Кот (сборник)

Я мотал, я бил ею по стенам, но раны тут же заживали, и чувствовала она себя великолепно. Она появилась из тех мешков с разрозненными частями крокодилов. Я знал, что я это знаю, и продолжал крушить ею стены.

Кто-то бежал к нам. И этого кто-то было много. Я решил спасаться.

Я закинул ее подальше вглубь и бросился в коридор.

Это был длинный коридор, в конце которого имелось то место, где мы с женой занимались любовью, и я должен был попасть не в конец, а в начало.

Путь мне преградил маленький, но очень ловкий человечек.

Я схватил его поперек, а потом и вдоль.

Пока бежал, я молотил им по стенам, а со всех сторон к нему спешила подмога.

Но ей меня было не остановить. Я был силен, как слон. Я бил, я ломал, я крушил. Все, что я бил, падало и восстанавливалось вновь. Все, что я бил, бросалось на меня сызнова и получало отпор.

Я медленно продвигался вперед. На моих руках висели лохмотья, может быть, кожи и струилась кровь.

Меня оседлали сразу несколько этих тварей, я рычал и продвигался.

Я бросался на стены, я давил их, топтал. Они осаждали, они душили, они мешали.

Я тянулся. Я тянулся изо всех сил. Передо мной была последняя дверь в этом длинном коридоре, и я должен был до нее добраться.

От натуги лопнули все кости на руках. Вернее, лопнула сначала вся кожа, потом ее остатки, потом мышцы, затем кости.

С хрустом.

Но я дотянулся, открыл дверь, стряхнул с себя всех и скрылся за дверью.

За дверью была свобода. Я это понял сразу же и навсегда. Я стоял, я дышал, я наслаждался.

Но вдруг до меня дошло, что я здесь, а жена моя там!

И еще до меня дошло, что это была и не жена моя вовсе, а Россия.

– Россия! – вскричал я. – Россия!

Это ее я спасал от всякой нечисти.

И от всякой нечисти я ее не спас.

Голова моя безжизненно повисла, силы меня оставили, я проснулся в холодном поту и в постели с женой, намотанной вокруг шеи.

Ожидаю чуда

Чтоб мне треснуть, оно должно произойти!

По-другому не может случиться.

Будет обязательно, ведь я же жду.

А как можно обмануть ожидание?

Невозможно даже подумать, чтоб обмануть.

Иначе никто бы не ожидал.

А так ожидают все.

И вот что я думаю: может быть, я не так вглядываюсь в происходящее?

Может быть, оно уже лежало передо мной, кудлатое, а я не заметил, опрометчиво перешагнул, и теперь придется дожидаться очередного шага или круга, потому что оно только так до нас и доходит: по кругу шагами?

Не оставляет ощущение, что я что-то найду. Неизвестно что, но что-то огромное. Может быть, оно свалится передо мной? С грохотом. Как вы считаете? Оно свалится – я только руками разведу: мол, ничего не поделаешь, подфартило. Конечно, это я так, напускаю на себя, а сам-то я рад буду до смерти, ведь мы же созданы для такой неожиданной радости и дополнительного счастья. А иначе для чего бы нас создавать? Лоб узкий, и мысли все о доме.

А желания – о тепле.

Потому что хочется его.

Чтоб пришел, сел и – разлилось по позвоночнику.

Почему-то хочется его именно для позвоночника. И чтоб сначала незаметно так, а потом чтоб затопило-захлестнуло, и только повернулся, как вспыхнула радость.

Она ведь всегда вспыхивает, как учит нас бытие рогатое, именно на поворотах, потому что поворот – он же для радости.

А бывают радости и вовсе необъяснимые. Хорошо так, что и сказать ничего не можешь.

Может быть, это от солнца. Наверное, от солнца. Конечно, от солнца. Вот взошло оно – и уже хорошо. И каждый вздох только о будущем, которое обязательно прекрасно.

Только воздух ворвался в альвеолы и принялся их заполнять, как немедленно подумалось о том, что это неплохой признак и есть надежда на то, что он заполнит их полностью.

А потом он задержится в самой верхней точке и пошел на выдох.

Но выдох я не люблю.

Раз уж дали возможность вдохнуть, то в этом что-то есть от того, что тебе дали в долг, а теперь необходимо отдавать. Жалость какая-то. То ли себя жалко, то ли жалко вообще. Так что хочется держать его там как можно дольше.

Правда, следующий вдох обещает вроде бы еще большую радость и ради этого можно, конечно, выдохнуть предыдущий.

Пожалуй, можно.

И еще, пожалуй, в этом-то и состоит, как мне кажется, некоторое преддверие в ожидании чуда, или вера в преддверие, или мы сейчас, может быть, описали сам механизм возникновения такой веры в такое преддверие.

И оно появится, разумеется, – это я опять о чуде.

Но, как уже говорилось, оно появится только на вдохе и только после необъяснимой радости.

Депрессия?

Какая, на хер, депрессия?! И это ты так лежишь, потому что депрессия?

Да ты с ума сошел! Какая на асфальте может быть депрессия?

Я на катер бежал. Это был последний катер. Он уходил в двенадцать ночи. Меня отпустили со службы так, чтоб я не успел, а я добрался.

Восемь километров бегом, на повороте сел в автобус, сорок минут на нем езды и, как из него вылез, до бухты еще два километра.

А катер – вот он. А перед ним идет погрузка ракет. Дорогу перекрыли. Я подбегаю, весь мокрый, а меня не пускают, и катер уходит на моих глазах.

Вот это был удар! У меня тогда просто руки повисли, сил никаких, все отдал этому броску.

Я потом постоял-постоял и пошел назад, а поземка, в лицо летит ледяная крошка, сечет его в кровь, автобусов нет, попуток нет, ночь, свет только от снега и тридцать километров до поворота, в гору пешком, с горы бегом, чтоб пот, который по спине струится, не остыл, а ты говоришь – депрессия.

Какая, на хер, депрессия?!

Швартовщиков смыло – никто даже не остановился, никто никого не искал, потому что вода минус два градуса – жидкий лед. Плюхнулся в нее – остановка сердца и плавай потом оранжевым поплавком.

Трос выбирать, а он на морозе с ветром к рукам липнет, потому что рукавицы дырявые.

От лома спина дрожит и ноги. В тепло попал – уснул на подоконнике.

Мы света белого не видели. У нас идешь по кораблю и думаешь: «Ну вот, ничего не случилось, пока ничего не случилось, хорошо, что ничего не случилось!»

А когда случалось?

Иногда так случается, что если сразу начинаешь говорить, заикаешься. И тогда выдохнуть надо, сказать себе пятнадцать раз скороговоркой: «Все будет хорошо!» – и потом уже можно разговаривать.

А паника? Самое страшное, что можно придумать. Люди на людей не похожи. Навстречу бегут, и ты принимаешь их на себя. Ты их должен остановить, задержать, иначе всем труба.

А они такие сильные, просто беда, они кремальеру в руку толщиной ломают, как спичку, они на бегу кучей зарываются в ящики лицом, прячутся, забиваются в щели, они лбом раздвигают трубопроводы, мнут на лице все кости, срывают руками клапаны.

А ты схватил лом с аварийного щита и на них с ломом.

А они ударов не чувствуют, понимаешь ты это, не чувствуют?

И тогда приходится орать, так орать, что не знаешь, откуда у тебя только голос появляется.

А ты говоришь – депрессия.

Какая на асфальте может быть депрессия?