Страница 20 из 82
20 минут десятого утра. Пишу оттого, что больше нечего делать — мы в осаде. Как ни прискорбно это сознавать. Еще вчера, когда мы ложились спать, я отметил про себя, что стоит неожиданная тишина. Болото в нескольких сотнях метров от лагеря, не говоря уж о том, что свиньи еще в самый первый день начали бродить по острову, и отовсюду денно и нощно были слышны то похрюкиванье, то хлопанье крыльев, то треск ветвей. Вчера ничего этого не было. Когда свиньи затихли — я точно сказать не могу, мы были слишком увлечены сначала обедом, потом вскрытием головы. Одно могу сказать — в восьмом часу вечера, когда мы, закопав яму, унесли лопату в хижину и, сев на порог, закурили, тварей уже не было слышно. Плюс к тому совершенно отсутствовал ветер.
Сегодня я проснулся около половины седьмого с таким чувством, словно я не один. То есть, конечно, я был не один, тут же в своем мешке сопел мой напарник, но я имею в виду другое — мне показалось, что рядом находится кто-то совершенно посторонний, более того, наблюдает за мной.
Я встал, надел башмаки и оглядел хижину. Сквозь щели в бамбуковых стенах уже пробивалось солнце, но тем не менее я зажег фонарь, интуитивно решив не открывать дверь, и, светя перед собой, облазил буквально все углы, естественно, ничего не обнаружив. И конечно, шумное ползанье разбудило Марселя.
«Что происходит?» — воскликнул он, вскочив.
Его голос меня отрезвил, и я остановился с зажженным фонарем посреди хижины.
«У меня было такое ощущение, — начал оправдываться я, — будто кто-то к нам залез и ползает по полу. Очевидно, просто что-то потревожило меня во сне».
«Странно, — сказал Марсель. — Если что-то потревожило, значит, что-то было». С этими словами он подошел к двери хижины и настежь распахнул ее.
Если можно допустить такое словосочетание, как «выражение спины», то я не удержусь от его употребления. Марсель застыл на месте как вкопанный; я сзади не мог видеть его лица и обо всем, что происходило в этот миг в душе моего компаньона, судил лишь по его спине. И, надо сказать, не слишком ошибался. Спина Марселя, впавшего в очевидный ступор, являла собой отображение даже не страха (как раз последнего я не почувствовал), а скорее усталого какого-то удивления — вот, мол, и оно, но хоть я и ждал чего-то подобного, но почему же именно так?..
Я тихо подобрался к двери и выглянул из-за плеча Марселя. Увиденное мною, конечно, поддается описанию, к коему я сейчас и приступлю, но уж больно дико было такую картину наблюдать.
Возможно, где-то в нынешних моих записях уже имеется план нашего лагеря. Даже если так, повторюсь хотя бы в части, непосредственно касающейся сегодняшних событий. Хижина находится ровно посередине между морем и болотом. Ее северная стена почти упирается в деревья, южная полностью открыта, а восточная выходит на поляну, посреди которой мы обычно разводили костер. Поляна имеет небольшой склон к ручью.
Так вот, они сидели ровным кругом по краю поляны. Сидели, не издавая ни звука, подогнув ноги, как куры на яйцах. Когда я пишу «ни звука», я не имею в виду одно только хрюканье, а любую естественную реакцию на окружающую среду, например, сопение, шорох от трения друг о друга, хлопанье крыльев — что угодно. Но бестии сидели как истуканы. Мне показалось, что не двигались даже глаза, и это делало зрелище особенно ужасным.
«Поприветствуйте их, что ли, для начала», — подсказал я Марселю из-за спины первое, что пришло в голову.
«Что?» — очнулся он.
«Пожелайте им доброго утра, например».
«Ну знаете», — Марсель развернулся и захлопнул дверь (если позволительно так сказать о плетеной створке, висящей на петлях из лиан). Неспокойными пальцами из внутреннего кармана куртки была извлечена дежурная сигара. Я вынул папиросы, зажег спичку, дал прикурить Марселю и затянулся сам.
«Весело! — резюмировал мой компаньон. — Хотел бы я знать, чего они ждут».
