, который тоже был епископом оксиринкским, причем не знают, тождественное ли это лицо с только что описанным.
Про него рассказывают, что, идя в глубь пустыни в оазис, он набрел на бедную хижину. Живший в ней старик рассказал ему со слезами, что он был епископом, но, имев несчастье отречься от веры после сильных пыток во время гонения, решил удалиться в пустыню, чтобы каяться в своем отступничестве, и что он живет в пустыне уже сорок девять лет, питаясь плодами пальмового дерева, стоящего у его кельи.
Предание прибавляет, что он умер на руках Аффия. Похоронив его, Аффий стал подумывать жить на том же месте. Но пальмовое дерево засохло, и хижина Аффия тотчас распалась. Тогда он понял, что Бог сотворил и то, и другое лишь для каявшегося епископа.
Сохранились еще имена четырех иноков, уроженцев Оксиринка: Иоанн, Гераклемон, Андрей и Феофил. Говорят, что при чтении Св. Писания они были так умилены, что решились удалиться в пустыню. Тут они стали под руководство праведного старца, который обучил их обязанностям отшельнической жизни, что продолжалось год. Затем старец умер. Они удалились каждый в отдельную пещеру. Там питались они плодами, вкушая их лишь по два раза в неделю. По субботам и воскресеньям они собирались в одной пещере для общей молитвы и приобщались там Животворящих Тайн:
В ограде Оксиринка было тоже большое количество монастырей и много монахов, живших отдельно. Не менее их было и вне города.
Из этих последних особенно выделялся один по имени Фений. Он был знатоком египетской, греческой и латинской литературы. Но этим он не только не желал ослеплять людей, но добровольно принудил себя к молчанию. Он заперся в уединении и провел тридцать лет, не говоря с людьми и беседуя лишь с Богом и Его святыми.
В своей келье он соблюдал такой строгий затвор, что когда был вынужден выходить из нее, то делал это всегда в ночное время, чтобы не встретить никого, и, кроме того, ходил всегда в сопровождении диких зверей, а в виде вознаграждения давал этим животным пить из своего колодца. Это можно было проследить по множеству следов, которые оставались от разных животных у его пещеры.
Воздержание его было весьма строгое. Он не вкушал ничего сырого, но ни суровость его воздержания, ни его одиночество не делали его печальным или угрюмым. Наоборот, в его глазах, на его лице было столько кротости, веселости и величия, что он казался как бы Ангелом среди людей. Он слыл по всей земле за Пророка и делал множество чудесных исцелений. Однако он нелегко показывался и не нарушал для этого своего молчания. Но обыкновенно он лишь просовывал руку в окно и, налагая ее на голову больных, давал им благословение, и тогда они исцелялись.
Был случай, что воры вообразили, будто у него есть спрятанные в келье деньги. Они имели смелость забраться к нему с намерением его убить и похитить предполагаемые сокровища. Но он справился с ними силой своей молитвы. Только что они хотели взломать силой его дверь, как оказались словно связанными невидимой рукой и пригвожденными к двери, от которой не могли двинуться. На другой день к старцу пришло из окрестности много народа. Народ был так возмущен, застав этих воров, намерение которых легко было понять, что хотел развести вокруг них огонь и сжечь их живыми?
Тогда Фений, вынужденный состраданием прервать своё молчание для спасения жизни тех, которые покушались на его жизнь, велел народу позволить ворам уйти, не делая им никакого вреда, чтобы Христос не отнял от него данной ему благодати исцеления. Разбойников оставили на свободе, и они были под таким сильным впечатлением, что отказались от своей дурной жизни и приняли монашество в соседнем монастыре, чтобы покаянием загладить свои грехи.
Заключение
Прочтя эти сказания о жизни первых отцов, иной читатель, привязанный к миру, невольно содрогнется и скажет себе:
«Господи, за что такие терзания, за что это постоянное изощренное мучительство себя?»
Да, жутко нам, живущим в мире и любящим этот мир, хотя бы с самых возвышенных и чистых его сторон, — жутко нам читать о том, как отказывались эти люди от всего, что по общим понятиям составляет цену жизни, от всего, что ее красит, веселит и вдохновляет.
Что может быть дороже человека, чем общение с людьми? А они уходили в пустыню!..
Сколько великих духовных наслаждений, самых тонких и высоких, мог бы позволить себе при своем положении преп. Антоний, не греша? И как он той радостью, какую тогда бы испытывал, прославлял бы Бога, Первоисточника всего светлого и прекрасного!.. Ибо разве великое разнообразие мира, перемены климата, столь непохожие друг на друга в отдаленных странах, особенности быта — все, что составляет для человека предмет восхищения в путешествиях, которые являются одним из главных удовольствий богатых людей, — разве весь этот блеск мира и богатство его красок не созданы непостижимой мыслью Творца?
Или человек, предаваясь высоким волнениям, какие возбуждает в душе созерцание созданий искусства — тоже удел богатых людей, — погрешает чем-нибудь против Бога, вложившего в него это стремление к дивной гармонии и чувство счастья перед совершенной красотой?
Или Тот, Кто первое Свое чудо сотворил на браке в Кане Галилейской, осудил бы Антония, если бы он создал себе семью и воспитал в своих детях верных Божиих работников?
Да, Бог не осудил бы всех этих людей, которые бы могли спастись, если бы и взяли от жизни то счастье, которое доступно христианину и которое христианину именно и доступнее, чем другим людям.
Но они сами не могли взять этого счастья, потому что их мысль была слишком прикована к другому.
Есть характеры удивительно цельные. Есть мысли, проникающие всю до мелочей жизнь таких цельных людей.
Все прекрасное, радостное и утешительное в жизни было заслонено для них одним воспоминанием, одной мыслью, одним образом: образом Христа Распятого.
Пусть веселое солнце пригревает землю и весна идет над полями, рассыпая благоухающие цветы; пусть волна голубого залива, нежно плескаясь у ног, зовет вдаль, в чудные незнакомые страны: Христос распят — и исчезают в этом слове и радостные внушения весны, и светлые посулы увлекающих в даль волн.
Пусть раздались сладчайшие звуки, какие слышало на земле людское ухо; пусть соловей рассыпает свои тревожащие сердце трели или со струн срываются, затихают, растут и снова силятся и рвутся вперед звуки, речь души, более выразительная и могучая, чем слабое и бледное человеческое слово: Христос распят — и что в умах человека, перед которым вечно живая стоит Голгофа, может заглушить страшный звук гвоздей, вбиваемых в распростертые руки Богочеловека?
Пусть яркими красками рисуется человеку счастье семьи, пусть манит его к себе картина тихого вечера, обаятельное насиженное семейное гнездо, обожаемая жена, любимые дети: Христос распят — и как же не доказать Христу, что Он не один, не оставлен, что есть люди, которые готовы забыть все в мире, чтобы стоять у Его Креста, ... и страдая Его страданием, и упиваясь благодатью Его искупительной жертвы!
Так должны были думать эти люда. Мир был для них пуст, один лишь Христос Распятый влек к Себе их прямые и верные сердца.
И только они, бессмертные, знают, какую усладу нашли на земле в созерцании этого таинственного и вечного Креста и что сказал им Тот, Кому они отдали кратковременный свой век, когда они пришли к Нему после жизни, полной невыразимых пыток и... невыразимого счастья!