Страница 10 из 13
Рудаков. Позволь, лунатик, ты откуда брел-то?
Глеб Орестович. С завода.
Рудаков. И опять…
Глеб Орестович. На завод. Рудаков, некогда, право!
Рудаков. Слушай, Орестович, брось-ка ты сейчас свой завод, выкинь на время из головы термические процессы, я имею для тебя разговор поважней твоих дел. Серьезно, милый… (Берет под руку.) Пойдем ко мне, поужинаем, и за стаканом вина…
Глеб Орестович. Оставь меня, Рудаков! Оставь лучше! А? Ты прости… Ты Кате вдолбил в голову какие-то сумасшедшие мысли. Не знаю, через тебя или через кого-то другого она встретилась с какими-то авантюристами… иностранцами…
Рудаков. Никаких иностранцев я не…
Глеб Орестович. Ну, прости, ошибся. Только все, что ты мне говорил, я не понимаю… это как-то не для меня. Я тут, на заводе… Для тебя это наивно, но у меня есть свои принципы. Ну, я пойду. Надо… Спокойной ночи, брат! (Идет, остановился.) Слушай, Рудаков! Я тут действительно вслух вычислял… ты слыхал? Сто двадцать восемь? Да?..
Рудаков молчит.
Спасибо. (Ушел.)
Рудаков. Дурак! За каждую балку, поставленную в здание пятилетки, за каждый гвоздь, вбитый для большевиков, таких, как ты, будут ловить в переулках под фонарями и стрелять в самые глаза.
Пауза. Затемнение.
ЭПИЗОД ШЕСТОЙ
Та же комната. Явился Глеб Орестович.
Глеб Орестович. Это надо проверить, проверить… Почему она… Катя… Никакой здесь Кати нет! Тем лучше, тем лучше мы с тобой позанимаемся, мудрец. Как, а? Температура сто двадцать восемь. Какая дурацкая температура! Мы, Степка, с тобой алхимики. Мы на заводе открыли теоретический металл. Хрусталь не ржавеет, однако хрусталь не металл, а она, эта сталь, рассыпается, как хрусталь. Совершенно верно. Дураки мы все, близорукого характера. Однако какой же это мерзавец разгромил мой стол? То есть не мерзавец, а… моя жена. Письмо мне?.. Ну да, мне. Когда жена пишет мужу письма, то… А все-таки смущает меня завеска при анализе… Когда жена пишет мужу, то тут начинается кинокартина… Кремний! Наводит меня на подозрение кремний. (Читает.) «Глеб, ты варвар…» Варвар… Почему я варвар? (Читает.) «Ты можешь разодрать свою грудь!..» Как она неграмотно пишет — «разодрать грудь»… Ушла… Ну да: «Ушла от тебя насовсем». Нет, это же несерьезно. Раз пишется «насовсем», это уж несерьезно… Тем лучше. Мы теперь позанимаемся с тобой, мудрец. Но не понимаю. Жена уходит, а при чем стол? Эх, женотделы, женотделы! Ни черта вы не умеете еще работать! (Собрал свои вещи, сел за стол, работает.)
Вбежала Екатерина Петровна.
Екатерина Петровна. Глеб, я не ушла.
Глеб Орестович. Куда не ушла?
Екатерина Петровна. Никуда не ушла! И ты не надрывайся. Не плачь… Я с тобой. Всю жизнь я буду с тобой!
Глеб Орестович. Ну, конечно.
Екатерина Петровна. Конечно, Глеб! Но ты смотри — я могу сейчас же исчезнуть. Исчезнуть, как медуза.
Глеб Орестович. Сколько я тебе говорил — не читай экзотических романов.
Екатерина Петровна. При чем здесь романы, дурак? У матери на груди я мечтала о личной жизни. Почему советская власть не обращает внимания на личную жизнь?
Глеб Орестович. Неужели ты, женщина со средним образованием, не понимаешь, что все устраивается для жизни?
