Страница 48 из 52
Это вселяло в нас уверенность, что ее дипломатическая беседа с папами и мамами почти наверняка обеспечит нашу поездку на полуостров.
Кроме того, она ведь была нашей классной наставницей. А это тоже что-нибудь да значит.
Любовь Аркадьевна сразу загорелась. Идея Грозмани ей понравилась и увлекла ее.
– Через два дня после начала летних каникул надо ехать, – оказала она. – Но ехать вслепую нельзя. Надо изучить Крым по картам, по учебникам, вспомнить, что написано великими поэтами о Крыме, сходить в Русский музей и посмотреть картины Айвазовского и Куинджи.
(Сестра Любови Аркадьевны Раевской была художницей, и Любовь Аркадьевна обожала это искусство.)
Нужно вспомнить историю Крыма, оборону Севастополя, адмирала Нахимова и легендарного матроса Кошку, флору и фауну Крыма и еще массу всего, что с ним связано. А с вашими родителями я поговорю на ближайшей встрече с ними. Вы им пока ничего не говорите, я это сделаю лучше сама, подойду к этому дипломатически. Договорились?
Мы все закричали хором:
– Договорились!
Так и произошло.
Родители почти все дали согласие. Но поехали, к сожалению, не все. Кое-кто был нездоров, кое-кто по настоянию родителей уехал на дачу. В результате поехали в Крым только 19 человек. Поехали со знанием литературы, истории, географии и естествознания, минералогии и живописи.
Это было в 1925 году, за год до окончания школы.
Мне было 15 лет, и я, конечно, не запомнил всего, что было, хотя память у меня была, несомненно, лучше, чем сейчас.
Я помню веселую поездку в поезде, с беганьем на станции за кипятком, закупку помидоров, огурцов и жареных кур на маленьких полустанках, и волнующуюся Любовь Аркадьевну – не отстал бы Поляков от поезда, и пыльную платформу Симферополя с бесчисленными оборванными и пестрыми цыганами, и первые крымские кипарисы, и как нас укачивало в лодке в Алуште, и как Чернов поймал морского конька, и как Маруся Мошкович испугалась вынырнувшего возле нее дельфина, и огоньки вечерней Ялты с музыкой, несущейся из многочисленных кофеен и с иллюминированных пароходов, и веселую толкучку на приморских бульварах, экзотические пальмы в Никитском саду, клумбы всевозможных роз в Воронцовоком парке и старинные византийские монеты и черепки древнейших чернолаков на раскопках Херсонеса Таврического; маленьких татарчат, продающих разноцветные ириски и пьянящую бузу в киосках.
Но больше всего запомнил Бахчисарай с его развалинами ханских дворцов, с древними кладбищами и, конечно, дворец, в котором целым и невредимым остался знаменитый бахчисарайский фонтан, воспетый Александром Сергеевичем Пушкиным.
Журчит во мраморе вода
И каплет хладными слезами,
Не умолкая никогда.
Так плачет мать во дни печали
О сыне, падшем на войне.
Младые девы в той стране
Преданье старины узнали
И мрачный памятник оне
Фонтаном слез именовали.
Длинная улица бахчисарайского ущелья ведет к Хан-сараю – жалким останкам ханского дворца, развалинам мавзолея прекрасной жены хана Керим-Гирея, с наглухо забитою, заложенной камнями дверью. Узкая, местами высохшая грязная речка Сурук-су (что означает Гнилая вода), дворы таврической Аламбры, пустота, запустенье. Чтобы представить себе бывшие красоты этих строений, надо вспомнить Пушкина. А так – никакого впечатления.
И вот вдруг наше внимание остановило непрекращающееся, через каждые полминуты, заунывное капкап.
– Товарищи, это фонтан слез! – сказал Грозмани. – La fontaine des larmes! – воскликнула Любовь Аркадьевна.
И я увидел нечто удивительно похожее менее всего на фонтан, а более всего на мраморный умывальник. Во многих местах мрамор был треснут, отбит, но на нем были мраморные раковины и из ржавых отверстий капала вода. Эти раковины постепенно наполнялись, и вода капала из них в нижние раковины. Ничего красивого, честно говоря, не было. Но если закрыть глаза и долго стоять и слушать, как капает, то в памяти возникает, как писал Пушкин: "Дыханье роз, фонтанов шум", нежная Мария, красавица Зарема и злой, влюбленный Гирей…
Все разбежались по территории, а мы с Костей Куниным остались у фонтана. Он приковал нас к себе.
