Страница 6 из 6
Вот такая меня посетила мысль.
И родилась она в переходе станции метро «Площадь Мира» 8 сентября сего года ровно в 11.35.
Я ехал на книжную ярмарку. Она проходила в Москве с 5-го по 10-е. Я спешил – на 12.00 было назначено мое выступление перед читателями. Правительство Санкт-Петербурга было представлено на этой выставке, а я входил в группу «Морской Петербург» и должен был говорить о море, моряках, России, долге.
Я очень спешил, просто летел, летел…
Но в переходе меня остановили. Три милиционера – старшина лет сорока пяти и два капитана.
Старшина двинулся навстречу:
– Подойдите сюда! Я подошел.
Знаете, когда тебя собираются потрошить перед всем народом, то выглядит это, будто ты раздеваешься на площади.
Приехав как-то погостить в Киев, я, выходя из дома, забыл свой паспорт. Я тут же засуетился, попытался вернуться.
– Чего ты дергаешься? – остановили меня друзья.
– Так как же! Я же паспорт забыл!
– Ну и что?
– А вдруг милиция, спросят.
– Какая милиция? Кто тебя спросит?
– Ну, проверят. документы.
– А с чего они будут проверять документы? Это у вас проверяют документы, чтоб в основном деньги стырить у прохожих, а у нас никто ничего не проверяет! Так что успокойся!
И я успокоился.
Но тут, в Москве, дело другое. Тут– родина. На родине все возможно. Поэтому… «Ваши документы».
Вообще-то, в соответствии с законом о милиции милиционер, подходя к гражданину своей страны, должен отдать честь и представиться. Так прописано в законе.
Представления я не услышал, потому и сказал старшине:
– Представляемся.
– Че-го? – сказал старшина.
– Представляемся, – сказал я, – и показываем свое удостоверение, после чего я демонстрирую вам свой паспорт!
После этого со стороны милиции почему-то последовали такие слова, из которых можно было выделить часть, гласящую: «А ты кто такой?». На что я сказал, что он у нас старшина, а я, вообще-то, по воинскому званию капитан второго ранга, и служил я на подводных лодках, так что очень хочу, чтоб старшина милиции мне представился, и потом я предъявлю ему свой паспорт.
И тут я услышал от родной милиции следующую фразу:
– Вот я много видел офицеров флота, и среди них не было мудаков. Вы – первый! – после чего старшина помахал перед моим носом своим удостоверением.
И вдруг я почувствовал, что еще секунда, и я в него вцеплюсь. Сил у меня хватит, чтоб свернуть ему шею одним махом.
Но я отступил. Медленно, сохраняя в перекрестии прицела его горло.
Все-таки хорошо, что я ничего не сделал.
Еще немного, и забрало бы упало. Так что я отступил, говоря себе: «Тихо, Саня, тихо!»
А документы у меня так и не проверили.
Видимо, не в них было дело.
Если б все политики вдруг стали прозрачными – и тут я имею в виду, что они сделались бы вроде как из стекла, – то мы увидели бы внутри них движение жизненных соков, отмечая при этом быстроту их движения или же заторы, и смогли бы соотнести эти движения с теми речами, которые они призносят.
Пафосным речам, относящимся к страданиям любимого Отечества, соответствовало бы, на мой взгляд, некоторое замедление, падение скорости движения в области печени, но затем – миновав столь опасный участок – соки устремились бы, так мне кажется, в область таза с радостным урчанием.
Речи же нежные, например об образовании и питании, рождали бы разжижение оных соков, и их движение в области груди сделалось бы веселым, но покойным.
И в то же время мысли об обороне, о различных посягательствах и врагах сделали бы течение этих соков упругим, на манер огнегасительной жидкости в пожарных шлангах.
В любом случае, наблюдать за внутренностями политиков было бы забавно, случись им стать прозрачными нашим взорам.
О дорогах.
ОЙ, БЛИН!
А может, немцам города сдадим?
А когда они дороги сделают, пустим танки и назад все отвоюем?
– Хочешь взять интервью у Степашина? – спросили меня, и я, конечно же, ответил, что хочу, после чего друзья договорились о том, что он такое интервью мне даст.
