Страница 27 из 82
И оба друга нашли, что жить на этой поляне, узнавая одну за другой все тайны Единого Бога (а этот Бог своих тайн не хранил), интереснее, нежели обмазывать маслом истукан и быть за это у людей в почете, и слаще, чем сжимать в объятиях жену из числа красавиц южного Люсео.
Так была основана первая святая обитель на юге Люсео, которая потом стала известна всему миру под названием «Ежевика».
Геннадий Прашкевич
Хирам: Большая игра (XXXIV век)
В начале 90-х, когда Россия активно менялась, заговорили люди, молчавшие до того десятилетиями. Их необычные мысли при прежней государственной системе не могли быть услышаны. Это ведь только творить (для истинного художника) можно при любом режиме, а вот донести до сограждан идеи, противоречащие официальным взглядам, — для этого нужно особенное время.
Заговорил и Альвиан Иванович Афанасьев, историк и социолог.
В разных изданиях (к сожалению, большей частью в провинциальных, малодоступных) он сумел выразить свое понимание цивилизаций. Земных, разумеется. При этом А. Афанасьев пошел куда дальше таких авторитетных исследователей, членов Римского клуба, как Месарович и Пестель. Он пошел даже дальше Д. Медоуза, определившего пределы роста цивилизаций. Многие исследователи уже в 80-х заговорили о конце эпохи современной индустриальной цивилизации, но никто ни тогда, ни позже так и не осмелился сказать вслух о том, что может прийти на смену.
Осмелился А. Афанасьев.
Он одним из первых указал на то, что всплески урбанизации, внезапный рост городов в истории цивилизаций связаны не столько с равномерно текущим временем, сколько со скоростью внедрения в жизнь новых производственных технологий. Разве могут, скажем, металлургические заводы на быстро устаревающем оборудовании давать сталь все новых и новых марок? Разве можно построить современную подводную лодку на верфи, заложенной сорок лет назад и оснащенной устаревшим оборудованием? Лавинообразное ускорение технологических изменений начинает влиять на подход к труду. Производитель начинает разделять непомерно усложняющиеся производственные задачи между все более и более многочисленными исполнителями. Мир сужается. Переусложненная система задыхается.
И рушится.
То взлет, то падение.
То яркая вспышка, то медленное угасание.
Закон исторической спирали, закон периодической повторяемости форм организации общества все на новых и новых более высоких витках развития был выведен А. Афанасьевым в далеком сибирском городке Минусинске. Многолетняя переписка с исследователем легла в основу научно-фантастического романа «Кормчая книга», который, надеюсь, в полном виде выйдет в следующем году в Санкт-Петербурге в издательстве «Азбука-классика». Приходят цивилизации и уходят цивилизации. Действие романа происходит соответственно в XXII, в XXIV, в XXXIV, в XLVI веках. В романе нет привычного читателям главного героя. Отдельный человек и не может быть героем подобной вещи. Ведь речь идет о человечестве как о виде.
А что получилось…
О чем-то можно судить и по представленной в журнале части.
Геннадий Прашкевич,
Новосибирск, август 2003
И клонила пирамида тень на наши вечера.
Кричал биосинт. Раздраженно шипела в ветвях, булькала, посвистывала сердитая ночная птица. Мерно раскачивалось бумажное дерево — как призрачная белая гора, долго, ровно, успокаиваясь лишь под плотными порывами падающего с гор ветра. А далеко в предутренней тьме все еще перекатывался замирающий шелест грома. Может, метеор упал в Сухой степи… Не долетел до земли, сгорел в воздухе… Низкий шелест, как обрывки разрушенной музыки, обманчиво падал с неба…
ЧЕЛОВЕК ДОБР.
Заповеди Моноучения всплывают в сознании сами. Их повторяемость не утомляет.
ЧЕЛОВЕК СВОБОДЕН.
Хирам открыл глаза.
Мышцы расслабленно прокатились под кожей.
Он слышал, как высоко над ним нескончаемым потоком шли по стволу бумажного дерева муравьи, суетливо взбегая по белым листьям, густо иссеченным черными, почти угольными прожилками. Иногда муравей срывался вниз, удивленно ощупывал усиками смуглую кожу человека. Нежный утренний мир.
