Кудесник

Она вывела его из сторожки, которую заперла на винтовальный замок и повела за собою по берегу Неглинной.

Так дошли они до Стрелецкой слободы, в конце Сретенки, и постучались у первых ворот направо. Кто-то, ворча и побрякивая связкой ключей, отпер запор калитки, окликну в сначала:

— Ты, что ль, Клементьевна?

— Я, я, родимая! Впусти скорее!.. Вот странничка Божьего к вам на ночевку веду. Авось, приютите его…

Калитка отворилась и захлопнулась вновь за вошедшими. Клементьевна расцеловалась с какою-то старухой, переговорила с нею о чем-то шепотом и повела Михаэля к какой-то избе, в стороне от главного дома, — большой и нарядной избе в два жилья. Введя его в избу, старуха указала на лавку под образами и сказала ему:

— Вот тебе место для ночлега. Клади себе котомку под голову! Тут у нас и завсегда люди Божии ночуют… — А потом, уже собираясь переступить порог избы, старуха добавила: — Буде голоден, так в печи на загнетке и каша в горшке, и щи. А в столе краюха хлеба…

И ушла, оставив Михаэля в самом неопределенном положении в полутемной избе, слабо освещаемой лампадою, мерцавшею в углу пред сумрачным ликом угодника.

«Куда это я попал! — думал Михаэль. — И зачем я тут являюсь каким-то самозванцем, переряженный в чужое платье? И куда девалась эта проныра Клементьевна?»

Эпизод начинал ему представляться в довольно сумрачном виде и утрачивал свои привлекательные стороны, потому что окружавшая его обстановка не располагала вовсе ни к чему романтическому.

Вдруг где-то в темном углу скрипнула дверь, и в полу, около печи, открылся ход в подполье. Клементьевна, как тень, явилась из-под пола на половину и поманила к себе Михаэля.

— Дверь заложи на крюк, — шепнула она ему, — и ступай за мною. Алена Михайловна ждет тебя не дождется…

Михаэль поспешно спустился за нею в подполье и в полной темноте, ощупью последовал за старухой, которая вела его за руку, сворачивая, то вправо, то влево. Наконец она остановилась и стукнула в какую-то дверь, чуть слышно, разок и другой.

— Входи, Клементьевна! — проговорил приятный и мягкий женский голос.

Дверь отворилась, и Михаэль очутился в очень уютной опочивальне. Пол был в ней устлан и стены увешаны коврами. Стол, покрытый белою, как снег, скатертью, стоял в углу, заставленный явствами и сулеями с медом и вином… Около стола — два стула, обитых заморскою тисненою кожей, и за столом та самая красавица, которую он видел вчера по выходе из церкви… Да какая красавица! Поднялась из-за стола, навстречу гостю — улыбается и рукой небрежно откидывает за плечи тяжелую косу.

— Ну, вот тебе; Алена Михайловна, Божий человек, странничек! Прошу любить и жаловать! — проговорила Клементьевна, низко кланяясь красавице.

И в то время, когда оторопелый Михаэль, не отрывая глаз от Алены Михайловны, стоял перед нею смущенный и оторопелый, Клементьевна отвесила ему и красавице по поклону, проговорив нараспев:

— Хлеба-соли вам кушати и белыя лебедушки рушати, — и мигом скрылась за дверью.

XVII

Смута затевается

Алена Михайловна была вдовою богатого стрелецкого головы, который пожил с ней всего два года и умер от раны, полученной в Чигиринском походе, оставив свою двадцатидвухлетнюю жену-красавицу на полной воле, богатою и бездетною. Женихам из стрельцов у богатой вдовушки-красавицы отбою не было; но она не спешила менять свою волю на неволю и, не стесняя себя ни в чем, умела исполнять все свои затеи и прихоти так тихо, так осторожно и скрытно, что ни одна из соседок-колотовок ничего не могла за ней заприметить и ни в чем не находила возможности ее пересудить. Жила Алена Михайловна окруженная старухами-богомолками, которым давала у себя корм и приют, принимала в дом к себе только монахов да странников, и никому даже в голову не приходило, что в ее скромном и богомольном доме есть такое потаенное подпольице, в котором вдовушка-красавица видится не с монахами и странниками, а с добрыми молодцами, которых тайком проводит к ней проныра Клементьевна. И старая жемчужница, щедро вознаграждаемая Аленой Михайловной, служила ей свою тайную службу уж не первый год, когда так случайно затеялось ее знакомство с Михаэлем, к которому Алена Михайловна страстно привязалась и его приковала к себе крепкими узами.

