Страница 3 из 42
Но генеральская дочка смотрела на темную, рыхлую, на глазах разваливающуюся тучу, сотканную из влажной и грязной шерсти. Эта туча все так же бесшумно и бесконечно спускалась и спускалась низко над рекой вниз к водохранилищу Чемальской ГЭС. Округлое нежное лицо Карины омывал лунный свет. Конечно, никакой Луны в небе не было, но другие сравнения в голову не приходили. И была она будто в электрическом коконе. Прикоснись — убьет.
Сбежавший мертвец
В первый раз доктор Валькович умер в Церне.
В пультовой. Под экранами, целыми блоками включенными в сеть.
В пультовой стоял круглый стол, перед ним несколько крутящихся кресел. Доктор Валькович, как и его приятель немец Курт Хеллер, проводили перед экранами много времени, но Джон Парцер не любил засиживаться, когда вдруг все собирались вместе, прогуливался от стены к стене, негромко спорил с корейцем Кимом. В день перед отъездом именно Парцер заметил выхваченного камерой слежения человека в рыжей робе. Неизвестный влез в рабочий отсек из аварийного колодца, прихватил чей-то плеер и исчез. — «Вызовите охрану, — немедленно попросил доктор Ким. — Ыйса пулло чусэйо». — «Никаких пулло, — цинично ответил корейцу американец. — Мы следим не за ворами, а за аппаратурой».
Ким спорить не стал. И вносить происшествие в «Рабочий журнал» не сочли нужным. «У нас и так приборы обнулило ночью, — пожаловался Парцер доктору Вальковичу. — Вот Ким и нервничает. Иероглифы рисует. А техники уверяют, что все в порядке».
Доктор Валькович кивнул. Информация с датчиков, в несколько слоев покрывающих детектор ускорителя, последнее время поступала на экраны почти непрерывно. И споры шли почти непрерывно. Когда доктор Валькович полез в настенный шкафчик, Ким пробормотал: «Чонбу ильсан сочжипум-имнида». — «Да я только заберу свою баночку». Валькович выловил из шкафчика стеклянную баночку из-под алтайского меда. «Смешно». Кто-то обклеил ее свинцовой фольгой, выдавил на фольге звезду с узкими извивающимися лучами. «Чыльгоун ёхэныль. Счастливого пути».
И они улетели.
Ким улетел, американец улетел.
И немец покинул Церн. И англичанин.
«То маннапсида!» — «В следующем году увидимся снова».
Доктор Валькович остался в пультовой один. Его манило удобное кресло.
Но когда он заваривал чай, свет внезапно мигнул. Может, из-за сверхурочной работы техников, монтировавших магниты на нижней галерее коллайдера. Валькович машинально сунул пустую баночку в сумку (через несколько часов он тоже уезжал в аэропорт) и открыл «Рабочий журнал», решив свериться с последними записями Парцера и Кима. Он помнил, что несколько часов назад американец делал записи и ворчал на иероглифы, которыми кореец иногда украшал журнал.
Но ничего такого в «Рабочем журнале» доктор Валькович не увидел.
Он даже перегнул журнал. Точно! Один лист был грубо выдран, торчали неровные обрывки. Доктора Вальковича охватила странная сумеречность. Он задохнулся. Может, на секунду или на тысячную ее долю. Он так и не понял, что с ним произошло. Просто сердце частило, шли перебои. Он упал на кафельный пол. В сущности, ничего особенного не произошло, ну, короткий обморок, со всяким может случиться, но каким-то образом доктор Валькович понял, что мир кончается. Он не знал, как выразить такую простую мысль, но знал, что мир кончается.
Всё кончается. Абсолютно всё.
И деньги, и мед, и время эксперимента.
В самолете на Москву он пытался понять, что же все-таки с ним произошло, но никаких разумных объяснений не нашел. Зато подошла стюардесса: «Простите, месье, у вас в сумке фонарь не выключен». Доктор Валькович удивился: какой еще фонарь? Нет у него никакого фонаря. Но минут через пять стюардесса подошла снова: «Позвольте, мсье, я помещу вашу сумку в камеру хранения?»
В Париже доктор Валькович провел день.
