Страница 110 из 111
Когда исследователь совмещает в себе черты натуралиста и конструктора, наблюдателя природы и творца хитроумных приборов, это обычно к добру не приводит. Трудно естествоиспытателю, склонному в наблюдениях обнаруживать законы, мириться с механизатором, ищущим новое в комбинации изолированных частей. На этот раз случилось иначе: и то и другое увлечение пришлись к месту, оба оказались кстати.
Промптова пленили механизмы инстинкта — нервно-мышечные сочетания, — одинаково близкие по своей сути конструктору и физиологу. В этой новой задаче не было приволья для механизатора, нельзя было эти аппараты разбирать на части, увидеть инстинкт расчлененным. Зато открывалась счастливая возможность, наблюдая единство врожденного и приобретенного, приблизиться к живым механизмам, чтобы их изучить.
Нам трудно сказать, когда эта задача впервые пришла ему в голову: за шахматной ли доской — излюбленным местом его отдыха, в кино ли, где ученый охотно и часто бывал, или за верстаком, когда он совершенствовал свои ловушки. Одно несомненно: новая задача не была плодом досужего мудрствования и любопытства. Промптов-натуралист не позволил бы Промптову-механизатору отводить исследование от нормального русла. Предстоящее имело свой смысл и значение.
Прежние исследования показали ученому, как проявляются врожденные свойства у птиц, воспитанных вне круга пернатых сородичей и вне присущих им природных условий. В первом случае инстинкты, не поддерживаемые влиянием птиц своего вида возмещали эту недостаточность навыками, заимствованными у чужих. В худшем положении оказывались те, которые выросли в лаборатории: они не были способны поддерживать свое существование.
Исследователь был близок к тому, чтобы различить границы между наследственным и усвоенным в жизни, но снова выросла помеха: мешала не сложность инстинкта, а необычайная подвижность временных связей. Приобретенное заслоняло врожденное уже с первых мгновений жизни. Едва птица впервые раскрывает глаза, поток навыков начинает вплетаться в ее поведение. Уже первые движения птенца не проходят бесследно для врожденных сочетаний двигательного аппарата; второй прыжок заключает в себе опыт предыдущей неудачи. Первый полет птицы всегда безуспешен. Будучи автоматичным, он при посадке нуждается в четкой координации крыльев, ног и хвоста — искусства, приобретаемого опытом. Легко ли в этакой динамике отделить наследственное от приобретенного? Какими средствами отличить пределы ловкости и силы, присущие виду, от того, что приобретено упражнением и трудом? Как решить, например, что именно в темпераменте свойственно птице и что стало наслоением последующих лет? Проследить эти особенности» на множестве особей одного вида? Разве относительно одинаковые условия жизненной среды, будь то в природе или в обстановке лаборатории, не выравнивают особенности типа?
Вот что занимало Промптова, когда он представил институту свой план. Чего бы это ни стоило ему, он должен увидеть инстинкт расчлененным, взглянуть на него непосредственно. В этом ему поможет метод скрещивания. В поведении потомства он будет выделять врожденные свойства каждого из родителей. Если гибрид чижа и канарейки станет подвешиваться вниз головой, чтобы с веточки достать себе семечко, как это свойственно чижу, можно будет не сомневаться, что такая координация врожденная. Чиж — великий подражатель, его пение — сплошной музыкальный плагиат. Воспроизводить чужую песнь может лишь тот, кому позволяют это голосовые средства. Окажись у гибрида способность имитировать, ее следовало бы признать врожденной. Изучить таким способом детали инстинкта — значит решить, где его основа и где наслоение, найти заветную черту, где врожденное граничит с приобретенным.
Для начала исследователь скрестил дикую коноплянку — обитательницу молодых рощ и зеленых изгородей — с узницей с Канарских островов. Предстояло выяснить, какие черты Родителей заимствуют гибриды. Что возьмет у них верх: вялость ли канарейки или неугомонность дикаря? И, что важнее всего, в каком виде эти свойства проявят себя?