Эта нежная привязанность длилась уже более года, когда однажды, очутившись в известном подземелье, Михаэль был крайне поражен тем, что Алена Михайловна сама встретила его на пороге своего подземного терема, встретила встревоженная и взволнованная и сразу приложила палец к губам, ясно указывая ему, что он должен быть осторожен и не проронить ни слова.

Подойдя к нему, она шепнула ему:

— Берегись, остерегайся! Нас могут услышать… За стеною есть люди! Прислушайся к их речам!

И она усадила его на лавку, около стенки, и сама стала около него на колени — и они вдвоем стали прислушиваться, едва переводя дыханье.

Явственно было слышно, что в смежном подземелье говорило несколько голосов одновременно; потом они смолкали и начинал говорить один голос, и опять, как бы в ответ на его речь, начинали гудеть и раздаваться голоса многих лиц.

— С Нарышкиными миром не поладить, — говорил голос (в котором, как показалось Михаэлю, он признал голос стольника Александра Милославского). — Они, что саранча, обсели молодого царя и его мать-царицу — и не отбиться от них! Все в руки заберут… Тогда считайся с ними — и суда-то не найдешь!.. Ведь всюду будет у них рука, а своя рука — руку моет…

— Вестимо, уж где тут суда добиться и правды доискаться! — загудели в ответ несколько голосов. — Везде Нарышкины — везде они одни!

— Как же не одни? Небось, вы видели, что напроказили они в одну неделю: Нарышкины все разом двинуты, все награждены! Иван Нарышкин, например, из стольников шагнул в бояре! Мальчишка безбородый!

— Боярин тоже! Хорош боярин! От этакого проку жди! — загудели голоса.

— А кроме Нарышкиных кто награжден? Тот, кто их руку тянул при избрании царя! Долгорукие да Стрешнев, да Троекуров, да Лыков. А все, кто были в силе при царе Феодоре — те все устранены: Языковы, и Дашковы, и Лихачевы…

— Где ж им с Нарышкиными тягаться? Этим все не в меру! Этим всего мало!

— А они себе в подмогу еще Матвеева из ссылки воротить хотят; да так и говорят: стрельцов пора унять; мы их не в меру распустили! Вот как приедет Матвеев — всех их в руки заберет и разошлет по рубежам да по дальним городам!..

Тут поднялся такой шум голосов, такие неистовые крики против бояр, против Нарышкиных и Матвеева, что в них невозможно было разобраться. И только, когда они поунялись и смолкли, тот же голос Милославского заговорил:

— Вот так-то вы и всем стрельцам сказывайте, как я вам сказываю… Так вам царевна сказывать велит, вас жалеючи и от вас ожидая помощи… Так и говорит: на стрельцов, да на их верную службу теперь у меня вся и надежда! Помогут они нам с братцем Иваном наши права отстоять, не выдадут нас Нарышкиным головою — мы их службы не забудем и в первых над первыми стрельцов поставим…

— Как можно царевича Ивана дать в обиду! — загудели голоса. — Младшему над старшим не властвовать! Поможем — их правое дело!

— Ну, вот вы это сами видите, где право и где не право! Тут, значит, невеликого ума дело! А Нарышкины того не видят! Вот царевна нам и говорит теперь: коли не выберут брата нашего Ивана на царство — так пусть нас отпустят в чужие земли, к королям христианским, — потому нам здесь живым не быть: Нарышкины нас либо со свету сживут, либо сошлют в дальние ссылки.

Опять крики и шум были ответом на эту хитро-плетенную ораторскую ложь, и среди криков слышались отдельные возгласы:

— Здравия матушке-царевне, что нас, своих верных слуг, не забывает!.. Не выдадим ее…

И затем, постепенно удаляясь и затихая, голоса, наконец, совсем смолкли и восстановилась тишина, к которой так привык Михаэль в теплом и уютном гнездышке своей голубки.