Страница 21 из 27
В этот момент они достигли фибролитовых построек на краю луга, обошли их сквозь разросшиеся вдоль тропинки кусты и вышли на узкое пространство между ними и оградой. И там, словно явившись прямо из слов Лесидренского, стояли, громоздясь одно на другое, старые полотнища с лозунгами, оставшимися с самых различных времен и Этапов Большого Пути: «Вперед к светлому будущему», «Дела, дела и только дела»,71 «…за быструю смену системы» (начало лозунга терялось под остальными полотнищами), «Демократия с малого, но навсегда!», «А ты что сделал для дела структурной реформы?», «Налоговые инспектора - ум, честь и совесть нашей эпохи»… А на самом верхнем полотнище свеженамалеванными огромными буквами краснело новое заклинание: «ДА ЗДРАВСТВУЕТ ВАЛЮТНЫЙ СОВЕТ - СВЕТЛОЕ БУДУЩЕЕ ВСЕГО ЧЕЛОВЕЧЕСТВА!»
- Здесь - мастерская лозунгов, - пояснил Лесидренский, поймав взгляд Фомы, пока они пробирались по тропинке к дыре в ограде. Дыра была по сути дела небольшим парадным входом: из ограды была выломана целая секция, а за ней, на территории института, была установлена небольшая, переделанная из автомобильного прицепа будка, в которой дремал какой-то старик - наверно, вахтер или сторож дыры. Фома и его коллега прошмыгнули мимо старика, прошли еще несколько метров по каменным плитам, уложенным дорожкой между деревьями, и вдруг оказались у восточного края длинного институтского здания, совсем недалеко от главного входа.
Фома заметил, что как только они вышли на асфальтовую стоянку перед институтом, Лесидренский стал вести себя как-то странно. Разговорчивость его улетучилась, словно дым, он замолчал, съежился и начал осторожно поглядывать вверх на окна здания. И тут Фома вспомнил два предыдущих разговора о суперкомпьютере - с профессором Якимом Рангеловым и членкором Герасимом Ивановым (да будет земля ему пухом): как они приглашали его к себе в кабинет, несли таинственным тоном всякую ахинею, а потом вдруг выставляли вон и замыкались изнутри. И самое интересное, дали ему красную папку, затем желтую… И в голове у него затеплилось что-то вроде догадки.
- Коллега, - обернулся он к Лесидренскому, - когда я смогу взять у вас зеленую папку? - Цвет он выбрал совершенно случайно, думая, скорее всего, о смене цветов светофора. - Ту, что лежит в сейфе у вас в кабинете…
Тут Фома смущенно замолчал, потому что Лесидренский внезапно стал как вкопанный, лицо у него резко побледнело, а глаза остекленели и приняли выражение безнадежности.
- Во-первых, кабинета у меня нет, - ответил он неуверенным голосом, - да-да, именно так, кабинета у меня нет - месяц назад его по договору с «Ятаганом» переоборудовали под кафе… И к тому же, зеленую папку вы должны были по идее получить не у меня, а у другого. Я в иерархии стою слишком низко. Надо было…
В это мгновение откуда-то сверху раздался молодецкий свист; Фома поднял голову и увидел выбритую до блеска макушку на мощной шее и крепких плечах, свесившихся из открытого окна последнего этажа. Шестого, пересчитал он машинально для верности.
- Жми сюда! - выкрикнула голова прямо в лицо ему и Лесидренскому. Фома ничего не понял, но коллега его вмиг запрыгал, радостно замахал руками и, не попрощавшись, вприпрыжку бросился по ступенькам в институт и исчез в темном прямоугольнике двери.
Странное поведение Лесидренского немало озадачило Фому, но не настолько, чтобы навести на какую-либо определенную мысль. Тем более, что после всех этих побасенок о церковной карьере иудейских разбойников он чувствовал себя так, словно мозг у него был полностью промыт и совершенно непригоден для рассуждений, и ему, пожалуй, не оставалось ничего иного, как дотащиться до какого-нибудь бара и провести там остаток дня в разговорах о матчах. Или еще лучше - поиграть в бридж в «подполье» в компании наверняка пившей там сейчас свой джин Марии и хищного фикуса-мутанта. И Фома уже направился было к подвалу, но мимоходом бросил взгляд на прилепленные к стеклянной входной двери некрологи: хотел посмотреть, что там написали по адресу Герасима Иванова.
