Темп

Гончаров. Ложь! Гнусная ложь!..

Груздев. Вы это скажите самому Касторкину: он только что вернулся сюда.

Татьяна Львовна (освободила руку из руки Гончарова). Вот тебе и раз!

Груздев. Вы могли оклеветать не Касторкина, так меня, его…

Данило Данилович. Отложим… Право, отложим этот разговор… Что же это?.. Они сами разберут… Пустяки…

Груздев. Нет, Данило Данилович, не пустяки. Инженер оклеветал товарища. Нет, это не пустяки, когда такие вот трусишки, мелкие люди волокут в клоаку преступлений честных, невинных работников. Спасибо за знакомство! (Уходит.)

Татьяна Львовна. Симочка, ты куда же уходишь?

Калугин. Я сейчас, за папиросами… (Уходит.)

Данило Данилович. Так как же… лодка ждет… поедем с нами? Что? Не состоялось? Да…(Уходит.)

Татьяна Львовна (со слезами). Эх, вы!.. Еще мужа моего называли… Эх, вы!.. (Уходит.)

Гончаров. Какой ужас!.. Касторкнн… Бежать нелепо… Бездарная история…

Идет пьяный, поет.

Пьяный.

(Гончарову.) Гляжу я на вас, какой вы задумчивый… блондин или брюнет — не пойму. Слушайте, гражданин, вы не обижайтесь, пожалуйста, я к вам не пристаю, как какой-нибудь Мендель Маранц, но у меня общительное сердце, ей-богу. Представьте себе, приезжаю я в отпуск, так сказать, после долгой разлуки и не узнало окрестностей родного города. Здесь было дичайшее степное пространство, невообразимая скифская степь, так сказать. Я по натуре человек беспартийный, но под впечатлением грандиозных картин становлюсь марксистом. Посмотрите, это же не завод — это же проблема. Конечно же, я пьян, и вы меня презираете, но я тронут… Вы не думайте, что я умом тронут, — я всеми фибрами моей расположенной души. Если хотите, я замолчу, как пробка.(Пауза.) Вам, конечно, все равно, но Сергею Тишкину, который здесь воспитан ребенком, не может быть все равно… И если бы он был Бальмонтом или Владимиром Маяковским, то сочинил бы роман из жизни… Литература есть вдохновение сердца. Я, может быть, целовал эту землю, как пилигрим, а вы смеетесь надо мной… — Над пьяным всегда смеются, но пьяные, как сказал Мендель Маранц, проникают в бездну чувств, ибо… заметьте, ибо… что у пьяного на языке, то у трезвого на уме. По-моему, вы черствый человек. Ибо у вас самолюбивое выражение на лице. Сергей Тишкин психолог-иллюзионист… До свиданья, гражданин! У вас очень самолюбивое выражение па лице, но… и дальше не скажу. Ха-ха-ха! Сергей Тишкин — факир. (Поет.) «Тоска-печаль, надежды ушли…»

Гончаров. Что это я хотел сейчас сделать? Что-то такое я хотел сделать? (Встает. Через окно на столе снимает трубку телефона.) Так будет лучше.

Вошел Болдырев.

Болдырев. Вы один?

Гончаров. Садитесь, Степан Семенович. Я, знаете, только что пришел и вот скучаю.(Снимает шляпу, пальто.)

Болдырев. У вас никого нет?

Гончаров. Кому же у меня быть?

Болдырев. Ну, ладно. Мне надо с вами поговорить.

Гончаров. Да, я понимаю… Вам надо со мною поговорить…

Болдырев. Прежде всего, товарищ Гончаров, я считаю, что вам следует подать заявление об отставке.

Гончаров. Да, я подаю заявление об отставке.

Болдырев. Вот, собственно, все, что я хотел пока вам сказать. (Уходит.)

Гончаров. Сегодня он уже не подал мне руки… Сегодня мне все плюют в лицо… Интересно, что — можно ли так сказать: зенит бездны?.. Какая глупость! Какой я действительно… Где мои сигары? У меня были хорошие, крепкие сигары. (Уходит в комнату.)

В это время появился Касторкин, одетый в тот же костюм, что и на вечеринке. Касторкин выбрит, немного пьян, с гитарой.

Касторкин (пританцовывает, поет).

Три месяца не виделся с другом. И, чорт возьми, как радостно увидеть теперь друга после долгой печальной разлуки! (Поет.) Аллилуя, ах, аллилуя… Радостный фокстрот, ей-богу. Аллилуя, ах, аллилуя… Юрий Николаевич, вы дома?

Гончаров (говорит все время из комнаты). Садитесь, Касторкин. Я дома.

Касторкин. Спасибо за гостеприимство… Аллилуя, ах, аллилуя!.. А трубочку с телефона зачем же сняли? А? Не слышу… Молчите? Аллилуя, ах, аллилуя… По телефону часто звонят? Так, Юрий Николаевич?

Гончаров. Так.

Касторкин. Аллилуя, ах, аллилуя!.. Вы меня простите, Юрий Николаевич, что я у вас пою, но мне ужасно весело. Аллилуя, ах, аллилуя!.. Я три месяца не разговаривал по телефону… Аллилуя, ах, аллилуя!.. Да, аллилуя, вот, аллилуя, ах, аллилуя, ох, аллилуя!.. С тех самых пор, как вы вот у этого столика переговорили по телефону за инженера Касторкина… Помните, Юрий Николаевич?

Гончаров. Помню, Касторкин.

Касторкин. Не отрицаете, Юрий Николаевич?

Гончаров. Не отрицаю, Касторкин.

Касторкин. Аллилуя, ах, аллилуя… У меня изменился голос, вы не находите? Ах, аллилуя… Но все же меня можно узнать по голосу, не правда ли? Вас тоже узнали по голосу… Гончаров, а Гончаров… а про телефонисточку вы позабыли? Черномазая, черноглазая, комсомолка, на коммутаторе сидит… Черномазая, черноглазая… (Поет.) «Очи черные, очи жгучие…» А мы ее, Гончаров, припомнили… Аллилуя, ах, аллилуя… Мне определенно весело. Почему же вы прячетесь, как крот? Давайте споем вместе: аллилуя, ах, аллилуя, да аллилуя, эх, аллилуя… Давайте заведем граммофон. Давайте соберем друзей и дам… Я хочу продолжать веселье, которое мы прервали три месяца тому назад… Гончаров, а Гончаров! Это же невежливо. Честный, прямой, простой парень приглашает вас повеселиться. (Играет, пританцовывает.) А вы прячетесь. Вам стыдно? Вам страшно, Гончаров, страшно? Эй, философы!.. Я бы, например, желал с вами поговорить о темпе… о темпе… о моих паровозах, которые будут стоять под парами… Гончаров, но я могу вам протянуть руку, а вы мне не протянете руки, ибо вы мните себя колоколом земли русской. Инженер Гончаров, покажитесь!.. (Направляется к двери.) Аллилуя, ах, аллилуя… Эх, аллилуя!.. (Останавливается у двери, судорожно ударяет по всем струнам гитары, поднимает ее, бросает перед собой, как бы защищаясь, и пятится назад, закрывая руками глаза.)