Не было у него в Париже никаких специальных дел. Так… Посидеть в Национальной библиотеке, посетить Сакре-Кёр… Эти места возвращали доктора Вальковича в молодость, в те годы, когда он еще ничего не знал ни о корейцах-физиках, ни тем более об адронных коллайдерах. Ах, Сакре-Кёр, базилика Святого Сердца! Ты стоишь на вершине Монмартра, и я, наверное, уже никогда не поднимусь к твоим цветным витражам! Так доктор Валькович почему-то подумал. Он никак не мог понять, что, собственно, изменилось в мире. Ну да, если прислушаться, то многое. Например, много говорили про Луну, якобы изменившую орбиту, но подобными слухами мир всегда полнится. Еще говорили про плавающее магнитное поле, но что в этом удивительного, если даже полюса время от времени меняются местами. Руками не пощупаешь, да и не надо это никому. А вот почему город, который он любил, вдруг показался ему чужим? Каждый камень, каждое стекло в витражах он раньше ощущал как собственное продолжение, а сейчас все кричало: нет нас, нет уже нас, доктор Валькович, и тебя тоже нет, ты умер…
И еще вопрос. Кто выдрал лист из «Рабочего журнала»?
Доктор Валькович помнил ряд цифр, вклеенную цветную схему, аккуратный иероглиф, коротенькую приписку, сделанную рукой Парцера. Но до американца он не дозвонился, и Ким был далеко. Зато в Москве удалось побывать на лекции астрофизика Рашида Сюняева. «Наше место во Вселенной с точки зрения астрофизики и космологии». Доктор Валькович с удовольствием поаплодировал некоторым выводам своего старого друга, но в общем не услышал чего-то принципиально нового. Черные дыры, темная материя, звуковые волны Большого взрыва. Встречные пучки протонов. Силы взаимодействия — слабые и сильные. Протон сталкивается с протоном, рождается новая частица. Почему бы не назвать ее — эквидистон? Hello, World! Что-то же должно занимать зияющий интервал между известными силами взаимодействий.
Эквидистон. Равноудаленный.
Звучало интересно, но Рашид все испортил, прокрутив под занавес уже известный видеоролик, снятый с безымянного сайта. Ну да, энергия, энергия, энергия! Всем нужна энергия, все надеются на чудо. Но в Новосибирске на вопрос генерала Седова: «Можно ли верить этому ролику?» — доктор Валькович заученно ответил: «Вечными двигателями не занимаюсь».
Лето выдалось дождливое, тусклое. Странное ощущение, пережитое в Церне, постепенно забывалось, но пришло сообщение из Берлина: физик Курт Хеллер попал в тяжелую автомобильную аварию. Столкновение по дороге в аэропорт. То ли с ремонтным грузовиком, то ли с пустым автобусом. Жертв нет, только пострадавшие, — так сказал диктор. У дикторов свои оценки. А еще через неделю доктор Валькович узнал о смерти Джона Парцера. Ну да, такое случается. Но еще через неделю генерал Седов в конфиденциальной беседе сообщил ему о гибели Обри Клейстона…
Мир вообще сошел с ума. Изменился ритм приливов-отливов. В Атлантике обнаружились мели, никогда не значившиеся на картах. Границы европейских государств закрыли, даже Андорра, даже Люксембург. В Берлине доктор Курт Хеллер пришел в себя и потребовал в палату сотрудника Интерпола. А однажды утром на террасе генерала Седова появился суетливый человечек — младший лейтенант Смирнов-Суконин. Он доставил генералу стеклянную банку с NIVI. Своим ходом! Это подумать только — своим ходом! Даже в метро спускался, дурак. При этом Смирнов не скупился на добрые советы, признался доктору Вальковичу, собиравшемуся на велосипедную прогулку, что читает мало, а потом откинул ногой мешавший ему кабель. А тот кабель находился под напряжением. И он удачно свалился на металлическую растяжку, чиркнул по велосипеду. Над крылечком открытой, закапанной унылым дождичком веранды расцвело темное томное сияние, будто всех втянуло в угасающую радугу.
Когда доктор Валькович очнулся, за открытой дверью негромко переговаривались.
«У тебя, наверное, невеста есть?» — «Так точно, товарищ генерал!» — «Когда обещал невесте вернуться со службы?» — «Осталось ровно сто сорок девять дней, товарищ генерал!» — «Дней? Не лет?»