«Это-то как раз немудрено понять, — грустно усмехнулся я. — Меня гораздо больше беспокоит, что они потом будут делать…»
«А меня, — перебил Марсель, — что будем делать мы, и не потом, а сейчас».
«Может, все-таки стоит обождать? На нас не нападают, все пока происходит достаточно мирно. В конце концов, кто вам сказал, что у них на уме дурное? Вполне возможно, они по натуре своей настолько беспечны, что не замечали нас аж до самого вчерашнего дня, а вчера случайно заметили и из любопытства тут собрались».
Честно признаться, я и сам не слишком верил в то, что говорил. Но не поддаваться же было панике! В самом деле, несмотря на мистический и угрожающий вид, никаких действий свиньи не предпринимали, я бы даже поставил под сомнение тот факт, что они вели за нами наблюдение — во-первых, как я уже отметил, их глаза практически не двигались, а во-вторых, само слово «наблюдение» подразумевает осмысленный акт, и то, допустим, как леопард выслеживает жертву, пользуясь соответствующими инстинктами, называется иначе. И даже «тройной» мозг, исследованный нами вчера, не доказывает способность летающих свиней мыслить.
Все эти доводы я Марселю изложил, завершив их предложением разжечь спиртовку и приготовить кофе.
«Если на нас за это время не нападут», — мрачно ответил Марсель, но спиртовку из ящика вынул.
Тот факт, что я пишу эти строки, доказывает, что до сих пор на нас не напали.
Вечер (на часы не смотрю, это не имеет значения). Марсель настолько убит случившимся, что даже не курит. На нем одни подштанники и башмаки. Насквозь промокшие, пропитанные грязью рубаха и куртка валяются в углу. Я чувствую себя не лучше.
В десятом часу мы позавтракали, то есть выпили по чашке кофе и съели на двоих банку бобов. Марсель каждые пять минут выглядывал в щель над дверью и неизменно возвращался с известием, что диспозиция не изменилась. Свиньи сидели в тех же позах, будто заспиртованные. Когда с едой было покончено, естественным образом встал вопрос о том, будем ли мы выходить, или так и останемся ждать — кто кого пересидит.
«У меня есть предложение, — сказал Марсель. — Мы, конечно, люди образованные, то есть привыкли входить и выходить через дверь. Но в случае force majeure, то есть в нашем нынешнем положении, может быть, мы забудем о манерах?»
Действительно, если мы хотели выбраться наружу, не пытаясь прорвать оцепление, оставалось ломать заднюю стену хижины. Но когда мы не без труда (сами старались, закапывали колья!) вырубили отверстие, достаточное для просовывания головы, пыл пришлось умерить. Ибо стоило мне выглянуть наружу, как на меня из кустов вылупилось штук десять сморщенных пятачков. Нас взаправду окружили по всем правилам воинского искусства.
«Oh merde!» — Марсель высунул голову в проем и обратился к беспристрастно глядящим на него бестиям:
«Уважаемые господа свиньи! Если вы такие умные, то, может быть, вы разрешите нам протиснуться через ваши нерушимые ряды?.. Дерьмо собачье, они не понимают. You shitheads, do you understand English? Дьявол, мсье Руденко, посмотрите на эти непроницаемые морды! По-моему, еще немного, и я их перестреляю!»
Выругавшись в дырку на всех известных ему языках, Марсель кое-как заткнул проем останками извлеченных оттуда же кольев и сел на землю спиной к стене.
«Так что мы будем делать, господин гениальный ботаник?»
Ответить мне не дал яростный раскат грома. Мы так были заняты своим нелепым положением, что даже забыли (хотя каждое утро это делали) поглядеть на барометр. Вслед за первым раскатом последовала целая симфония, и буквально через минуту разразился ливень.
«Что делать? — переспросил я. — Наверное, пережидать дождь».
В хижине было темно, как в склепе. Теплился лишь огонек сигары Марселя, да вспыхивали во время затяжек его безумные глаза. Я подошел к двери и выглянул сквозь щелку. Живая цепь не шевелилась и по-прежнему молчала. Всполохи молний на мгновение освещали неподвижную массу рыл, и я каждый раз непроизвольно вздрагивал, не в силах переварить кошмарное видение.