Первое лето

Димка подобрал камень — так, на всякий случай... Я последовал его примеру. Как-никак, а все не с голыми руками. Немного постояли, прислушиваясь, потом тоже перелезли через прясло и остановились на узкой луговине между огородом и лесом. Здесь когда-то паслись телята. Среди бугров, нарытых кротами, виднелись их засохшие лепёхи.

Димка хотел что-то сказать, он уже открыл рот, но в это время послышались громкие голоса. А потом и выстрелы — один, другой... В промежутках между выстрелами мы слышали опять голоса, топот ног и треск сухих сучьев.

— Кочемасов, не стреляй, мы его живьем, гада! Баранов, бросай «Зауэр», выходи! — командовал майор Загородько.

Видимо, в ответ Федька ударил дуплетом из двустволки. Мы с Димкой находились далеко, однако несколько дробинок просвистело и над нашими головами.

— А вот это ты зря. У тебя, Баранов, и без того вон какая борода, ты что, хочешь к этой бороде и усы привесить?

После майор Загородько говорил, что ему хотелось протянуть до подхода Мальцева и Коноплина. Те и правда — как только услыхали выстрелы, помчались в деревню. Здесь, недалеко от Фросиной избы, спешились, привязали коней. Предупреждая своих, Мальцев дважды выстрелил из нагана в воздух. Коноплин заорал:

— О-о-о! Иде-ем!

Это и приблизило развязку.

Как после выяснилось, Федька скрывался все-таки у Фроси в бане. Он находился в бане и в то время, когда дядя Коля, стоя между огуречными грядками, разговаривал с Фросей, понял, что дела его плохи, надо смываться и сразу, едва золотоискатель вышел со двора, подался в тайгу. И тут, за речкой, неожиданно для себя, напоролся на Серегу, не раздумывая рванул было влево, а там — военная фуражка с красной звездочкой...

Тут-то и началась перестрелка. Стреляли сначала майор Загородько и Серега. Федька, должно быть, надеялся удрать, скрыться в тайге. Лишь когда те получили подкрепление в лице Мальцева и Коноплина, °н понял, что теперь все, труба, его обложили, как волка, и не раздумывая послал один заряд в майора Загородько, другой — в дядю Колю, который, к слову сказать, особенно не хоронился, был весь на виду, даже пытался, чудак, что-то говорить, вроде бы урезонивать.

— Заходи справа, Кочемасов! А ты, Мальцев, жми прямо, не упускай его из виду, гада! — командовал, срывая голос, майор Загородько.

За густым осинничком начинался лог, за логом же шла такая таежная дремучесть, что искать в ней человека было все равно, что иголку в стоге сена. Наверное, Федька на это и рассчитывал. Он изо всей мочи рванул туда, в тот лог и в ту дремучесть, как вдруг раздался еще один выстрел, где-то в стороне, справа, который и поставил точку. Серега видел, как Федька споткнулся на бегу, упал плашмя, выронив из рук воронено поблескивавший «Зауэр» и стал грести под себя, выдирая с корнем папоротник.

Подробности нам с Димкой удалось узнать, когда мы собрались все вместе, кроме дядя Коли, и майор Загородько устроил разбор операции. В тот же момент, в разгар схватки, мы ничего не видели, только слышали. Звуки казались беспорядочными, по ним, вообще-то говоря, трудно было представить, что происходит там, за речкой и черемушником. Но конец, помню, обозначился четко и вполне определенно. Голоса как бы пошли на спад — тише, тише... И вдруг наступила полная, какая-то глухая и жуткая тишина. Даже ветер оторопело стих и перестал раскачивать вершины деревьев.

Мы переглянулись.

— Идем! — кивнул Димка, нащупывая взглядом еле заметную в траве стежку.

Вот и мосток в два горбыля шириной, с шатким перильцем. Внизу, под мостком, вода свивается в прозрачные зеленые жгуты. На дне видны разноцветные камушки. Переходя на другой берег, миновали заросли черемушника, и перед нами открылся пологий скат горы с редкими соснами и лиственницами.

— Сидим мы, значит, слышим — пальба...

— Ты, Мальцев, поменьше разговаривай. Осмотри его хорошенько, нет ли каких бумаг, адресов.

— Есть осмотреть, товарищ майор!

Увидев нас с Димкой, майор Загородько замахал руками:

— Марш, марш отсюда, нечего вам здесь делать. Был Баранов и нет Баранова. Допрыгался, доскакался, голубь сизый...— Он осекся на полуслове и вдруг точно вспомнил:— Послушайте, а где же Николай... Николай...

— Степаныч,— подсказал Димка.