Но во сне Хирам видел грозу.
Но во сне перекатывались раскаты мощного далекого грома, и гигантские извилистые молнии били в выжженную Сухую степь.
ЧЕЛОВЕК ОТВЕТСТВЕН.
Он тронул Иллу.
Голое загорелое плечо дрогнуло, тигана и во сне узнала Хирама. Радуясь ее пробуждению, он погладил щеку спавшей рядом Иллы и глубоко вдохнул свежий воздух. Ему не надо было вживаться в предрассветный мир. Он и в предрассветной тьме видел воздушный путь муравья, сорвавшегося с бумажного дерева, слышал тонкий, волнующий запах сиеллы, радовался: вот Илла, вот Ри! Влажный запах мхов, забивших теневую сторону скальных обрывов, щекотал ноздри. Он ощущал печальное очарование уже отцветшей сиеллы, которую так любит щипать биосинт, потому что в стеблях сиеллы накапливается кобальт. Еще Хирам глубоко чувствовал размеренный вечный ход бумажного дерева. Говорят, его листья снимают усталость. Всего лишь белые листочки, иссеченные черными угольными прожилками, но если они при тебе, можешь шагать, не останавливаясь, весь день…
ЧЕЛОВЕК ДОБР.
Хирам никак не мог понять, откуда этот острый привкус тревоги? Обняв потянувшуюся Иллу, прижавшись к проснувшейся обнаженной тигане, он прислушался. Воздух горчил. Чуть заметно, но горчил.
— Я проснулась?
Синие глаза Иллы весело и бесстыдно уставились на Хирама. Из-под рассыпавшихся по плечу и по голым округлым грудям длинных светлых волос проглянула нежная, поблескивающая, как перламутр, кожа. Она казалась натертой оливковым маслом. Одной рукой Илла ласково теребила голое загорелое плечо тиганы, другой обняла Хирама.
— Я видела сон… — голос Иллы прервался. — Я видела деревце манли… Кажется, оно горело…
— Манли не страшен огонь. У него глубокие корни.
— Горела вся степь…
— Вся степь?
Хирам не ждал ответа.
Они спали так близко, что им мог присниться один сон.
Он просто погладил Иллу, улыбнулся и посмотрел на Ри. Ему нужна была сейчас титана — умеющая заглядывать в будущее, видеть скрытое, общаться с Матерью и с Толкователями на огромных расстояниях. Каждая мышца его, пробудившись, требовала движения.
ЧЕЛОВЕК СВОБОДЕН.
Невероятные ресницы тиганы, густые и длинные, как миниатюрные опахала, как всегда, привели Иллу в восхищение:
— Ой, ты как бабочка! Зажмурься, Ри! А теперь распахни ресницы! — И вдруг вскрикнула, будто испугавшись. — Я вспомнила, Хирам! Пахло горьким дымом, и Сухая степь вся горела. От горизонта до горизонта. И во сне я была не Илла, я была Маб. Почему, Хирам?
— Маб? — медленно повторил Хирам, как бы пробуя новое имя на вкус. — Не надо бояться, Илла.
— Мне тоже нравится… Маб… — успокаивающе подтвердила Ри. Почти не касаясь кожи, она сильно провела узкой сильной ладошкой по голой спине Иллы, будто снимая с нее невидимую паутину, и Хирам сразу почувствовал, как много нежности и сил они накопили за ночь. Крик биосинта.
Тихая река.
Утро.
Запах травы.
Живые деревья, заслоняющие небо.
Мхи, вода, суглинки, пески, кислые, прихотливо сплетающиеся муравьиные тропы.
Мгновение, час, вечность — это не имело никакого значения. Игра бесконечна. Большая игра может длиться всю жизнь. А бывает, и дольше жизни.
ЧЕЛОВЕК ОТВЕТСТВЕН.
Исполинское бумажное дерево.
Протянув руку, Хирам подобрал с земли несколько белых листочков и спрятал их за пояс.