Кап-кап-кап… Мы слушали, как завороженные, падение грустных капель.
– Странная вещь любовь, – сказал Костя. – Лично я еще не испытал этого чувства, но я близок к нему. Не буду тебе говорить, кто она, но я что-то явно начинаю испытывать.
– А ты можешь мне ничего не говорить Я предполагаю.
– Откуда ты можешь знать. Я ни за кем в школе не ухаживаю. Даже ОНА не догадывается ни о чем.
– Я видел, как ты на нее смотрел на обществоведении.
– Как я смотрел?
– Как-то мимо. Смотрел, но делал вид, что не смотришь… Косил еще больше, чем всегда. И между прочим, она тоже на тебя смотрела, но делала это, когда ты не смотрел. А я смотрел.
– А ты зачем смотрел?
– А мне было интересно.
– Ясно. А ты любил когда-нибудь?
– Мне кажется, что любил… Только Мария Германовна говорила, что в тринадцать лет об этом нельзя говорить серьезно, а папа говорил, что это долго продолжаться не может и надо больше заниматься физкультурой. А по физкультуре у меня "не вполне удовлетворительно". И еще я думаю такую вещь: вот этот Гирей, он любил Зарему, он презрел для нее войны и набеги, и они жили в беспрерывном упоенье и дышали счастьем.
– Точно, – сказал Костя. – Но появилась Мария, и все кончилось, и ему уже даже не о чем с ней говорить.
Значит, любовь приносила Зареме одно страданье.
Вспомни, как страдает Зарема в исполнении Татьяны Вечесловой в Кировском театре…
– Какой же вывод? – спросил я.
– Мне кажется, – сказал Костя, – что любовь – это очень серьезное дело, и тут нужно двадцать раз проверить свое чувство, убедиться в нем, и если уж решил связать с кем-то свою жизнь, то сделать это раз и навсегда, не причинять ей горя, не изменять, не обманывать и обязательно рожать детей, потому что дети укрепляют семью. Если бы у Заремы и Гирея были бы дети, никогда бы не случилось этого безобразия. Надеюсь, то, что я тебе сказал, останется между нами?
– Я буду молчать, как Аю-даг, – торжественно заключил я.
К нам подошла Любовь Аркадьевна.
– Что вы от всех отстали? Мы идем на кладбище ханов и султанов.
– Что вы здесь забыли? – иронически спросил Грозмани.
– Мы ничего не забывали. Мы вспомнили Пушкина, – сказал я.
Прошло много лет. Нет уже Кости Кунина. Нет его жены Уси Руткиной. Нет и Любови Аркадьевны.
А эпиграфом к "Бахчисарайскому фонтану" стоят строки Саади:
"Многие, так же, как и я, посещали сей фонтан; но иных уже нет, другие странствуют далече".
СТАНОВЛЕНИЕ РЫЦАРЯ
Слева от улицы Красных Зорь, за железным заборчиком, расположилась довольно обширная территория так называемой дачи Сюзор. Когда-то (кстати сказать, не столь уж давно) она принадлежала графу Сюзору, а сейчас на ней располагается биологическая станция, и в парк Сюзор приходят многочисленные экскурсии.
Здесь большие пруды с шумными лягушками и непоседами жуками-плавунцами. Много улиток – прудовиков и катушек, водятся тритоны, и по глади подернутого ряской пруда скользят ловкие водяные паучки.
В густых кронах деревьев заливаются птицы. Леня Юган насчитал уже девятнадцать пород. А собирателям гербариев здесь просто раздолье. А самое главное – в парке тихо, экскурсии в глубь парка не ходят, и мы здесь предоставлены самим себе.
Мы – это я и мой друг Миша Гохштейн. У нас специальные водяные сачки, глубокие, широкие, с длинными крепкими рукоятками, и большие банки для улова.
Мы построили в полуподвальной кладовочке школы аква-террариум из кирпича и бетона, площадью в 6 квадратных метров и глубиной в один метр. В середине его маленький бассейн, обсаженный низенькими кустами и папоротником. Свежий мох. А в бассейне – водоросли и ряска.