— Он все время был здесь, рядом...— И, не дождавшись, когда это сделают другие, разрывая спутавшийся папоротник, майор Загородько метнулся вверх по склону.

Я бежал следом за майором, и когда он остановился, то поневоле остановился и я. Но Димка напирал сзади, я не удержался, сделал лишний шаг и увидел дядю Колю. Золотоискатель лежал в какой-то неестественной, изломанной позе, с залитым кровью лицом, и широко открытыми не то удивленными, не то испуганными глазами.

— Товарищ майор, разрешите доложить,— донесся издали голос Мальцева.

Майор Загородько с досадой махнул рукой и ничего не ответил. Подбежавший откуда-то Мальцев опять хотел что-то сказать или доложить, ему, видно, не терпелось, но майор опять махнул рукой, тот глянул на неподвижно лежавшего дядю Колю и окаменел на месте. Майор, не веря себе, опустился рядом на колени, подержал руку дяди Коли в своей руке, приложил ухо к его груди и, как будто почувствовав безмерную усталость, встал и стянул с головы фуражку.

Я ждал, что дядя Коля сейчас встанет, я хотел, чтобы он встал. Но старый таежник лежал не шевелясь. Он был мертв.

Подошел запыхавшийся Серега:

— Дядя?... Вот те раз...

— Дядя... Какой он тебе дядя? У человека имя-отчество есть! — строго, с хрипотцей в голосе, упрекнул геолога майор Загородько. Держа в одной руке фуражку, в другой — наган с почти пустым барабаном, он устало посмотрел на залитый солнцем и уже пестреющий лес, на высокое, в белых барашках облаков небо, на нас с Димкой. Не таким представлялся ему конец так удачно разработанной операции.

Федьку осмотрели, составили протокол — Серега и мы с Димкой подписались в качестве свидетелей,— и в тот же день закопали в самом дальнем и заброшенном углу кладбища.

Дядю Колю хоронили днем позже. Место ему выбрал Серега — на том же кладбище, только сразу при входе слева. На могиле мы поставили обелиск из цельного куска лиственницы. На обелиске Димка написал химическим карандашом: «Николай Степанович Кузнецов...» И внизу чуть помельче,— число, месяц и год смерти. Никаких документов при дяде Коле не оказалось, и мы даже не знали, сколько ему было лет.

— Ну, а куда же девалось золото? — сказал майор Загородько.

Мы с Димкой даже оторопели. О золоте мы совсем забыли, как будто его и не было.

— А правда, где же золото дяди Коли? Где ваш самородок?

Федькин рюкзак был пуст.

Единственный человек, который мог навести нас на след или, во всяком случае, прояснить что-то, была Фрося. Майор Загородько велел позвать ее. Еще недавно бойкая молодая женщина стала неузнаваемой. Лицо какое-то серое, глаза провалились, а от румянца на щеках и помину не осталось.

Фрося сказала, что приютила Федьку, правда, но приютила по глупости, не зная, что тот убийца и бандит. Ночевал он у нее в избе, а на день перебирался в баню. Где Федька прятал золото, да и было ли оно у него, она не знала.

Мы обшарили все вокруг и не нашли. Так и уехали ни с чем. Собственно, уехали майор Загородько, лейтенант Мальцев и боец Коноплин. Мы — трое — попели пешком. Евдокия Андреевна предложила телегу. Мол, Пашка или еще кто из мальцов довезет до заимки. Но мы отказались. Груз у нас был невелик. Двустволку «Зауэр три кольца» с патронташем и нож забрал с собой, чтобы передать жене Николая Степаныча, майор Загородько. А больше у золотоискателей ничего не осталось.

К вечеру мы добрались до знакомой заимки, здесь переночевали, отдохнули и наутро, едва начало брезжить, тронулись дальше по еле заметной в этом месте тропе. Это было уже 1 или 2 сентября, когда в школах начались занятия. Настроение у нас с Димкой было хуже некуда. А тут еще и погода вдруг испортилась. Поднялся ветер — так и рвет, так и ломает, кидая под ноги солнечно-желтые и медно-багряные листья. Серега шел быстро, споро. Мы с Димкой не отставали от него ни на шаг. Сейчас, когда я вспоминаю те далекие времена, мне иногда кажется, что после всего пережитого мы оба — я и Димка — стали взрослее на несколько лет. Может быть, впервые мы с такой силой почувствовали и поняли, что жизнь и правда — борьба, а к борьбе надо готовить себя сызмальства. К борьбе за себя, за своих близких, за друзей и товарищей, за всех людей, которые живут с тобой на земле.