Как именно измерить свойства птичьего темперамента, меру его подвижности и вялости — внутренний жар и холодность, — Промптова не затрудняло. Он рассадил по клеткам высиженных и выращенных в лаборатории птиц и занялся подсчетом, сколько прыжков сделает каждая в продолжение суток. Собранный им аппарат искусно раскрыл степень живости птичьих натур. Канарейка в течение дня перемахнула с жердочки на жердочку пять тысяч раз. Цифры эти были математическим выражением меры ее активности. Коноплянка, в свою очередь, попрыгала на славу: шестнадцать тысяч скачков за то же время записал аппарат на счет попрыгуньи.
Таковы были родители.
Гибриды унаследовали свойства дикой коноплянки. Посаженные в клетку, где жердочка замыкает электрическую цепь, неспокойные потомки за день проделывали по двенадцати тысяч скачков. С кем бы канарейку ни скрещивали — с чижом ли, зеленушкой или щеглом, — результаты были те же. Активность дикой птицы преобладала над свойствами одомашненной.
Важная деталь видового инстинкта — подвижность — была таким образом обследована. Временные связи будут с годами ее колебать, птицы станут степенней или, наоборот, более подвижными, но исследователя это уже не обманет. Цифры, занесенные в дневник наблюдений, будут как бы границей между тем, что гибридом усвоено и что у него врожденно.
Путем скрещивания обследовали и другую особенность полового инстинкта — гнездостроение. Предметом изучения было потомство канарейки и коноплянки, а темой — вопрос, чьи врожденные координации унаследуют гибриды. Какое гнездо они совьют? Канарейки, как известно, почти утратили способность строить себе брачное жилье. Тем любопытней, как поведут себя гибриды.
Снова сказалось преимущество дикого родителя: гибриды вили гнезда на развилке куста, как это свойственно коноплянкам. Наблюдая их приемы строительства, можно было в отдельных нервно-мышечных сочетаниях, характерных для одного из родителей, отграничить врожденное от приобретенного.
Между птенцами коноплянки и потомством канарейки существует еще такое различие. Коноплянкам свойственно перед первым вылетом и при малейшей опасности выбрасываться из гнезда, у канарейки этой особенности нет. Природа присвоила гибридам защитные механизмы дикого родителя. Малейшее сотрясение гнезда вызывало у птенцов паническое бегство.
Расчленение и изучение инстинкта продолжалось. Промптов искал новых и новых путей. Иногда они приводили к успеху. Так, сын певуньи-канарейки и имитатора-чижа не только оказался превосходным подражателем, но и оригинальным певцом, унаследовавшим от канарейки ее звонкие трели.
Бывали и неудачи: попытки скрестить воробья с канарейкой ни к чему не привели. Помешало так называемое несходство характеров. Вначале как будто все шло хорошо. Будущие супруги стали строить гнездо из материалов, сложенных в клетке. Канарейка забралась в веревочную чашку и долго подбирала под себя паклю и вату. Ее сменил воробей. Он яростно набросился на мягкую подстилку и в соответствии со склонностью обитателей застрехи стал паклей затыкать все щели клетки, где находилось гнездо. Канарейка еще раз собрала растерзанную подстилку и вновь уложила ее по-своему. Воробей не сдавался. Выждав, когда подруга покинет веревочную чашечку, он принялся за свое. На этот раз упрямец не упустил ни одной щелочки. От пакли и ваты не осталось в гнезде и следа. Различие в способах гнездостроения оказалось непреодолимым, и Промптов решил их разлучить.
Нелегкое дело получать гибридов у птиц.
В продолжение многих десятилетий изучение пернатых велось двояко: натуралисты наблюдали птиц в естественной обстановке, анализируя их поведение средствами психологии, а физиологи в лабораториях определяли их способность образовывать навыки, различать цвета, выбираться из лабиринта и многое другое. Биологи не связывали свои заключения с выводами физиологии, а физиологи, в свою очередь, не учитывали в своих опытах результатов, добытых биологией. И те и другие накопили немало замечательных фактов, но разрозненный, лишенный единства материал не способствовал пониманию видового поведения пернатых.