Криминальная психология

В последнем примере мы имеем дело с эмоциональным преступником аффективного типа, но аффект его не мог бы помешать ему понять всю возмутительность его истязаний, если бы у него не было нелепого представления о его отцовской власти, открывавшего свободный выход его злобе.

Другой интересный случай учиненного в аффекте преступления произошел в прошлом году в Москве. 22 марта 1924 г. Леонтина Августовна Ш., 34 лет, немка по отцу и полька по матери, убила свою соседку по квартире Лебедеву, а затем сварила ее с каустической содой, с целью сокрытия своего преступления. Это – первое ее преступление, раньше она не судилась. Крайнее самолюбие, кичливая гордость своим целомудрием и несомненная большая злобность, – вот три черты ее характера, сыгравшие в этом деле большую роль. Дело было так. В роковой день 22 марта Лебедева, женщина с истерическим характером, исполнявшая в квартире роль ответственного съемщика, затеяла свою обычную перебранку, через стенку, с Леонтиной Ш., своей соседкой по комнате. Началось с неприятного, но, казалось бы, ничтожного спора из-за картошки, которую III., вопреки расчетам Лебедевой, для нее не сварила, а затем слово-за-слово и пошло. Во время перебранки III. назвала Лебедеву «Сидоровой козой». Надо заметить, что девичья фамилия Лебедевой была Сидорова и под этой фамилией она имела какое-то уголовное прошлое, которое тщательно скрывала. Об этом Ш. узнала почти перед самым убийством и эпитет «Сидорова коза» фигурировал в их перебранке впервые. Лебедевой этот эпитет показался очень обидным. Она влетела в комнату Ш. с коротким железным прутом, которым пользовалась в квартире как кочергой, с криком: «я тебе покажу, какая я Сидорова коза!». Вскоре за этим она ударила Ш. кочергой по рукам. Придя в состояние сильного злобного раздражения и от перебранки, и от удара, Ш. схватила топор, которым незадолго до того щипала лучину, и со словами: «я тебе тоже покажу!» – ударила им Лебедеву по голове. «И показала», – добавляет Ш. с улыбкой. Надо заметить, что во время самого акта убийства каждой из женщин были произнесены еще какие-то фразы, восстановить которые невозможно. Когда Лебедева влетела с угрозой: «я тебе покажу, какая я Сидорова коза», последовала некоторая пауза, во время которой Ш. произнесла: «а ну-ка, показывай». За этим последовал удар кочергой и ответный удар топором. Лебедева сразу упала на постель, на подушку, лицом вниз. Ш. подошла к ней, попробовала пульс, осмотрела труп, убедилась, что Лебедева не «симулирует», и прикрыла труп шубой. Произошло это вечером в седьмом часу, когда в квартире не было никого, кроме сожительницы Лебедевой но комнате Анны Б. Привлеченная шумом ссоры Анна Б. вошла в комнату Ш. и между ними произошел приблизительно такой разговор.

Ш. Нюра, я Полю ударила. Пускай полежит. Дай мне ее пальто.

Б. Ты убила Полю?

Ш. Да, убила.

Б. (уходя). Это дело – не мое. Ты убила, ты сама и разделывайся, пальто я тебе не дам.

Ш. (топнув сильно ногой). Давай, не то и тебе, то же будет, – стукну!

При этом, по слова и Б., III. Была бледна и 'Говорила зловещим полушепотом, с трудом сдерживая злобу. В результате испуганная Б. отдала пальто Лебедевой, которое было, затем, спрятано у III. под кроватью, чтобы можно было впоследствии всем сказать, что Лебедева ушла. И Ш., и Б. обе потом говорили всем, что Лебедева куда-то ушла и не возвращалась. III. строго потребовала от Анны Б., чтобы та молчала убийца Лебедевой – Ш. и никому не рассказывала о происшедшем. Из страха Анна не рассказала даже пришедшему вечером мужу, хотя ей очень хотелось это сделать. Вечер в квартире прошел обыкновенно; к Анне Б. вернулся ее муж и они мирно пили чай, а потом улеглись спать. Анна жалеет Лебедеву и ко всему этому делу относится с неподдельным ужасом. Ей непонятно, как могла Ш. учинить такое преступление. Она очень боится покойников. Очень неприятен ей и вид крови. Мучила ее также мысль, что за все это будет. По всем этим причинам она после преступления не спала почти всю ночь и вообще сильно «нервничала». Ш. она говорила: «оставь меня, ты убила, Ты и разделывайся, как знаешь, не мое это дело». Но та настаивала очень резко и с угрозами. Анна очень боялась Ш. и потому подчинилась ей. Надо заметить, что Ш. для женщины большого роста и очень сильна, гораздо сильнее Анны, так что у последней было основание бояться. Ш. откровенно говорит, что в то время она была сильно раздражена и, если бы Анна ей не подчинилась,