Дело в том, что в те времена я собирал материал для книги, где были интервью с разными людьми. Так что в «разные люди» вполне мог попасть и Степашин – почему бы нет?
И вот я уже беру интервью у самого Степашина.
Глава нашей Счетной палаты очень неглупый человек и интересный собеседник. Говорили мы о всяком, хорошее получилось интервью, я был доволен.
Потом я поехал согласовывать интервью. Степашин прочитал написанное, поправил свое отчество («Мой отец Вадим, а не Владимир») и сказал: «Печатай!»
Я хотел напечатать это интервью прежде всего в книге, а поскольку в нем прозвучала критика «Новой газеты», то и в «Новой газете», о чем я и сказал Степашину. Он не возражал.
С тем, что он не возражает, и с двумя его пометками на полях (как же я, дубина, мог перепутать его отчество), я и отправился в «Новую».
– А где его подпись на каждой странице? – спросил меня Дима Муратов, главный редактор этого замечательного печатного органа.
– На каждой? – спросил я.
– Да. Ты берешь интервью у чиновника категории «А», и он не визирует тебе каждую страницу?
– Но. есть же пометки, сделанные его рукой!
После этого Дима сказал мне все, что он думает о таких пометках. Кажется, его речь о пометках заняла минут пять. Были не забыты все отцы и все матери. После этого я отправился добывать у Степашина подписи на каждой странице.
Я позвонил секретарю Степашина и долго рассказывал ей, что «он читал», и что «он согласен», и что теперь надо, чтоб «он подписал», причем «на каждой странице».
Секретарь сперва вообще ничего не понимала и задавала такие вопросы, из которых было ясно, что она прежде всего интересуется моим здоровьем, потом она почти все поняла, но попросила повторить мой рассказ. Я повторил. Потом она сказала, что оригинал интервью с пометками ее шефа на полях надо срочно переслать ей по факсу, потом очень долго не проходил факс, потом он прошел, но ничего там было не разобрать, поскольку у них такой факс.
В этих заботах мы провели еще какое-то время, после чего наступили сумерки, и мы договорились с ней, что я пришлю еще текст по электронной почте, для чего она назвала адрес. Я послал – она не получила. Мы уточнили адрес. Адрес она дала (как выяснилось тут же), но не тот. Потом она дала тот. Я послал – она получила и попросила связаться через какое-то время с самым главным секретарем (назовем ее для краткости Е.Б.П.).
Прошло какое-то время, и я начал связываться с тем секретарем, а ее на месте не оказалось.
Тогда я снова перезвонил обычному секретарю, но там уже сидела другая девушка, которая сказала, что прошлая девушка была недостаточно опытна в этих вопросах, поэтому будет лучше, если я изложу всю историю еще раз, только теперь ей.
И я изложил всю историю. Напоминала она плач Ярославны.
Потом я еще множество раз излагал одну и ту же историю всем подряд в этой Счетной палате, потому что в деле участвовали все подряд. Я, кажется, только уборщице тамошней не излагал своей истории, потому что она не брала трубку. А так – кто бы ни брал телефонную трубку тогда, когда я искал главного секретаря Е.Б.П., – всем я излагал свою историю. Длилось это все недели полторы.
Наконец я нарвался на самого главного секретаря. Изложение наших бед заняло минуты три, потом она сказала, что они это обсудят.
– Да чего там обсуждать! – говорил я ей в совершенном запале. – Он же все видел! Он читал! Он согласился! Теперь надо всего лишь завизировать!
За что я люблю всех секретарей, так это за их не частичную, но полную глухоту. Она сказала, что дело так просто не делается, и придется подождать. При этом она говорила, как настоящий солдат. Она говорила: «Да!
Нет! Да! Нет!»
И я сдался. Я пошел и уничтожил интервью. Но сначала я снял шляпу перед Димой Муратовым, сказал при этом несколько слов насчет того, какой он все-таки гений, а потом вытащил интервью из книги. И книга поменяла название. Раньше было «12 встреч», а теперь на одну встречу стало меньше.
Конец ознакомительного фрагмента. Полная версия книги есть на сайте ЛитРес.