Некрологов было два. Один, как и положено, был с фотографией и длинным перечнем званий: «чл.-корр., проф., д-р к.т.н. Герасим Иванов», шло краткое славословие, а в конце - подписи руководства всей академии. А другой… Фома взглянул на него и не поверил глазам. Потому что в нем было написано:
«Второго числа сего месяца, в среду, внезапно скончался профессор Яким Рангелов - основатель и многолетний руководитель отдела комплексных систем… Поклонимся его светлой памяти.»
Фома ощутил, как по спине у него снова поползли мурашки.
«Тучи сгущаются, - мысленно повторял он. - Сгущаются у меня над головой, то есть, вернее, над суперкомпьютером, но это то же самое… Нужно что-то делать. Пора уже разогнать в конце концов эти тучи, прояснить ситуацию, а если потребуется - войти для этой цели и в самый центр циклона, в самую гущу событий; ведь в центре циклона, кажется, туч никогда не бывает?» Окончательно уяснив серьезность положения, он тряхнул головой и решительными шагами направился к кабинету шефа.
Кабинет признаков жизни не подавал - в том смысле, что все внутри было так, как Фома оставил утром: не было профессорских окурков в пепельнице, не было и брошенной на стол газеты «Бессмысленный труд». Фома включил компьютер, набрал адрес страницы, куда поместил статью «Общая теория Института», и устремил взгляд на монитор.
Статья все еще была там; он прочел ее наспех по диагонали, чтобы припомнить ход рассуждений. Ощущение было довольно странным - Фома сам удивлялся тому, что писал полгода назад, хотя и без сомнения распознавал и тогдашний ход своих мыслей, и всю логику текста. Он словно возвращался в какое-то давно прошедшее, но не совсем забытое состояние, когда мир выглядел простым и ясным, и казалось, что еще чуть-чуть - и все тайны будут раскрыты… И вдруг Фома обнаружил, что последняя часть ему абсолютно незнакома. Ни заглавие - «Институт как вычислительная система», - ни содержание не будили в нем никаких воспоминаний. Походило на то, будто их добавил к статье совершенно иной человек.
«Кто это в файлах моих ковырялся? - спрашивал себя озадаченный Фома. - Может, из органов, или, не дай Бог, страхователи? Но их-то что в моей тупоумной статье заинтересует?»
Все было настолько неясно, что он отбросил догадки и принялся читать текст.
«От всех мыслимых вычислительных систем, когда-либо реализованных в мире, Институт отличают две черты.
Во-первых, это - почти абсолютная оторванность кратковременной памяти от долговременной. Если принять за долговременную память ИХСТБ диссертации и протоколы научных советов, а за кратковременную - пустую трепотню в барах и кафе, то это выглядит совершенно очевидным. Информационные кванты кратковременной памяти почти никоим образом не отпечатываются в долговременной. Из-за этого последняя превращается в совершенно не связанную с настоящим моментом каноническую историю, а первая абсолютно лишается каких-либо корней, теряет какую бы то ни было инертность и консервативность и начинает бешено колебаться при любой сколь угодно малой перемене внешнего информационного поля…»
«Уж не Ивайло ли это написал? - пришло в голову Фоме. - Про бары и научные советы это его, вроде, идея была…»
Фома поднял телефон и набрал номер своего коллеги, но там никто не отвечал, и он вернулся назад к статье на экране.
«…Во-вторых, огромная часть информационных рецепторов Института обращена не к внешнему миру, а к самому себе, непосредственно к инфопотокам его внутренних переживаний. ИХСТБ - это бесконечно интровертный, углубленный в себя сверхразум. Любой попавший в него из внешнего информационного поля квант претерпевает немыслимое число внутренних отражений и трансформаций, проходит через неисчислимые положительные и отрицательные и обратные связи, давая начало в конечном счете целой лавине дочерних информационных квантов, мутируя иногда до полной неузнаваемости. Результат этих «мыслительных» процессов ни с чем из внешнего мира не соотносится - потому что информации ИХСТБ не излучает, если не считать поток отчетов, обещаний и лозунгов, а также услуг, оказываемых по страховой линии «Ятагану», за которые однако отвечают лишь отдельные звенья, крайне автономные и оперирующие по чисто формальным показателям. Огромная часть ресурсов Института занята поддержанием именно информационных потоков в его скрытых слоях, в основном, - в его неформально-кафешной компоненте, или, другими словами, - его «внутренней жизнью», сверхбогатой, сверхзакрытой, полностью автономной и, вместе с тем, бесконечно неустойчивой, не связанной ни с какой историей и лишенной всякой инертности и чувства цели и направления.
71
лозунг времен социализма в Болгарии