Могла бы ее убить. Итак, как замечено выше, вернувшимся и спрашивавшим о Лебедевой жильцам говорила, что «Поли нет дома, она куда-то ушла». Тех это не удивляло, ибо Лебедева была легкого поведения и частенько подолгу отсутствовала. Ш. первоначально спрятала труп в корзину, а затем поздно вечером, когда два жильца вернулись уже из театра, она, запершись у себя в комнате, изрезала ножом труп: отрезала голову, руки, ноги, туловище. Отрезанные части она положила в бачок для кипячения белья и стала кипятить с каустической содой. Совершенно разваренное мясо она затем спустила в клозете, в канализационную трубу, а кости положила в печь и пыталась сжечь; при обыске они и были там найдены. Сварить ей удалось не весь труп, остались 2 куска, которые она заставила Б. бросить на следующий день; один из них был брошен в Кабанихином переулке, а другой – на Малой Бронной улице. Ш. утверждает, что в вечер, когда было совершено убийство, она могла варить труп, и делала это со злобой без особых усилий, резала труп даже с очень большой злобой. Но на следующий день она, по ее словам, как-то ослабела и больше резать и варить человеческое мясо не могла, даже подойти и притронуться к нему ей было противно, почему и настояла, чтобы Б. пошла и бросила оставшиеся куски. Она требовала, чтобы Б. снесла их подальше, бросила в каком-нибудь разрушенном доме и принесла бы назад клеенку, в которую они были завернуты, но та очень волновалась и в испуге бросила их в указанных выше местах. Неся первый кусок, она встретила милиционера, быстро зашла в подъезд, положила там свою ношу, пошла дальше, а затем вернулась, взяла ее и понесла далее. Ей казалось, что милиционер и все вообще на нее смотрят. Она сильно волновалась. «Меня всю трясло», говорит она. Клеенку назад принести забыла, оставила кусок в том виде, как он был завернут. Ш. осталась не довольна таким выполнением ее поручения. «Я бы так не поступила», рассказывает она. «Я бы снесла куда-нибудь в разрушенный дом». «Милиционер меня бы не смутил». «Почем он знает, что я несу»? «Потом я бы в клеенке не положила». «Когда я узнала, что Нюра бросила близко и в клеенке, я сказала: ну, теперь я пропала». Пока Нюра ходила с кусками, Ш. прибрала все в комнате и хорошо проветрила.

Останавливаясь на анализе внутренних пружин этого убийства, необходимо несколько заглянуть в историю знакомства Ш. с Лебедевой и познакомиться с общим характером их отношений. Та ссора их, которая непосредственно предшествовала убийству, была не первая. Они постоянно бранились и много раз дрались. Еще за неделю, приблизительно, они сильно дрались, так, что их с трудом разнял пришедший к одной из жилиц, за покупкой старья, татарин. Начинала ссоры и перебранку обыкновенно Лебедева; Ш. долго отмалчивалась, и многое спускала своей соседке. Лебедева была очень вспыльчива и невоздержанна на язык, бранилась, кричала, но вместе с тем была и очень отходчива, вскоре подходила, целовала Ш., сейчас, же после ссоры или драки шла мириться. Совсем иной характер у Ш. Она довольно сдержанна, с трудом выходит из себя, но, выведенная из терпения, долго и сильно злобствует. Сама признается, что зла и мстительна. Обиду помнит долго, очень самолюбива и, если ее сильно задевают, легко может перейти к насильственным действиям. «Особенно меня выводит из себя, – говорит она,- если меня заденут за самолюбие». Она не принадлежит к числу тех женщин, которые от обиды плачут, но в силах активно выступить против обидчика и ответить ему каким-либо насилием. Она с безразличием относится к трупу и крови. Масса крови, вытекшая из Лебедевой, не произвела на нее никакого особенного впечатления. Она очень отчетливо помнит процесс разрезания трупа, точно указывает, что и как она отрезала; говорит, что отрезывать голову, руки и ноги, а также разрезать туловище ей трудно не было, все это она сделала простым кухонным ножом. Самый процесс нанесения удара топором она также помнит хорошо, помнит, между прочим, что ударила сознательно обухом, а не острым концом, «иначе от черепа ничего бы не осталось», плохо помнит лишь начало ссоры. После убийства, разрезания трупа и разваривания его, она спала ночь, как обыкновенно, хорошо. О покойной Лебедевой она не жалеет, говорит, что ее ненавидела и отзывается о ней со злобой и со злым огоньком в своих серых глазах. О совершенном она вспоминает не только, когда ее расспрашивают, а и по своей инициативе, но равнодушно, без сожаления и раскаяния. Никаких тревожащих снов или видений у нее не было. Преступление свое она признает делом нехорошим, убивать Лебедеву она права не имела, но какого-либо тяжелого чувства убийство в ней не вызвало: «как будто кошку убила, – говорит она, – а не человека». «Наказать за это, по ее мнению, нужно, хотя, если принять во внимание, какая была Лебедева, то и наказывать за убийство ее не следовало бы». Резала она ее с такой злобой, «будто,- говорит она,- передо мною не человек, а скотина лежала». Начала она резать труп, когда он был еще теплый. Когда Лебедева от удара упала на кровать, она сначала подумала, что та просто в обмороке или симулирует, подошла к ней, присмотрелась, попробовала пульс, убедилась, что сердце не бьется. Все это она рассказывает с улыбкой, деловым тоном, как вещь самую обыкновенную. Осуждая содеянное ею, Ш. делает это холодно, без заметного эмоционального тона, и главным основанием для такого осуждения, по-видимому, считает то, что придется за это нести большую ответственность.