Екатерина Петровна. Не понимаю! (Вдруг ласково.) Глеб, ты — талант! Тебя уже оценили. Слушай! Сегодня ночью мне сказали… Глеб, будь как гранит… Мне сказали — сто тысяч! Слышишь? Слышишь?.. Сто тысяч, и ты ничего для советской власти плохого не сделал. Я даю им расписку… Кому им? Мистеру Гипс. Даю расписку, что муж мой, такой-то и такой-то, отказывается от производства таких-то и таких-то опытов и пять лет не работает по специальности. Ты молчишь? Молчи. Я буду говорить. Но, друг мой, я должна говорить все тебе, чтобы ты знал, все!.. Ш-ш… Расписка у них. Они едут к себе. Так, так, так… Они говорят: мы зря не даем денег. И если ты не выполнишь обязательства, то они сейчас же перешлют расписку куда следует — и нас нет. Глеб, сто тысяч! По тысяче в месяц — сто месяцев! Сто месяцев — это десять лет. Это же две твои пятилетки! Это же пять твоих социализмов! (Пауза.) Ты молчишь?
Глеб Орестович. Молчу.
Екатерина Петровна. Скажи одно слово.
Глеб Орестович. Скажу.
Екатерина Петровна. Одно слово?
Глеб Орестович. Больше скажу. Если бы я не был жутким интеллигентом, то я высек бы тебя по таким частям, которые мама твоя целовала… Катя! Давай говорить серьезно. Ты понимаешь, что ты продаешь?! Мы вчера… это еще не все, это еще не зенит… но вчера мы уже отлили первую зеркальную чушку.
Екатерина Петровна. Чушка? Зеркальная чушка? Убирайся ты к чорту с этой чушкой! Живи с чушкой, спи с чушкой! Оставайся со своими чушками, со своими Степашками, со своими идиотами, отдай им свою жизнь за три копейки! Теперь-то я ушла! Без слов! (Идет.)
Пауза.
(Показалась из-за дверей. Глядит на мужа и говорит.) Вот сукины дети, что из людей делают! (Подошла.) Он обернулся, встал. Они идут друг на друга. (Со слезами.) Глеб! Не вышло, значит?..
Глеб Орестович. И если семьдесят пять миллионов жен в нашей стране ополчатся против своих мужей, то все равно у них ничего не выйдет.
ЭПИЗОД СЕДЬМОЙ
Столовая на заводе. На первом плане обедают кузнецы, мартеновские рабочие и точильщицы. В глубине — очередь. Там говор, сутолока. Евдоким несет тарелку с супом. В зубах — талон.
Евдоким. Суп — волшебные грезы. Подлец буду! С видами… (Проходя мимо Анки.) Анюта, угощаю. Суп-пулемет и каша-шестидюймовка.
Илюша (из очереди.) Столовая на военном положении. Руки прочь от Китая!
Евдоким (жене). Лизавета… жена!
Лиза. Ну?
Евдоким. Наелась?
Лиза. Без тебя аппетиту нет.
Евдоким. Могу рядом присесть… (Устраивается. Запел.) Эх ты, суп, ты, мой суп, суп… Да. Супруга, подвинь перец.
Лиза. И все тебя на горькое тянет.
Евдоким. У меня желудок слабый. (Второй точильщице.) Верно, барышня?.. А вы не стесняйтесь. Эх ты, тигра морская, разве ж можно таких молоденьких заставлять работать?
Вторая точильщица. Не беспокойтесь. Я уже по третьему разряду.
Евдоким. Да ну?! По третьему?! Ах ты… клюква! Может, в кузню к нам перейдешь?
Вторая точильщица. Захочу — перейду: не испугаете.
Евдоким. Это ты сама? Не сама. (Указал на Анку.) У нее научилась, а? До чего смелые женщины в Советском Союзе пошли — беда!
Явился Дуванов.
Дуванов. Ну, герой труда!
Евдоким. Что такое?
Дуванов. Ничего. Ни черта. Ни бог, ни поросятина.
Евдоким. Фактически?
Дуванов. Фактически.
Евдоким (бросил есть, встал). Жена, получи за меня соус. Захвати в бумажку.
Лиза. Вытекет из бумажки.
Евдоким. Чорт с ним, половину принесешь. (Дуванову.) А ты-то жрал?
Дуванов. Не успел.
Евдоким. Эх ты, кооппитание! Гробпитание.
Ушли. Проходит Пентюхов.
Вторая из очереди. Ну, милые! Ну, милые!.. Ну, Аннушка, ну, посмотри, ну, какой же стервец такой суп варит! Картошку переварили, крупу недоварили, лук сырым бросили — и называется крестьянский суп.